Автор:
Желание подчинять — главный порок тех, кто стоит во главе государств. Эту совсем простую истину он понял уже в тот момент, когда вокруг шеи и запястий замкнулись кандалы. Режущая слух речь, странные жесты чужаков, презрительные и насмешливые взгляды, явно оценивающие диковинку — всё вызывало отвращение и явное отторжение. А ещё жуткую ненависть к незнакомцам.

То, что его взяли в рабство, доходит лишь спустя несколько минут, когда, вместо того, чтобы убить, солдаты запирают трофей в какой-то движущейся клетке. Пойманный дикарь тут же начинает сопротивляться, старается выбраться из качающейся комнаты, но все попытки так и не реализуются, проваливаются с треском. За "окном" мелькают знакомые хребты гор, скалистые обрывы и крутые склоны. Когда чересчур высокие горы сменяются песками, а ярость - относительным смирением, парень подвигается ближе к мизерной щелке, в которой можно хоть что-то выхватить из внешнего мира. Несмотря на заточение, пустыня все же вызывает неподдельный интерес. Всю свою сознательную жизнь оборотень провел в горах, и поэтому толком не знал и даже не слышал о том, что существует что-нибудь помимо скал и вечно белых макушек гор. И видеть ослепляющие глаза пески было для него очень странно. А когда среди этих же песков вырастают причудливых форм здания, любопытство сменяется легким изумлением. Что это?

Железо оков душит. Он чувствует это особенно сильно, пока его ведут по чересчур помпезным для уставших воинов коридорам, а для него - слишком тесным и узким. Ощущение беспомощности угнетает. Жесткие пальцы солдат тянут за цепи, точно позволяя понять, что сбежать не получится. Он один на один со своими врагами. В логове этих чертовых напыщенных идиотов, посмевших отобрать его свободу, нацепив на него кандалы. Как ошейник на щенка! В душе бушует ярость: безумный, совершенно неконтролируемый, раздраженный дракон рвется на свободу. Но специально созданные для огромной рептилии оковы сдерживают настоящую сущность рыжего горца. Как умно со стороны захватчиков. Подготовились, ничего не сказать.

Горец недоумевает, когда его толкают в очередную комнату, наполненную ещё большим количеством странно одетых людей, и от такого сильного толчка он чуть не падает. Спасают злополучная цепь и стальная хватка сопровождающих. Взгляд мечется из стороны в сторону, от одних лиц к другим, а гнев в глазах и явная непокорность выдают в нем чужака для присутствующих. Видно: он не желает становится рабом, однако разве учитывается его мнение? Богато одетый человек, один из тех, кто участвовал в поимке необычного экземпляра, гордо шествует к другим чужакам и принимается что-то говорить на своем варварском языке. Боже, что за чертовщина творится здесь? Охотник с улыбкой заканчивает свою речь, а потом подзывает дракона к себе жестом. Горец даже ухом не ведёт, лишь демонстративно отворачивается. Поэтому высокопоставленный господин, поманивший к себе лишь одними пальцами, лишь усмехается, когда раба буквально подтаскивают к нему силком. Охотник все щебечет о своем, кланяется и скачет перед незнакомцем(-кой), а дракон только и делает, что оглядывает новое лицо. Ледяные серые глаза бегают по коже, совсем не такой, как у горца, у которого почти никогда не было такого загара от постоянного пребывания в подземелья и пещерах; по лёгким одеяниям, кажущимися дракону почти что прозрачными, - вот Север не простил бы такой ошибки, холодные ветра наслал и заморозил бы насмерть. И, наконец, натыкается на взгляд чужих глаз.

:
Это своеобразная традиция — привозить из дальних стран диковинных рабов для двора молодого императора. Не смотря на то, что он не нуждался в этом, и не был коллекционером диковинок, казалось, что это участь каждого правящего из их династии. Отец обожал это. Его гарем включал в себя представителей всевозможных народов, его рабы были из самых разных концов света. Он не почил, конечно же нет, он передал бразды правления единственному сыну, чтобы лично убедиться, что он достоин этого места и не опозорит его имя.

Моргана всю жизнь готовили к этому. Но одно дело решать чужие жалобы, отвечать за дела, переданные под эгиду короны, и другое — принимать ловцов с добычей, которой хотят заполучить себе его расположение. Нельзя просто отказать, это великое оскорбление, нельзя издать указ, запрещающий подобное, это вызовет ненужные волнения. И он смиряется. Рабы, которых приводят под его взор, получают свое место при дворе, еду и питье, одежду и занятие. Все, кроме свободы. Ее они потеряли в пути ко двору, и ее он не может даровать по собственному желанию. Так, в чужой стране, они оказываются обеспечены всем, что можно получить, если ведут себя соответствующе статусу. Бунтари подвергаются наказаниям, что даже он не в силах изменить. Ему не нужны те, кто могут поднять руку на него или его отца, следящего за его действиями.

В его дне так мало свободного времени, и так жаль тратить его на подобные мероприятия. В бокалах собравшихся — терпкое вино, как и в его собственном, в разговорах — учтивость и соблюдение этикета. Шепотки то здесь, то там — кого же привезут императору, кто же это будет на этот раз? Изящная девушка, красотой сравнимая с нежными лучами рассветного солнца? Юноша, которого не грех будет оставить подле себя? Мужчина, способный защитить — его или других, кого можно будет отдать под его присмотр? Морган делает небольшой глоток из бокала, учтиво улыбается, вступает в короткие беседы с подходящими к нему придворными. Своды дворца защищают от палящего солнца, стоящего в зените, но не спасут от пересудов, вершащихся за пределами залы.

Морган красив. Длинные черные волосы ниспадают на плечи и достигают лопаток, кожа поцелована солнцем, ведь не смотря на свою занятость, он не редко выходит из дворца. Он умеет обращаться с оружием и каждый день тратит на тренировки должное количество времени, чтобы не забывать этот навык. Безусловно, воин, посвятивший жизнь этому искусству, окажется сильнее, но правитель может защитить себя до того, как подоспеет охрана. Конечно, если это не окажется близкий ему человек. Под легкими одеждами, на нижней границе ребер слева — белый шрам, выделяющийся на загорелой коже. От того, кого он считал названным братом, и от кого не ждал угрозы. Большая ошибка, Морган не забывает о ней, внимательно изучая тех, кто приближается к нему.

Но это все лишь его личные проблемы, о которых никому не известно, кроме лекаря, спасшего его тогда, верного и преданного, лечившего каждый его ушиб, каждую травму с малых лет.
В зале становится шумно, и двери распахиваются, впуская охотника с его добычей. Морган удивленно моргает, медленно подходя ближе и слушая, как мужчина заливается соловьем, рассказывая о своем подарке императору. С холодного севера, дикий, необузданный, выделяющийся среди всех собравшихся, словно скульптура из холодного мрамора — опасно белокожий, солнце не пощадит его. Цепи сковывают движение, а неподчинение выдает его характер, стойкий — несмотря на пленение и долгую дорогу, пленник стоит на ногах и сопротивляется своим тюремщикам. Рыжие волосы не отливают в золото, не выжжены солнечным светилом, а глаза что сталь острейшего клинка, попасть под взгляд — все равно, что ощутить его острие под подбородком. Охотник продолжает рассказывать, как выследил его, как поймал, а взгляд Моргана опускается ниже — к ошейнику на шее, плечам, груди, не оценивая, но осматривая, чтобы снова подняться к лицу и столкнуться им с чужим. У Моргана глаза — что расплавленный янтарь, впитавший в себя солнечный жар, золотыми крапинками на радужке.

— Благодарю за такой бесценный подарок, — он улыбается охотнику, жестом подзывая к себе доверенного помощника и веля наградить мужчину за его дар. И хотя такие подарки не требуют оплаты, они ведь не на рынке, охотник радуется, часто благодаря императора.
— Будьте осторожны, он невоспитан и не знает, как должен вести себя при дворе, его стоит… — наказать, воспитать, подчинить. Заставить слушаться, словно цепного пса. В ледяных глазах раба что угодно, кроме подчинения. Морган кивает, прерывая поток рекомендаций и велит увести северную диковинку отсюда в соответствующую комнату. Не камера, но надежно закрывается и под охраной, но в ней есть все, что нужно — кровать для отдыха, купальня, чтобы смыть с себя пыль дороги, что, впрочем, в цепях будет сложно сделать.

Подарок получает в свое распоряжение время до самого вечера, пока Морган не находит возможности познакомиться с ним ближе. Стража заходит с ним в покои и замирает у дверей, покорные легкому жесту, а Морган подходит ближе, останавливаясь на некотором расстоянии.
— Ты понимаешь меня? — интересуется он у горца, внимательно следя за реакцией. Говорить на разных языках будет непросто, хотя наверняка найдется при дворе тот, кто сможет научить нового раба.

Автор:
Горец отступает на шаг, когда к нему подходят ближе, но в ответ рассматривает буквально сотканного из удивительных деталей и черточек человека. Ему странно и ново видеть кого-то настолько отличающегося, настолько непохожего; загорелая кожа напоминает редкое на Севере солнце, которое не греет даже, а так, дразнит своим видом, длинные смольные волосы скрывают в себе непроглядную тьму холодных ночей, от которых единственное спасение — забиться глубже в пещеру, и дракон в душе беспокойно вьется, не понимая таких различий.

"Сокровище", — всплывает в голове, стоит только увидеть золотые блики в глазах незнакомца. Он хмурится: сбитый с толку горец не понимает, почему у человека напротив самые настоящие драгоценные камни вместо радужек, — те, из которых обычно черпает жизненную энергию, ревностно охраняя от сородичей, — потому что за всю жизнь видел лишь подобные своим: стальные, пронзающие своей остротой, или иногда полностью белёсые и почти безжизненные. Он не понимает: от незнакомца пахнет золотом, но руки и шею до сих пор прожигает магический сплав. Золото — это жизнь для драконов; какого черта рядом с тем, у кого в глазах сама свобода, вьются гнусные ловцы, забравшие волю дракона?

Возле этого человека сменяются люди один за другим, он что-то говорит им, толпа смотрит на него с уважением и почитанием, и горец осознаёт: незнакомец здесь главнее всех вместе взятых. Ещё одна странность, которую ему не понять. На Севере каждый сам за себя! У них нет королевства, правителя или хотя бы вождя — ты один в звенящей тишине заснеженных гор. И можешь гордиться собой, если выжил в очередной битве за новые владения, нашел в вечной мерзлоте пропитание или застал новый день. Семьи не существует; родители даже не дают имён своим многочисленным детям: зачем, если не знаешь, доживет ли твой ребенок хотя бы до совершеннолетия? Они защищают семью до того момента, пока дитя не станет самостоятельным, что случается довольно быстро, а после разлетаются по разным уголкам, становясь друг другу чужими; нередко отцы нападают на собственных детей, если стоит вопрос выживания. Привыкшие жить в одиночестве с малых лет, им главное прожить подольше в бесконечной круговерти холода и сражений, какой бы ни была цена, и не остаётся времени на такие банальности, как традиции, образование, политика и прочее. Для всего мира они остаются неотесанными дикарями — что ж, заслуженно. Но жадные глупцы все равно периодически лезут на Север в поисках сокровищ и рано или поздно встречают свой конец в глубинах гор.

Стражники подступаются ближе, чтобы схватить дракона и потащить в неизвестном направлении, и излишняя вспыльчивость даёт о себе знать: горец вырывается сильнее. В дело идут любые средства: удар корпусом, чтобы сбить надзирателей на пол, пинок ногами, чтобы оттолкнуть от себя подальше — на выходки северной диковинки упрямо закрывают глаза, лишь сильнее надавливая на плечи и заставляя вновь идти по коридору.

Его закидывают в помещение, — горец бьётся в закрытую дверь, стараясь выбить, но все попытки с треском проваливаются. Он окончательно выбивается из сил и затихает, наконец, оглядывая комнаты. Несмотря на большую для человека площадь, роскошь убранства и пышащие драгоценностями детали, — как же близка к нему живительная энергия, и как одновременно далека, — для дракона комнатка сродни маленькой клетке. Это ведь даже не треть его пещеры! Он видит широкую постель, закиданную множеством мягкой ткани, — для горца даже само наличие постели уже роскошь, что уж говорить о паре тряпок на ней, — заходит чуть вглубь и натыкается на купель, отгороженную стеной. Пар клубится над водной гладью, и горец принюхивается — дракон не чует странных примесей, угрожающих жизни, поэтому погружает ладони в воду. Жар тут же охватывает кожу — неизвестное ощущение для привыкшего к завывающему холоду горц; белая кожа теплеет и краснеет, — и успокаивает растревоженные нервы, поэтому, поддавшись накатывающему спокойствию, умывается и ныряет головой в воду. Это чуть успокаивает боль, кольцом охватывающую виски и лоб. Он вздрагивает, когда слышит, как отворяется дверь, поэтому быстро выныривает, вновь напрягаясь; он уже не имеет достаточно сил для должного ответа в случае атаки, но надежды не теряет. В дверях стоят стражники, все также хмурящиеся. Его отмывают от дорожной грязи — горец долго сопротивляется, пока его буквально не закидывают несколько человек в купель, на секунды дезориентируя. Этого хватает, чтобы хотя бы ополоснуть взбесившегося оборотня, — хотя они ещё возятся с ним некоторое время, — и вновь оставить в покое.

Пленник до самого вечера рыщет по комнате, выискивая любую лазейку, способную помочь сбежать из этого странного места. Он переворачивает абсолютно всё, до чего может дотянуться, — крайне трудно хоть что-то сделать со всё ещё скованными руками, которые теперь прикованы цепью к стене, — и не находит ничего. Солнце за окнами уже садится, окрашивая мебель и стены алыми мазками заката, и горец хмурится. Непривычно.

Стены давят избытком золотого, красного, и горец прикрывает глаза, утыкаясь лицом в ладони. Над головой раздается стук двери. Незнакомец говорит; он припоминает, что голос уже знаком, поэтому выпрямляется и видит темную копну волос, янтарные глаза. Ярость застилает разум, и горец дёргается навстречу, стремясь повалить и удрать — глупец — ошейник душит и горит, почти прожигая кожу, заставляя сгорбиться и отступить.

Горец хмурится, уже прижимаясь спиной к стене, напрягается каждой клеточкой тела, хоть и сил совсем немного: не подходи, ещё один шаг и уж точно нападу, никакая боль не помешает — но, кажется, незнакомец и не собирается. Он щурится, всё ещё смотря с осторожностью и недоверием.

— Ты..., — для горца речь незнакомца — не более, чем запутанный набор звуков, но он вычленяет уже знакомое слово ты. Что-то похожее говорили охотники, подходя к друг другу, пока горец сидел у их ног, пытаясь дать отпор, и грузили какие-то вещи в повозки. Горец, с подозрением оглядывая человека, говорит и указывает сначала на него, потом уже на себя. Он не знает, что именно тот сказал, но гадать не собирается. Горец раздраженно фыркает и отвечает на своем языке: — Не понимаю. Что тебе надо? Уйди, иначе..., — он не договаривает, срываясь на несдержанный рык. Горец понимает, что незнакомец вроде не собирается атаковать, но все равно злится и вновь рвется ближе — уже по привычке желает разорвать нарушителя спокойствия.

:
Дар охотника непокорен, страже сложно совладать с ним, хотя они, конечно, справляются, иначе не служили бы ему. Морган возвращается мыслями к нему вновь и вновь, на протяжении всего дня. Безграничная сила, жажда свободы, не через преклонение, но иным образом. Те, кого ему дарят, покорно преклоняют колени, склоняют голову и не поднимают взгляда без разрешения. Они выбирают возможность жить с комфортом, подчиняясь правилам, и получают в обмен все, что нужно — пищу и воду, посильные занятия, внимание — может быть, не его, но чужое, то, которого им хочется. Уже несколько раз Морган давал своим рабам свободу, дозволяя скрепить себя узами брака с тем, кто становился дорог и приходился по сердцу. Слишком много свободы? Ее не бывает много. Все они остаются покорны его слову, но живут не в светлых комнатах дворца, а с любимыми. Отец не одобряет, но и запретить уже не может, это остается на волю Моргана.

Дар охотника несет с собой холодные северные ветра и загадку, не заметить магических ограничителей на нем нельзя, когда у самого внутри кроется магическая сила, иная, но позволяющая видеть заклинания, руны, блоки. Его предостерегают — будь осторожен, Морган прикрывает глаза, он будет слушать лишь себя, но примет во внимание то, что ему хотят донести. День длится долго, слишком много дел, чтобы была хотя бы минута осведомиться о самочувствии раба. А теперь они стоят в одних покоях, на чужаке цепь, что даже ему не порвать. О безопасности императора пекутся достаточно, чтобы не оставить ни шанса причинить ему вред. За это казнят. Морган не хочет смертей, поэтому и сам настороже — за нападение последует наказание, но не более того, зато можно будет прочувствовать и смириться.

Смирение не про него. В чужих глазах такая боль, такая злость, он смотрит неотрывно, словно пытается порезаться о их сталь, в чужих глазах такая жажда жизни, что стискивает горло, точно на Моргана самого нацепили ошейник. «Не снимайте его», — голос охотника эхом звучит в голове. Нельзя вечно держать на привязи, словно цепного пса. Поза пленника, когда он пришел, говорила о многом, о том, что ему тяжело, страшно, непонятно, он в чужой стране, совершенно один, потерян и пленен. Едва ли можно говорить о взаимопонимании. Морган не хочет быть укротителем, но и не может прислать кого-то заняться чужим воспитанием, это не пройдет, как и оставить навечно на цепи — нельзя.

— Верно, — Морган кивает, поясняя слово — согласие. — Ты, — он протягивает руку в сторону раба. — Я, — прижимает ладонь к своей груди. Прежде он не сталкивался с теми, кто не знал его языка. Из-за своего положения, он учил и чужие языки, но подозревал, что их знания недостаточно, чтобы поговорить с даром. Поэтому, он говорил на своем, но максимально просто, поясняя жестами каждое слово, в надежде, что его поймут.

— Я — Морган, — вновь приложенная к груди ладонь. Рабу стоило бы обращаться иначе, склоняться в поклоне при встрече, но он не был готов трактовать в язык жестов такие слова, как господин. И дает свое имя, вызывая удивление у стражников, стоящих у двери. Они мешают ему. Им положено быть рядом, но Морган оборачивается и кивает на дверь, без слов веля ждать с той стороны, возвращая свое внимание невольному собеседнику лишь когда дверь закрывается.  Не было смысла загружать чужое сознание обилием новой информации, ему и так пришлось тяжело, и день был наполнен страшными событиями. Император уже обратил внимание, на то, что дикаря смогли затащить в купель, не хотелось знать, какими усилиями это обошлось. Это не его забота. Как и налаживание хоть какой-то связи с рабом. Если он не мог быть полезен ему, можно было найти другую работу, более подходящую чужому складу, но дело-то в том, что никто о нем ничего не знал. Охотник рассказал все, что мог, что чужак — оборотень, и что, должно быть, дракон, но на юге, в жарких странах, не было драконов, и это могла быть лишь красивая сказка, чтобы получить больше расположения. Или правда. Но дракон на цепи, дикий, взъяренный, уставший до того, что вот-вот свалится, где стоит, и готовый защищаться даже сейчас — слишком сложно. Слишком похоже на правду. Слишком страшно, чтобы ею быть.

Морган оказывается в полу шаге от границы, до которой может дотянуться его пленник, бросившийся ему навстречу. Цепь, держащая его руки, не дает взмахнуть ими, если бы она крепилась к ошейнику, то раб мог бы вцепиться пальцами в его горло, и, скорее всего, это закончилось бы плачевно. Но не произошло. Это минимальное расстояние сохраняет ему жизнь, хотя пальцы окутало знакомым теплом его родной магии — Морган был готов защищаться. Он не изнеженный мальчишка, который будет плакать от синяка и требовать носить себя на руках. Здесь исполнили бы любой его каприз, но он может постоять за себя, защищаясь, что магией, что кинжалом, несколько выбивающимся из его образа и контрастирующего с легкими струящимися одеждами. Морган напитан солнцем и огнем, буквально  способный обогреть своим вниманием весь свой народ. Или обжечь того, кто переступил черту его позволения.

Раб не преступал. Он балансирует на ее грани, и если бы взглядом можно было убить, Морган уже захлебнулся бы собственной кровью, но, увы. Мужчина такой белокожий, что словами не описать, у них нет никого, кто смог бы проводить время под палящим солнцем и выжить.
— Я — Морган, — повторяет он терпеливо, а потом протягивает руку к нему. — Ты? — едва ли стоит рассчитывать на ответ. Нужно быть невероятно способным, чтобы понять, чего от него хотят, но  ему жаль. Натянутая цепь тихо звенит, а он протягивает руку и, ведомый одними своими мыслями, касается лица раба. Высокой скулы, по щеке вниз, к подбородку, взглядом глаза в глаза, чтобы убедиться, что не холодный, не потрясающая скульптура из-под руки отменного мастера, а живой. Что ж, ярости в его глазах хватило бы на трех живых.

Автор:
Горец успокаивается лишь немного, когда из поля зрения исчезают хмурые приставы. Он всё ещё недоумевает, почему они так легко подчиняются воле удивительного человека, так беспрекословно уходят, закрывая за собой дверь и оставляя их наедине. У оборотня появляется тлеющая надежда на побег: перед ним только Он, разве это не потрясающая возможность?

Его не пугает ледянящая острота клинка: горец не смотрит на капризный металл, желающий вкусить крови; он смотрит лишь на золото чужих глаз, тянется к нему, гремя цепями и грозясь выдрать их из стены. Он так близко и так далеко, — какая досада! — до него никак не добраться, а силы утекают и покидают тело все стремительнее с каждым порывом. Но горец замирает, замечая тонкую перемену — она совсем незаметна, но ее можно прочувствовать кожей и нутром — во всем существе человека: в позе, развороте плеч, взгляде. Мужество и твердость читаются во всём; горец ощущает лёгкое тепло, грозящееся перейти в сокрушительный жар, и смотрит на мужчину уже по-другому. Сейчас, находясь наедине с ним, горец видит больше.

Солнце ослепляет, отражаясь от сугробов и льда, дезориентирует этим сиянием и заставляет теряться в снежных пустынях. Солнце дразнит своим видом, пророча теплый день, но никогда не выполняет пустые обещания. Солнце не имеет власти над Севером и может только капризничать, в отличие от Луны и Звёзд, пронзительными лучами вымораживающих всю сущность до костей, заметающих снегом тела попавших в их немилость. Солнце — ненужная игрушка на небе, только и знающая, что водить за нос жителей угрюмого Севера. Так думает горец всю свою жизнь, но только не сейчас, не в тот момент, когда видит воплощение Солнца перед собой. Спокойное и неотступное в своей решимости, оно не раскидывается бестолковыми клятвами и не насмехается, но даёт четкое понимание о своих намерениях, возможностях и значимости.

От Солнца веет силой, властью, что подталкивает к неудобному для оборотня признанию его как равного и даже более сильного сейчас — что ж, возможно, те люди не зря прислушиваются к нему. Горец видит непоколебимую решимость в янтарных глазах: он испепелит любого, кто осмелится пойти против, — чувствует жгучую энергию магии, искрящейся на кончиках пальцев; эта бескомпромиссность наталкивает на мысль об их похожести. Можно и не смотреть на кинжал — достаточно и других доказательств его решимости.

Прежний образ жизни обязывает уметь быстро адаптироваться под любые условия. Пытаться как-то навредить человеку нет смысла — он в слишком невыгодном положении; пагубно и думать о том, чтобы хоть что-то сделать. Металл кинжала пышет от нетерпения, разговаривает с драконом, предрекая кончину и ожидая, когда глупец совершит критическую ошибку, рванувшись ближе к хозяину; горец лишь немного наклоняет голову, отступая назад, но не меняясь во взгляде — я признаю тебя сейчас, хоть и недоволен этим. Со скованными руками и этим проклятым ошейником горец сравним разве что с несмышленным ребенком — как бы неистово ни бил в крови адреналин, как бы сильно ни застилала разум ярость, подъем этих эмоций не даст ровным счётом ничего. Он связан по рукам, ограничен в силе и способностях, потерян в усталости и непонимании — самое время признать собственную беспомощность.

Мужчина вновь говорит, и горец понимает. Сложно не разобраться в том, что тебе уже хорошо объяснили, даже если мозги кипятятся в разбитости и истощении. Горец успокаивается под прямым взглядом, позволяя неизвестному теплу расползаться по коже, и смотрит в ответ уже более сдержанно, возможно, ещё упрямо, но агрессии в нем явно меньше. Морган, с недюжинным хладнокровием демонстрирующий душевное равновесие и уверенность, заставляет присмиреть хотя бы на мгновение, призывая остановиться и послушать. Горец с неохотой подчиняется и кивает, показывая, что слышит и понимает.

Он решает даже ответить — пусть противник знает... Что? Оборотень хмурится. Как объяснить отсутствие имени? В прошлом имя не требовалось, — кому представляться, когда единственными сущностями, не несущими угрозы, были лишь молчаливые груды камней, сокровищ да и такая же тихая россыпь небесных светил? — а теперь кажется, что что-то не так. Горец собирается с мыслями, но сбивают внезапные прикосновения к лицу — как можно было их пропустить! Но он не дёргается, не шарахается дальше, а застывает на месте, немного вздрагивая. Звон цепи остаётся где-то далеко; все внимание вновь концентрируется на Моргане. Горец не отрывается от задумчивых глаз, — золото переливается, течёт, искрится в предзакатных лучах, — пока скулу, щеку и подбородок обжигают касания, оставляя после себя фантомные ожоги. Дракон знает только беспощадные прикосновения, выкручивающие кости, вспарывающие кожу, несущие в себе саму смерть; эти же окончательно путают загнанного в угол дракона, потому что не угрожают, не приносят боли, а лишь ещё больше присмиряют разгоряченный пыл.

Аккуратные касания, кажется, изучают его и, возможно, скрывают в себе сочувствие — ему сложно понять, пока внутри все клокочет от ещё большего непонимания и всепоглощающего спокойствия. Он путается, не ощущая опасности или хотя бы угрозы от Моргана. Оборотень смотрит с широко раскрытыми глазами, не контролируя выливающееся через край удивление: что это, почему так? Неизвестная природа касаний манит, зовёт прижаться чуть сильнее, но горец пугается; он неуверенно и как-то рвано отстраняется, будто сомневается в решении и ему не хочется расставаться с неизвестным до этих пор теплом загорелых рук.

— Морган, — повторяет горец, а после подтягивает руки ближе к груди, все же не дотягиваясь из-за длины цепи, но двигаться, чтобы завершить манипуляцию, не хочется — янтарный взгляд запрещает разрывать зрительный контакт и отвлекаться. — Я..., — и все же, как объяснить то, чего нет? Оборотень качает головой, указывая на себя и почти сразу бросая руки вниз, и, увы, переходит на своей язык: — У меня нет имени.

Он смотрит выжидающе, не надеясь, что его смогут понять, но крохи надежды гнездятся теперь вокруг этого стремления... Горец вновь набрасывает на себя маску осторожности и колючести, но уже не такую явную — он просто замыкается, чуть хмурясь и стараясь разобрать на составляющие ворох эмоций и чувств. Взгляд гуляет по темным, словно смоль, волосам, рассыпающимся по плечам, опаленной солнцем коже, виднеющейся сквозь прорези лёгкой ткани, возвращается к глазам, проходясь через широкие плечи, шею — конечно, её не сковывает ошейник — подбородок.

:
Как объяснить тому, кто не понимает тебя, что ты не несешь угрозы? Морган умеет убеждать, способен поддержать почти любой диалог, на разных языках, но не на том, что несет в себе плененный. Жесты более универсальны и у многих народов означают одно и тоже, был небольшой шанс, что мужчина сможет его понять.

Морган не несет угрозы. Он не поднимает руку на своих рабов, не грозит им наказанием за малейшие проступки, и понимает, что оказаться так далеко от дома — страшно. К тому же, охотники не отличаются характером императора, и вряд ли очень бережно относились к пленнику. Наверняка, кормили и поили, потому что подарить того, кто будет падать на пол от изнеможения, было бы невозможно, это оскорбление. И все же Моргану претит традиция везти из разных мест живых существ. Зверей, людей, не важно. Какого будет птице, выросшей в морозе, под жаркими лучами летнего южного солнца? Невозможно создать подходящую атмосферу для каждого живого подарка, как бы не хотелось.

Чего от него ждут, привезя в дар дикаря? Что он будет любоваться его метаниями или начнет подчинять себе? Ему не понять хода чужой мысли, но он пытается — глядя в серые глаза, в надежде заглянуть в душу защищающегося мужчины. За его статью кроется огромная сила, не только в скованных руках, которые так борются с цепью, за ним самим. Он не боится, но опасается, угрожает, но делает это обдуманно, а не бросаясь сломя голову, обдирая запястья. Он умен, и Моргану интересно узнать о нем хоть что-то. Хотя бы — имя.

Это может оказаться чужой тайной. Есть народы, берегущие имена от чужаков, верящие, что над человеком можно взять власть, если знать его имя. Не северяне. Но о севере так много противоречивых слухов, что непонятно, чему верить. Если бы пленник захотел, он бы рассказал? Морган терпеливо ждет, опуская руку, когда тот делает шаг назад, не ожидая от него нападения, но не давая шанса причинить себе вред, если будет слишком близко. Наказание на нападение на члена правящей семьи не отличалось гуманностью, и не хотелось, чтобы мужчина попал под него по незнанию.

Пленник выглядит уставшим, измотанным, он мог бы добраться до кровати и лечь, цепь позволила бы сделать это, но он стоит на ногах, смотрит нечитаемо, не понять, объяснил ли ему Морган то, что хотел получить, или нет. Может быть, нужно иначе? Другими словами, другими движениями рук. На мгновение ему кажется, что все это зря, ничего не получится, хотя праведный гнев в чужих глазах сменяется удивлением от ласкового прикосновения. Намного лучше, чем было, закрепить бы этот результат, дать запомнить, что его касания не причинят вреда, не будут мучить.

Морган слышит свое имя, произнесенное чужим незнакомым голосом, и невольно улыбается тому, что это запомнили. По крайней мере, выстроили ассоциацию от него до его имени, и может быть, в будущем это пригодится. Захочет ли раб учить незнакомый язык? Морган мог бы найти учителя, которым помог бы овладеть сложной речью, хотя рано думать об этом. Но скажет ли..? Взгляд внимательно изучает чужое лицо, считывая эмоции и чувства, которые на нем отражаются, по воле пленника или против нее, но вместо ответа звучат слова, свивающиеся в вязь незнакомого языка. Самое время отступить, но Морган упорно стоит, смотря на сопровождающие их жесты — отчаянные. Он не может сказать? Или не хочет? Или… Быть может не знает? Очевидное отрицание, сплетенные с печалью.

— Хорошо, — Морган кивает, принимая ответ, каким бы он не был. Ему потребуется время и, скорее всего, книги или свитки, чтобы хотя бы попробовать догадаться о более точном значении чужих слов. Жаль, но во всем дворце, да и, наверняка, всем королевстве не найдется тот, кто мог бы стать переводчиком между ними. Морган не настаивает на том, что все должно случиться здесь и сейчас, он умеет ждать и умеет искать информацию. Не пробовал кого-то учить, но имеет достаточное образование, чтобы поделиться накопленным опытом. И все же, языковой барьер вставал между ними едва преодолимой стеной. Что не мешало попытаться ее преодолеть.

В дверь тихо стучат. Это заставляет отвести взгляд и коротко разрешить войти служанке, принесшей еду для пленника. Его откровенно боялись, и, с разрешения оставив поднос у двери, молодая девушка выскользнула в коридор, оставив их наедине. За все время здесь его не кормили, потому что потребовалось несколько человек, чтобы загнать его в купальню, а рисковать собой и нести еду никто не решался. Глядя на северянина, Морган подозревал, что в еде, скорее всего, тоже были различия. Ему принесли немного салат с запеченными овощами и мясом, и свежие фрукты, но было смутное подозрение, что не помешало бы мясо. Наверняка, там, где холодно, еда должна быть сытнее, но здесь, под лучами бесконечного солнца, отдавали предпочтение легким блюдам.

Вряд ли чужак расскажет. Морган отходит к подносу и наливает из кувшина в стакан прохладную воду и берет тарелку с салатом в свободную руку. Как это должно выглядеть? Как ему убедить дикаря подпустить его ближе и поесть? Морган медлит. Скорее всего, ему хватит реакции бросить посуду и защитить себя, но это породит конфликт.

— Я принес тебе еду, — он не пытается говорить медленно, как с глупцом или маленьким ребенком. У него негромкий, приятный голос, и Морган беззастенчиво пользуется этим в своих интересах. — Ты, должно быть, голоден. Но мне нужно поставить ее на стол, чтобы ты мог поесть, — слишком сложные конструкции для понимания, но пленник точно поймет одно — сделав новый шаг Морган оказывается в поле его доступа. Цепь не перехватит его движение, если захочет ударить или напасть. Он тихо выдыхает и смотрит спокойно, с легкой улыбкой. Ему нужно поставить еду на небольшой столик у стены, а для этого придется пройти мимо того, кому ее принесли. — Позволишь мне? Можно? — Морган слегка склоняет голову, указывая взглядом на столик, и пряди темных волос переливчатым шелком ласкают плечо в легком движении.

Может быть, это глупо, а может и нет, Морган трактует молчание по-своему, сделав шаг мимо пленника, и еще, еще, чтобы опустить тарелку и стакан на горизонтальную поверхность. Если бы отец увидел, как он церемонится с рабом, вспылил бы. Морган же мягко улыбается — даже если тарелку швырнут в него, он это переживет. Оставалось последнее — уйти назад, из зоны поражения, а после — вспомнить о своих делах и заняться ими, оставив мужчину спокойно есть.

Автор:
Морган кивает, и горец сдержанно зеркалит действие, отводя взгляд. Он не знает, смог ли донести свою мысль, — вряд ли, конечно, ведь столько скрытых смыслов скрывается за простым отрицанием, — но хотя бы попытался. Сложно, конечно сложно, но по сравнению с испытаниями Севера, это — сущий пустяк.

Горец фыркает, видя перепуганную девушку, и следит, как спешно она оставляет еду у входа и исчезает в зыбком свете коридора. Он уже видел ее — пока стража заталкивала его в воду, заламывала руки и оттирала от грязи, она пронзительно вскрикивала и причитала при каждом рывке дикаря; ужас, отражающийся на её лице сейчас, вполне объясним. Оборотень быстро выкидывает испуганную служанку из своей головы — вряд ли стоит запоминать её, в отличие от Моргана. Мужчина отходит в сторону, приближаясь к подносу, а горец рассматривает прямую спину — даже осанка у него величественная — и пряди волос, прикрывающие лопатки и немного плечи. Локоны притягивают взгляд не только необычным цветом, но и блеском играющих в них лучиков. Оборотень только сейчас подмечает, насколько они длинные; лишь раз у горца в юности отрастали волосы до плеч, но ему хватило и одной драки, впоследствии которой ему разбили голову, выдрав клочья волос, — с тех пор он не позволял себе ходить даже с намеком на подобную длину, неумело обрезая волосы. Сейчас же рыжие пряди отросли достаточно сильно, чтобы лезть на лоб и в глаза и мешать своему обладателю.

Морган стоит к нему полубоком, пока наливает воду из кувшина, и всплывает мысль напасть со спины, но теперь сам горец прогоняет идею прочь. Что-то подсказывает: нельзя. Морган явно не собирается причинять ему вред, — по крайней мере сейчас — и это осознание мешает поступать варварски. С другими — можно и нужно, но этот человек заставляет задуматься и отмести любые импульсивные мысли и рискованные задумки, призванные сохранить жизнь. Тем более, он уже признал свое поражение — даже если оно временное — и, притихнув, наблюдал за ситуацией.

Он вникает, не пытаясь понять слова, и невольно заслушивается: у Моргана приятный тембр голоса, наполненный твердым спокойствием; даже голос у него буквально теплый и мягкий, непривычный тому, кто всегда слышал лишь утробный рык и ругань, и немного убаюкивающий. Горец не понимает почти ничего, кроме уже знакомых слов, запоминает произношение других, — пригодится в будущем, тем более для дракона это не было слишком сложным — и напрягается, стоит Моргану войти в его пространство. Оборотень наблюдает настороженно, но не предпринимает ничего, чтобы воспользоваться ситуацией и атаковать. Он уже согласился пойти на перемирие, чтобы не разжигать ненужный конфликт.

Горец замечает лёгкую улыбку, почти её тень, и рассматривает приподнятые уголки губ. Морган каждым движением, каждой клеточкой показывает ненавязчивое дружелюбие, приправленное готовностью ответить на любой неверный выпад; дракон ведётся на сокрытое в улыбке Моргана тепло и чуть щурится, пытаясь разгадать причину доброжелательности. Охотники, что привезли него сюда, не особо нянчились с ним. Запихивали еду в глотку, чтобы не посмел помереть за время длительного переезда, держали в повозке, не выпуская из нее даже во время привалов — Морган отличается хотя бы тем, что эту самую еду, видимо, предлагает. Он наклоняет голову, подобно мужчине, переводит взгляд на низкий стол возле кровати, и тут же поворачивается обратно. Я понял, — читается в его взгляде, и он отходит чуть дальше, неотрывно следя за каждым шагом Моргана, но позволяя пройти глубже.

Первый шаг — всегда самый сложный и безрассудный. От него зависит многое — по меньшей мере, в драках, в его родных краях, где счёт идёт на секунды: не среагируешь на него вовремя, не осмелишься сделать сам и в лучшем случае будешь собирать себя по частям. Морган не боится подступиться ближе — он настолько глуп или всё же слишком умён? — а горец специально медлит, пренебрегая привычными устоями, позволяя сделать ещё один, потом и другой шаг. Мужчина проходит вглубь и попадает в опасную зону; даже если это место принадлежит ему и он достаточно силен, чтобы защитить себя, сейчас он сознательно лишает себя преимущества, буквально говоря: видишь, я безоружен, как и ты. Горец ощущает груз на плечах: нельзя поддаваться гнусным мотивам, когда буквально подставляют спину; он и не поддается. Оборотень не играет грязно: не хочется из-за отсутствия выбора в сложившейся ситуации и маленьких проявлений доброжелательности со стороны Моргана. "Он не хочет навредить", — думает дракон и неосознанно платит тем же.

Стук посуды нарушает зыбкую тишину, и внимание горца теперь переводится на пищу — оборотень принюхивается к едва заметному запаху овощей, выгибает бровь в немом вопросе: что это такое? — и присаживается возле стола. На Севере тяжело найти что-то растительное — основными компонентами его пропитания были и остаются мясо и рыба, и лишь изредка можно найти дикие ягоды под толстым слоем снега. И, конечно, таких растений — убитым животным тут даже и не пахнет, поэтому это точно не мясо — горец никогда не видел, поэтому подхватывает стакан с водой. Он только сейчас замечает, насколько сильно гудит голова и дерет горло от жажды, поэтому тут же прикладывается к стакану и жадно выпивает воду — от жидкости не несёт ничем подозрительным, но, даже если с ней что-то не так, вряд ли это сильно навредит, но о плохом и думать почему-то пока не хочется. Прохлада приятно охватывает горло, а после и голову, и оборотень удовлетворённо прикрывает глаза.

Горец осматривает листья и круглешки овощей издалека, примеряясь, и всё же решает повременить с пищей. После воды ему становится чуть лучше и жара перестает бить по макушке, но он пока не осмеливается впихнуть в себя неизвестный рацион; желудок хоть и пуст, но совершенно не требует еды. Оборотень запрокидывает голову, смотря на Моргана снизу, и вновь изучает улыбку. За несколько минут, проведенных с ним, горец получает больше странного дружелюбия, чем за все года жизни на Севере — ему интересно, почему же все так, но молчит. Истощение организма даёт о себе знать, и его клонит в сон, но горец упрямо борется с ним, совершенно не желая засыпать в незнакомом месте.

Горец вновь ловит взгляд янтарных глаз, переливающихся жидким золотом, но вновь ненадолго — Морган уже собирается уйти. Он смотрит на кинжал, опасно мерцающий на уровне глаз и напоминающий о себе, и идёт на риск: если ему и ответят, вогнав клинок под кожу, то он переживет, ведь получал и не такие раны — поэтому ловит ладонь Моргана, сжимая длинные пальцы, и привлекает к себе внимание. Горец некоторое время разглядывает тыльную сторону смуглой ладони, бегущие под кожей венки и в очередной раз поражается их отличиям. Тепло чужих рук вновь греет холодные кончики пальцев и покрытую мелкими шрамами ладонь, что отвлекает от первоначальной мысли поблагодарить. Дотрагиваться до Солнца самому — действительно необычно и будто не совсем правильно, поэтому он быстро разрывает физический контакт. Сталь вновь встречается с янтарем, но уже ненадолго, — не так, как было при касаниях к лицу и первых секундах примирения, — и он отводит взгляд, щурясь и отворачиваясь к низкому столику.

— Спасибо.

:
Некоторая часть сознания пытается уловить мотив, с которым ему привезли северянина. Он точно не сможет быть слугой — его стать, манера держать себя, даже взгляд говорят о том, что для столь явного служения он не сможет переломать себя — Моргану этого и не нужно. Уничтожать такой характер ради того, чтобы ему приносили еду, когда заработается и не выйдет к обеду, он не мог и не хотел. Личным стражем? Не сомневается, что тот достаточно умел для этого, но нужно безоговорочное доверие, больше, чем присяга, которую приносят воины. Впрочем, охотник мог сделать это с еще одной целью — подарить развлечение, ведь он не знает, что дикарь на цепи не входил в предпочтения императора. Морган любил и ценил доверие, личную расположенность и преданность, получить которые силой, невозможно.

Возможно, пленник откажется от еды. Незнакомая пища в незнакомом месте от незнакомого человека — на мгновение Морган задумывается, что стоило отпить из стакана с водой самому, чтобы доказать, что она не отравлена и не имеет в себе примеси каких-либо отваров. Может, это поможет сделать выбор в сторону того, чтобы принять подношение, которое он делает? Эта мысль крутится в голове, но исчезает за другой — в его сторону делают шаг, не несущий угрозы. Он так считает, и не поднимает руку в предупреждении — только попробуй сделать что-то не так. Это был бы рефлекторный жест рядом с тем, кто может причинить вред, но он останавливает себя даже до его начала — предлагает договориться по-хорошему. Не навредит, если не навредят ему. Еще шаг, расстояние между ними сокращается, но чужим взглядом завладевает еда, заставляя облегченно выдохнуть. Узнать, что предпочитает раб, можно только опытным путем, ведь он не расскажет, а охотник, скорее всего, даст ту же информацию, о которой Морган может догадаться и сам, исходя из своих познаний о севере — весьма ограниченных, стоит признать.

Он с интересом смотрит за вниманием к еде, и его взгляд теплеет, когда мужчина пьет. День был долгим, жарким, шторы на окнах прикрывали помещение от открытых лучей палящего солнца, но до прохлады все равно было далеко. Пленник не пил и не ел все это время, что могло обернуться обезвоживанием, но заставлять кого-то рисковать собой и подходить достаточно близко, Морган не мог, слуги ведь не виноваты в своем страхе, а рука пленника, утяжеленная цепями, могла ранить. Но не его, в этом он почти уверен, а некоторые сомнения не стоили чужой гибели от отсутствия питья. Пленник пьет, и Морган обещает себе переставить кувшин с водой так, чтобы тот мог выпить ее еще, раз уж решил довериться ему.

В Моргане мешается терпеливость с дружелюбием, желание помочь и невозможность отпустить на волю. Понимает ли пленник, что застрял во дворце в чужих землях, скорее всего — до конца своей жизни? Возможно. А может быть и нет, наверняка он сейчас думает о более коротких сроках — как дожить до следующего утра, например, и его можно понять. Морган не может дать ему больше свободы, потому что отчетливо чувствует его недоверие и готовность обороняться, если хоть что-то пойдет не так. Но в отличие от той агрессии, которую он излучал, когда император только вошел, сейчас чужое настроение было более расположено к нему. Чужак пил то, что принес Морган, без оглядки на возможную опасность, и он был рад этому. Той толике доверия, которую выразили к нему, даря надежду на что-то большее в будущем. Морган умеет ждать и добиваться своего.

— Я дам еще воды, — обещает, больше для того, чтобы медленно приучать к себе и звуку своего голоса. Однако прикосновения к руке  не ожидает. Не отдергивает ее, но на секунду напрягается, не понимая, чего ожидать. Чужие пальцы холодные, несмотря на температуру в комнате, и не несут угрозы, не причиняют боли — Морган легко сжимает их лишь на долгое мгновение прямого контакта. Второго за непродолжительное время в одной комнате. Можно ли считать, что он пытается приручить и к своим прикосновениям? Да. Он думает и об этом тоже, наблюдая за контрастом чужой белой кожи, которая может так легко сгореть под южным солнцем, и своей загорелой, с раннего детства приученной к ласке небесного светила. Когда северянин будет готов выйти в сад, нужно будет проследить, чтобы находился в тени. Не если, а когда — сейчас Морган не сомневается, что настанет миг, в котором тот будет готов.

Руку отпускают, возвращая внимание еде. Это правильно, он должен поесть, это важно. Звук его голоса привлекает внимание, и Морган уверен, что это благодарность — короткое емкое слово, наполненное этим смыслом. Он хочет коснуться рыжих волос, провести по ним ладонью, запутаться пальцами в прядях и узнать — жесткие или мягкие, но боится отвлечь или напугать, все-таки прикосновение к голове может быть расценено как нападение. Он не имеет ни малейшего понятия о том, как жил северянин, но видит множество шрамов, говорящих о том, что эта жизнь не была безмятежной.

«Не думайте, что он лишь простой человек, попавшийся нам на пути», — склонял голову перед Морганом охотник, когда они остались наедине. «Я не посмел бы привезти вам в дар обычного дикаря, коими полнится север. Он оборотень. Он дракон. Не снимайте с него ошейник, он убережет вас от его силы», — гордо улыбался мужчина, а Морган слушал и кивал, не зная, насколько искренни его слова. Пленить дракона, чтобы подарить молодому южному императору? Это был либо ужасный в своей реальности дар, либо глубочайшая ложь, но он относился к пленнику, как к испуганному человеку, попавшему в чужой мир, полный неизвестного языка и недоверия к нему. Дорога должна была быть непростой, но пребывание здесь могло пугать не меньше. Морган жаждал чужого доверия, и был готов его заработать, даже если придется приложить немало усилий для этого.

Пока северянин изучает салат, Морган медленно отходит и возвращается с кувшином, лично наполняя пустой стакан вновь, прежде чем оставить его на свободном пространстве столика, чтобы мужчина не страдал от жажды. Сейчас он был абсолютно уверен, что кувшин не разобьют о его голову. Наивно? Возможно, но он привык доверять своим чувствам.

— Тебе нужно отдохнуть. Ты можешь чувствовать себя в безопасности здесь. Никто не войдет и не потревожит тебя, — Морган останавливается в шаге от столика, чтобы не нависать над тем, кто только начал ему доверять. — Поспи. Я вернусь завтра и принесу тебе еды, — обещает, беззастенчиво встраивая походы к пленнику в свое непростое расписание. И уходит, закрывая за собой дверь и оставляя мужчину в одиночестве. Строго наказав не переступать порог покоев, Морган позволяет себе выдохнуть, повести плечами, сбрасывая остатки напряжения. Он не укротитель и не дрессировщик, но хотел, чтобы ему доверяли достаточно, чтобы вести себя сдержанно, ведь только тогда, когда он будет уверен в безопасности других жителей дворца, можно будет снять цепи с чужих рук.

— Я слышал, тебе сделали интересный подарок, — Морган оборачивается на голос отца, выныривая из размышлений, чтобы понять, что за окном глубокая ночь. — Он заинтересовал тебя? — прошлый император уже мужчина в летах, его волосы часто покрыты сединой и отливают в ржавчину, выгоревшие за долгие годы жизни.
— Да. Но он потерян, наш мир чужд для него, — кивает Морган, поднимаясь и выходя из-за стола.
— Не твоя забота приучить его к нашим порядкам, — чужой голос звучит категорично, но он давно вырос из того возраста, когда это заставляло его подчиниться.
— Я решу это сам. Благодарю за твое мнение.

С годами они стали общаться меньше. Отца задевало то, что его сын не стеснялся стоять на своем, когда их мнения разнились, Морган же давал ему поправку на возраст и сложный характер, закаленный за годы правления, но имел свое виденье того, как нужно решать дела. Они расходятся, едва выходят из кабинета — Морган устал и хотел хоть немного отдохнуть, что не мешало ему мыслями возвращаться к пленнику. Спит ли он, или бодрствует, ожидая неприятностей? В его распоряжении была мягкая кровать с легким одеялом и множеством подушек, хотелось, чтобы тот воспользовался ей по назначению.

Сам император спит мало, уже выработанной привычкой, отдает указание на кухню приготовить завтрак для пленника, потому что подозрение в том, что ему нужно мясо, не утихало. Если нет, где всегда можно будет убрать, но попытаться стоило. За время завтрака, повара успевают справиться с несложным заказом, и закончив с утренней трапезой, Морган лично забирает поднос, чтобы отнести его мужчине. Мясо, только снятое с огня, пахнет восхитительно, в гарнир к нему по традиции идут разнообразные овощи, тоже приготовленные, без привычных императору специй, по его просьбе — они могли быть агрессивными для того, кто к ним непривычен. Тарелка с фруктами, кувшин с холодным бодрящим ягодным отваром — поднос приятно тяжел, но не мешает. А дойдя до нужной двери со стражниками у нее — Морган тихо хмыкает на удвоенный караул, северянина явно боятся — он стучит в нее пару раз краем подноса, предупреждая, что откроет.

Первое же, что он делает, переступив порог — ищет взглядом мужчину, чтобы убедиться, что все в порядке и пожелать доброго утра. Было важно понять чужое поведение этой ночью, проверить, что тот не стесал в кровь запястья, что не нужно вызвать целителя, ведь магия Моргана не умела исцелять.

Автор:
Сновидения обычно не посещают его беспокойный разум — сон всегда слишком чуток и зыбок, поэтому подобной для него роскоши почти не существует. Лишь изредка изнуренное сознание полнится обманчиво счастливыми картинками, где нет места вечному холоду и крови, будто разум хочет вытеснить из головы весь ужас и усталость. В такие спокойные ночи он спит не один — на него обычно наваливаются сверху благодарные животные и греют его своей шерстью, убаюкивают мерным сопением и дарят эфемерный комфорт. Даже когда звери переворачиваются во сне, кряхтят или царапаются, горцу спится спокойно — знает, кто и зачем это делает, знает, что рядом друг с другом они в относительной безопасности. Сегодня же под боком нет ничего из этого, поэтому ему долгое время ничего не снится; думается, что так будет весь день и вечер, однако к нему все же приходят призрачные образы.

Тихий голос, пробивающийся сквозь тяжёлую пелену крепкого сна, мягко вытягивает из его глубин, и он должен незамедлительно вскочить — рядом возможная опасность, глупец, — но разморенные жарой тело и разум не слушаются. Сознание балансирует на грани пробуждения и сна; дракон со вздохом поворачивается к источнику голоса, — мягкого, обволакивающего теплотой, усмиряющего любые неприятные помыслы образы, так что ему теперь не до всяких ужасных мыслей об опасности, — надеясь хоть немного продлить удовольствие от сна. Оборотень чувствует почти невесомое и теплое прикосновение к раскрытой ладони, изучающее его небольшие шрамы, заставляющее пальцы мелко вздрогнуть, но почти сразу успокоиться: это ведь всего лишь сон, к чему бояться? Чужие пальцы движутся по сеточке шрамов, прослеживают каждый путь и ответвление — удивительно, насколько ощущения во сне могут быть реальны; все мироощущение концентрируется на незатейливых прикосновениях, и горцу совсем немного от них щекотно. В этом сне он тоже поначалу спит, но от касаний все же разлепляет глаза; взгляд скользит по собственной ладони и концентрируется на длинных загорелых пальцах — впервые в его сне участвует ещё кто-то, помимо самого горца. Он инстинктивно ловит руку, немного сжимая чужую ладонь, пока жмурится и смаргивает остатки выдуманного сна. Получается не с первого раза — он переворачивается набок, вновь закрывает глаза, морщась, и утыкается носом в хватку бледной и смуглой ладоней: лицо горит от слишком долгого пребывания под лучами солнца, и он старается укрыться под собственной рукой, совершенно забывая, что держит чужую ладонь. Он улавливает знакомый запах, — и такое бывает, когда спишь? — и мозг рисует образ Моргана; оборотень вновь открывает глаза, но взгляд становится яснее и осознаннее. Этот сон слишком реален, и его очертания становятся все более осязаемыми; ладонь прожигает от прикосновений по-настоящему, лицо действительно щиплет от жара, а сверху теперь слышится размеренное дыхание. Его пробуждение настолько мягкое, что он не сразу понимает, что именно происходит вокруг.

Горец смотрит на Моргана несколько мгновений: тот выглядит чересчур реальным. Оборотень до конца осознает своё положение, поэтому тут же разжимает пальцы, пугаясь и собственных действий, и возможных последствий, и, резко вскочив, во все глаза смотрит на сидящего рядом мужчину. Как можно было перепутать сон и явь? Взглядом шарится по помещению, замечая, что полоска света, в которой дракон расположился погреться, давно исчезла, поэтому перемещается к окну: солнце уже зашло за горизонт, уже закончив окрашивать небо закатными лучами. Человек пришел, как и обещал — горец не знает, когда именно и сколько по времени мужчина сидит рядом, но наконец понимает значение последних его слов.

— Ты пришел, — оброняет горец хриплым ото сна голосом. Взгляд вновь возвращается к Моргану, и в нем уже намного больше эмоций: не только осторожность, но и толика. Если в первый раз оборотень был удивлен возвращением мужчины, и глядел на того соответствующе, то сейчас смотрел с лёгким восхищением — Морган держит свое слово, даже если оно придумано ничего непонимающим пленником, не боится вернуться, и горцу нравится подобное.

Даже в полумраке он четко видит очертания Моргана: на первый взгляд никаких изменений, но ко всему прочему добавляется усталость. У него явно много работы: нетрудно сложить внешнее отличие и его отсутствие вместе, чтобы прийти к подобному выводу. Наверняка трудно руководить кем-то, помимо себя и своей жизни — оборотень только предполагает, какие можно решать вопросы в такой развитой, в отличие от руин Севера, стране.

Горец трёт глаза, но одергивает руку, морщась: кожа стянута и крайне чувствительна, а ещё наверняка вся красная — ощущение, будто она горит живьём. Можно использовать это как повод показать, что он запомнил, но горец упрямится: не так уж и некомфортно, чтобы жаловаться, — и встаёт с насиженного места, гремя цепями.

Оборотень движется к кровати, почти огибает её, чтобы взять исписанный пергамент с подноса, но замечает новую еду и даже дополнительные тарелки и приборы. Он кидает короткий взгляд на Моргана, быстро понимая: этот ужин они разделят. Горец не против и не видит никакой угрозы в этом: сам ведь предлагал сегодня утром, да и общий ужин — это отличная возможность узнать больше. Пергамент все равно оказывается в руках, но только и всего — сам оборотень движется к низкому столику, но к еде не притрагивается. Он присаживается — снова на пол — и, чуть задумчиво оглядев Моргана с ног до головы, подтянув ноги к себе, даёт больше пространства — присаживайся.

Он дожидается. Хочется ответить тем же: поделиться своими знаниями с Морганом, даже если будет получаться не слишком хорошо, даже если они друг друга в итоге не поймут — у горца нет опыта в чьем-то обучении, он умеет помогать, но без слов и только делом. Поэтому пергамент полупротянут к Моргану: захочет — возьмёт и изучит.

:
Наблюдать за чужим пробуждением — завораживающе. Морган тихо сидит рядом, вложив свою руку в чужую, нисколько не переживая, что спросонья ее могут схватить, доставив дискомфорт. То ли верит, что успеет отнять ее, то ли убежден, что северянин не причинит ему вреда. В этом есть некоторые странности, он не очень доверчив к окружающим, и может очень долго держать дистанцию, не давая ее сократить. Здесь сокращает сам — касаясь осторожно, изучая, пытаясь лучше понять. Мало он сможет считать с чужих шрамов, но это позволяет догадываться о тяжелой жизни, которая была у пленника дома. Не собственными же руками он так себя исполосовал. На юге игры сложнее. Больше шансов получить яд в бокале или сталь кинжала под ребра, но не так, чтобы издеваться таким образом. Естественно, были и такие, но их искала стража, они были объявлены вне закона личным приказом императора.

Какое имя подошло бы оборотню? Морган уже задавался этой загадкой, но решил доверить такой деликатный процесс самому мужчине. Обычно дети лишены такой привилегии, как выбор имени, но по нему можно сказать, что он долго и упорно боролся за жизнь и имеет право решать свою судьбу сам. Почти. Судьба зло посмеялась над ним, приведя в жаркие края в кандалах, теперь его место здесь. Когда он адаптируется, ему помогут подобрать занятие, он сможет пользоваться благами двора, никогда не будет голодать, но взгляд невольно цепляется за ошейник — и Морган отводит его, возвращаясь к рассматриванию сомкнутых рук.

Его пальцы сжимают некрепко, то ли сон хорош, то ли что-то еще бережет кисть императора. Ему хочется верить, что северянин чувствует, что рядом тот, кто не причинит ему вреда. Может быть, кто-то, с кем ему не так тяжело проводить время, как в компании стражи. Может такое быть? Или он идеализирует свои ожидания?

Следя за трепетом чужих ресниц, за тем, как приоткрываются глаза, еще подернутые дымкой сна, Морган не встречает узнавания, но и страха не видит. Приятно. Моргану хочется ассоциироваться с чем-то приятным — с теплыми лучами закатного солнца, с ароматом свежей горячей еды. И он подыгрывает себе в этом, проводя вечер не в собственных покоях, а с пленником. Который, кажется, проснулся.

Руку отпускают быстро, резко, северянин шугается, боясь чего-то. Чего? Ждет наказания за то, что слегка сжал ладонь? Морган сам вложил ее в чужую и давал себе отчет в том, что что-то может пойти не по плану. Не пошло.
— Все хорошо, — он намеренно использует те слова, которые оборотень мог запомнить, чтобы дать ему понять, что не сердится и не злится. Что он сказал? Что-то про него. Рад видеть? Аккуратно опускает руки на колени и не шевелится, следя  за чужими движениями, давая прийти в себя, и улыбается спокойно. Не смеется над ним, а показывает свое расположение. В голову приходит светлая мысль — нужен крем, который поможет снять раздражение от свежего загара, ярко окрасившего бледную кожу. Это крайне неприятное ощущение, но пленник молчит, не обозначая, что ему больно. Впрочем, Моргану не нужно подтверждение из чужих уст, чтобы решить этот вопрос.

В руках оборотня появляется пергамент, тот самый, на который Морган смотрел, когда только пришел, и его явно не собираются прятать. Скорее наоборот, это желание поделиться чем-то, показать то, что было дописано и дорисовано после его ухода.

И все же он сдвигается с места лишь когда северянин показывает, что готов к этому, пригласив его к столу. Улыбается этому факту, и пересаживается ближе к столику, который становится для них местом встречи. Еще и пергамент передают в руки, Морган охотно забирает его, опуская взгляд в записи. Он не знает этот язык. Даже ничего похожего. Понимает лишь свои записи и рисунки, оставленные чужой рукой. Почти просит, но, подняв взгляд, вовремя одумывается. Как он мог забыть?

— Подожди минуту, хорошо? — он поднимается, вскользь касается чужого плеча и направляется к двери. Пленник не знает, но за ней дежурит не только стража, но и кто-то из слуг. Позже, когда они разберутся с тем, как строить эту жизнь дальше, северянин сможет сам просить принести ему что-то — они как раз занимаются запоминанием полезных слов на первое время, а пока император просит мазь, которую используют для смягчения симптомов солнечного ожога. Вряд ли пленник сможет спокойно спать ночью после того, как полежал на солнце больше необходимого.

Необходимую мазь приносят быстро, аккуратно передают прямо в руки, и Морган, наконец, закрывает дверь, возвращаясь к столу. Подождать? Скоро станет болеть сильнее. Он садится у столика, но не так, чтобы приступить к еде, а близко, очень близко к оборотню.

— Ты перележал на солнце. Обгорел немного. Я нанесу мазь, чтобы тебе стало легче, — фразы сопровождаются демонстрацией белой, с легким отливом в зелень, мази. Слишком вторжение в чужое личное пространство. Пергамент терпеливо ждет своей очереди, а Морган же отводит с лица северянина рыжие пряди, такое ощущение, что обрезанные самолично, неровно, набирает на подушечки пальцев мазь и принимается аккуратно наносить ее на красную кожу.
— Закрой глаза, — просит, показывая, чего ждет — самостоятельно закрывая глаза  на несколько секунд, и открывая их вновь. У него есть дело, которое хорошо бы закончить до того, как еда остынет, а пленник вновь уснет.

Его кожа ощущается горячей. Мазь ложится ровно, обещая облегчение — и увлажнит, и немного притупит боль. Крайне полезное средство там, где солнце не хочет покидать небосвод. Во дворце был целый сад с целебными травами и цветами, за которым внимательно ухаживали под присмотром целителя. Он умел помогать и магическим образом, но многие вещи решались с помощью мазей и отваров, поэтому в его ведение и отдали целый сад, прилегающий к больничным палатам.

— Тебе станет лучше, я обещаю, — тихо произносит, словно ребенка уговаривает подчиниться, а ведь тот и не сопротивляется. Со лба пальцы проходятся по вискам, к скулам. Не минуют и нос. Задумчиво приглядевшись, Морган мягко приподнимает лицо за подбородок, несильно надавив пальцами, чтобы покрыть  спасительной мазью и шею. — Это лекарство, — он показывает флакон еще раз, а потом ставит его на стол. — Я оставлю его тебе, если будет больно — воспользуйся этим.

Мазь впитывается быстро, действует — тоже. Это позволяет взять в руки отложенный пергамент и вновь всмотреться в надписи, но понятнее не становилось. Возможно, на всей территории, подконтрольной Моргану, нет никого, кроме пленника, кто мог бы расшифровать написанное.

— Ты расскажешь мне? — он поднимает вопросительный взгляд и указывает на, очевидно, слова, записанные на другом языке. — Научишь меня? — просит, наконец отсаживаясь немного дальше и давая возможность спокойно дышать и двигаться. — Но позже. Сначала — поешь, — Морган подвигает к нему тарелку, недвусмысленно давая понять, что это для него, и свою, с легким салатом, забирает себе. В бокале пленника вновь ягодный отвар, с добавленной мятой для свежести. У Моргана — вино, чтобы унять усталость, помочь расслабиться после тяжелого дня. К тому же, в обед пить пряное вино чревато головной болью, а в вечерней прохладе было намного легче. Пряное, крепкое, оставляющее насыщенный вкус на языке. Идеально гармонирующее с салатом. С мясом тоже было бы прекрасно, но не хотелось — Морган боялся, что если съест что-то подобное, то и уснет в этой комнате, не дойдя до своей. Вот радости то будет пленнику, если его лишат даже возможности уединения.

Морган ест неторопливо, бокала касается еще реже, но и на того, кто составляет ему компанию не смотрит так уж открыто, не мешая ему наслаждаться трапезой. А когда заканчивает с салатом, забирает на свой край подноса одну из веточек винограда, упирается спиной в кровать, скрестив ноги, чтобы придать позе устойчивости. То и дело по одной отправляет в рот ягоды винограда, рассматривает рунную вязь, кончиком указательного пальца прослеживая линии, в ожидании, когда автор этих строк будет готов поведать об их звучании.

Автор:
Оборотень не ожидает, что к нему подсядут даже ближе, чем при пробуждении; лицо Моргана настолько близко, что горец может рассмотреть каждую его чёрточку. Конечно, он напрягается и старается отстраниться, хотя некуда — спина упирается в стену; да и смысла не слишком много — Морган сам сказал, что не против. Но это не мешает смотреть немного загнанно и изумлённо. Он кидает быстрый взгляд на мазь, но лекарство интересует меньше всего — горец хмурится, с напряжением ожидая дальнейших действий, и упирается ладонями в пол, вжимаясь выпирающими лопатками в стену. Долго ждать не приходится: мужчина аккуратно убирает рыжие пряди, и оборотень вздрагивает от этого небольшого действия.

Горец прикрывает глаза, все-таки доверяясь действиям Моргана. Мазь приятно холодит разгоряченную кожу, и скованную жаром голову все больше отпускает по мере нанесения лекарства; ласковые прикосновения рассыпаются по коже, и горца обуревают самые противоречивые чувства: ему дико приятно от чужих касаний, но в то же время это идёт вразрез с инстинктом самосохранения. Но ведь он уже доверился, к чему эти волнения? Хмурая морщинка между бровей разглаживается: прикосновения все же притупляют его сомнения.

Оборотень вздрагивает, слыша вкрадчивый шепот, и открывает глаза — касания уже на подбородке, заставляя приподнять его; горец следует мягкому наказу, чуть запрокидывая голову назад, но все равно рассматривает Моргана. Он видит, как дрожат его ресницы, как внимательно и сосредоточенно глядят на свое дело янтарные глаза, как губы покидает тень улыбки, и выражение лица приобретает лёгкую серьезность. Прикосновения к шее, напитанные холодом, вызывают табун мурашек, движущийся от плеч к затылку.

Он кивает, вновь запоминая, а в голове целый ворох самых разных мыслей. Горец трогает свой лоб, уже впитавший мазь, но все ещё приятно прохладный; на лице и шее ещё ощущаются фантомные прикосновения. Морган рассматривает пергамент и незнакомые надписи — оборотень всё своё внимание держит на мужчине, и только сейчас замечает, насколько дыхание глубже обычного: он вдыхает полной грудью, видимо, до этого не позволяя себе сделать ни единого вздоха.

Общая трапеза — это что-то интересное, новое для дракона. Здесь не он — возможная добыча, а компанию ему составляет не обезумевший от голода сородич; здесь ему позволяют вкусно и сытно поесть, потому что он просто голоден, а не заслужил в нечестной борьбе, а трапезу он разделяет с тем, кому можно довериться. Он быстро разбирается с основным блюдом, которое вновь приходится ему по вкусу, — те, кто отвечает здесь за готовку, заслуживают хотя бы благодарности, но здесь только Морган, поэтому и благодарить можно только его; может ли быть такое, что он сам все это готовит? Горец видит знакомый отвар, принюхивается к новым ноткам — пахнет лёгкой свежестью, схожей с морозным воздухом — и, растягивая удовольствие, неторопливо приступает к нему.

Горец подбирается ближе и усаживается сбоку; его уже не смущает близкий контакт — ещё не такой близкий, какой был только что, но касания ног не вызывают вопросов и настороженных взглядов. Он заглядывает в пергамент, — не понимает, как именно начать учить, но уверен, что у Моргана получится в любом случае; его рассудительность, буквально читающаяся на лице, поражает до сих пор, — выискивает первое слово и, указывая на него, проговаривает на своем языке. В общем-то он просто повторяет подход Моргана — единственное, уже не может указать на предмет, о котором идёт речь, но этого и не требуется. Кончик пальца гуляет по пергаменту, перемещаясь то к одному, то к другому слову или указывая на отдельные руны — его язык грубее и жёстче не только в плане написания, но и звучания. Горец не переходит к следующему, не торопится никуда, пока не дожидается, когда повторит или поймёт новые слова Морган. Он поджимает губы, видя собственный рисунок возле "солнца", и хмыкает: ну что за ребячество, почему он это вообще нарисовал?

Горец останавливается, не акцентируя внимание на написанном в конце листа имени, — его попытки могут быть неверными. Вместо этого он перегибается назад и подтягивает поднос ближе; перо и новый пергамент оказываются в руках, а сам поднос дракон кладет на вытянутые ноги. Он добавляет в их список "лекарство", "спасибо", "да" и "нет", указывая на флакон и сопровождая остальные слова соответствующими жестами. Руки складывает вместе и подкладывает под голову, прикрывая глаза, — сон — и вновь записывает.

— Глаза, — говорит он, быстро указывая на собственные, но задерживаясь на глазах Моргана. Он думает, как можно объяснить его удивительный цвет радужки, но пока это остаётся трудной и не такой первостепенной задачей, поэтому решает отложить её на лучшие времена, когда они будут понимать друг друга чуть лучше. Он раздумывает, что ещё полезного можно дать мужчине, но в голову решительно ничего не идет. Но стоит посмотреть на Моргана, и сразу вспоминается: — Улыбка, — горец позволяет себе улыбнутся Моргану — с толикой добродушного лукавства, так, что на одной из щек появляется ямочка, неотрывно глядя в янтарные глаза напротив. — Ты часто улыбаешься, Морган. Из-за этого похож на Солнце.

:
Моргану не жаль времени, которого он проводит со своим пленником, не жаль сил, потраченных на взаимное обучение. Он немножко жалеет, что не смог освободить хотя бы двадцать минут и зайти к нему днем, это могло бы спасти его кожу от солнца, но уверенность в целебной мази дает надежду на лучший исход. Морган представляет и ждет момента, когда сможет освободить чужие руки и вывести в коридор, а из него провести по всему дворцу. Он точно выделит на это время и озаботится тем, чтобы их не беспокоили.

Виноград отлично сочетается с вином, даруя ощущение, что можно расслабиться и выкинуть все мысли из головы, насладиться компанией, провести за руку еще дальше в обычаи жизни на юге, и плевать, что никогда не был на севере и не знает, какого выживать в холоде и отсутствии нормальной еды. Понимает ли северянин, что теперь здесь его дом? Очевидно, да, судя по тому с каким усердием подходит к процессу обучения новому.

За передвижениями оборотня Морган следит из-под полуопущенных ресниц, но не выражает протеста тому, как близко тот садится, ведь сам первым нарушил чужой покой, вторгнувшись в личное пространство без разрешения. Ему даже нравится то доверие, которое ему оказывают. Вспомнить хотя бы их первую встречу — его бы и близко не подпустили, а теперь смотрите, северянин садится совсем под боком, точно осторожный кот, подбирающийся ближе, держа в руках пергамент.

Морган слушает. Смотрит на руны, пытается соотнести звук с надписью, но для этого нужно больше времени, поэтому он повторяет стараясь попасть звук в звук, несколько раз, пока в чужих глазах не появится негласное одобрение, пока чужая рука не двинется ниже по списку. Император понимает, насколько скорее всего коверкает слова, но старается исправиться, иногда делая паузы и прося произнести слово еще раз, чтобы вновь повторять попытки сказать правильно. Пленник еще не знает, что этим действом подписался на обучение Моргана новому языку, ведь просто так, на нескольких словах, он не ограничится.

В конце списка слово, которое удивляет, заставляет улыбнуться — его имя, на двух языках одновременно, еще и написанное правильно, а ведь подсказать было некому. Непонятно, как выразить свою благодарность за такой подарок, и Морган легко касается чужого плеча с улыбкой, пытаясь без слов донести свое восхищение. А после его удивляют еще больше — на новом пергаменте появляются руны, складывающиеся в новые слова, и теперь пленник объясняет ему значения слов, а не наоборот.

Морган запоминает все, что ему говорят, а на слове «улыбка» улыбается в ответ.
— У тебя прекрасно получается, — пусть прямой смысл слов и может ускользнуть с непривычки, но интонация, выражающая похвалу и восхищение, точно останется. Он тянется за пером, аккуратно забирая его из чужих пальцев, но поднос к себе не перетаскивает, склоняясь над ним, расположенным на чужих ногах. Морган повторяет все то же самое: говорит, как звучит слово на языке пленника, как на родном, повторяет несколько раз, пишет его на своем языке напротив рунной надписи. Его все еще невероятно восхищает соотношение букв, записанное на первом пергаменте — он даже немного завидует способности к обучению северянина. Родись он здесь, в столице, у него было бы огромное будущее и множество возможностей, но судьба распорядилась иначе и нацепила на него магический ошейник. Уже несколько раз в голову закрадывались странные мысли — насколько велика вероятность, что его можно будет снять? Тогда мужчина наверняка попытается вернуться домой, но нет проторенных дорог с юга на север, нет торговых кампаний, лишь охотники ведают тайные тропы, но не берутся в сопровождающие.

Ты. Производное от улыбка. Солнце. Морган прислушивается, собирая значение фраз по кусочкам. Он похож на солнце, потому что улыбается? Сложно сказать, насколько это правда, но то, что у пленника невероятно обаятельная улыбка, которую он так прячет, можно знать наверняка.

— Ты очень красив, — задумчиво произносит Морган, и пишет новое слово «красиво». К нему приводится сразу несколько попыток в ассоциации, в надежде, что хоть что-то объяснит, что он имеет в виду. Еще несколько полезных — «вода», «день», «ночь». Пополняют список и менее приятное слово — «цепь». Объяснить не сложно, но Морган добавляет в повторение — лишь на словах — «боль», лишний раз давая понять, что откликнется, если пленнику будет больно,  а не оставит с этим наедине. Заключает список теплое «симпатия». Есть подозрение, что фраза «Я испытываю симпатию к тебе», может быть истолкована еще и как «испытываю тепло», что тоже недалеко от истины.

— Ты быстро учишься, — ладонь накрывает чужую, пригревая, слегка сжимает и отпускает. А еще Морган объединяет уже знакомые северянину, получая: — У тебя красивая улыбка, — хочется, чтобы он улыбнулся еще, а не хмурился собственным мыслям, которые, понятное дело, омрачали его светлое лицо.

Обмен комплиментами проходит так естественно, словно это в порядке вещей. Морган отпивает вино, слизывая с губ каплю, покачивает бокал, наблюдая за движением напитка. Кажется, что как только он выйдет, это тепло рассеется, пропадет, и нужно будет с головой окунуться в нескончаемые дела. У него может быть свободный день лишь когда усталости будет так много, что затуманит разум. В таком состоянии нельзя принимать решения, поэтому он проводит такой редкий день за приятными занятиями — отдыхает в саду, читает, рисует временами. Совсем немного, конечно.

— Чего ты хочешь? — неожиданно спрашивает Морган, столкнувшись взглядом с чужими серыми глазами, и поясняя свой вопрос жестами одной руки. — Что могло бы сделать тебя счастливее? — он отчаянно надеется, что ответ не будет очевидным  — свободу, потому что не сможет этого дать. В этот момент Морган выглядит таким серьезным, словно не улыбался беспечно минутой ранее. Хочет сделать что-то для него, но не знает что. Чем скрасить его длинные дни взаперти? Как порадовать, чтобы получить еще одну улыбку?

Автор:
Смысл не до конца понятен, но нотки восхищения в чужом голосе убеждают в догадке: его хвалят, и это не может не радовать. Под ребрами разливается лёгкое тепло — он и не думал, что получать похвалу настолько приятно. Горец привык ко всему прочему, но уж точно не к высокой оценке своих стараний: на самом деле, в канители привычных дел его личность теряет значение и ценность, и истинную значимость имеют лишь действия и их последствия. Морган же даёт понять, что, возможно, это не совсем так, и его зачатки таланта чего-то да стоят.

Он правильно понимает? Красивый? Горец не знает, правда ли это, ведь далек от чувства прекрасного: оно не входит в число тех, что требуются для выживания, а творить возможно лишь в условиях постоянной безопасности. Нет, легче допустить, что он всё-таки ошибается и не до конца понимает Моргана. Это должно было случиться в любом случае, вопрос лишь, когда. Но даже внушив себе подобное горец все равно чувствует, как жар приливает к скулам, и это совсем не от долгого сна под палящим солнцем — точнее, Солнце тут тоже виновато, но оно совсем другое; оно разговорчивее, живее и добрее к нему. Оборотень не вздрагивает, когда его ладонь согревают в мимолётной хватке, но прячется, чуть отворачиваясь и упираясь подбородком в ладонь.

Чего ещё можно желать, кроме свободы? Но глупо просить о ней сейчас: горцу и так понятно, что ни цепи, ни тем более ошейник с него не снимут. Каким бы великим ни было его послушание, он всё ещё представляет угрозу для каждого, кто находится рядом с ним. Его боятся или хотя бы опасаются практически все: от той маленькой служанки до хмурых стражников — все, кроме Моргана. Морган не просто не боится — ему интересен горец, его язык, больно ли ему от натирающих кожу кандалов или жгучих лучей солнца, дарит комплимент и даже предлагает сделать выбор. Оборотень гипнотизирует взглядом новое слово, завершающее список: теплое, привлекательное в написании и звучании что на родном, что на чужом языке. Он запоминает его лучше прочих, хоть и не признается даже самому себе — это запоминание происходит чисто подсознательно; все самое хорошее устраивается в голове прочнее всего остального. Здесь, в этом месте, он сам ощущает себя только родившимся на свет волчонком, коих выхаживал в своей обители. О нем заботятся, кормят чуть ли не с руки, им интересуются, хвалят за успехи — столько нового за последние сутки, что голова кругом идёт от несовместимых друг с другом эмоций, ощущений и чувств. Оборотень всё же задумывается: следует дать ответы на поставленные вопросы, но какие? Он молчаливо выводит кончиком пера руны напротив новой порции слов. Чего он хочет? Раньше собственные желания не волновали, но Морган будто дёргает за нужные ниточки, чтобы вытащить их из глубин сознания, причем очень умело и тонко, так, что горец не задумывается об излишней опасности.

Горец ведёт линию рун, перескакивая с одного слова на другое, параллельно с этим произносит каждое, но особенно долго задерживается на «симпатии». Оно рождает новые мысли: если забыть про то, что он пленник, ему очень нравится компания Моргана. Мужчина умён, рядом с ним не страшно находиться, и, что важнее, становится спокойнее. И, даже несмотря на языковой барьер, с ним интересно общаться. Горец наконец отвлекается, поднимает взгляд, встречаясь с золотыми глазами, кажется, готовый дать ответ.

— Я слышал, здесь множество книг, — горец складывает ладони вместе, а после раскрываются. Новое слово появляется в списке. — Возможно, так  быстрее научусь понимать твой язык, — оборотень тут же выдыхает, запрокидывает голову назад — затылок упирается в край кровати — и хмурится, мотая головой. — Нет, погоди...

Сейчас это совсем не то, чего он действительно хочет. Он перестает сводить брови, упрямая морщинка между ними исчезает, а взгляд вновь возвращается к Моргану. Горец поджимает губы, будто очень сомневается в последующем решении, но разве можно сожалеть о том, что, возможно, случится лишь раз в этой жизни? Когда ещё можно будет так спокойно сидеть рядом с кем-то и вести размеренные беседы, даже если они осложняются языковым барьером? Пока им удается понимать друг друга. Горцу совсем не хочется расставаться с зыбким уютом этого вечера, прекращать их маленькое занятие, однако за окном нещадно быстро темнеет, ночь вступает в свои законные права, и Моргану наверняка в скором времени придется уйти. Но ведь мужчина позволяет выбрать? Даже не ограничивает в выборе, значит и попытаться можно, даже если эти попытки окажутся пустыми.

— Останешься здесь? — оборотень наклоняет голову набок, сопровождая речь жестами. — Я знаю, что цепи не снять, поэтому не прошу о свободе, — руки поднимаются чуть выше, отчего металл  со звоном прокатывается по краю подноса; горец усмехается, но в усмешке мелькает тихая грусть. — Но..., — он опускает взгляд, указывает кончиком пера на последнее слово; «симпатия» кажется здесь самым правильным словом. — С тобой... теплее. Интереснее. Или ты устал?

Он вспоминает о его тихой изнеможденности, которую заметил в самом начале их встречи, и внутри просыпается привычное желание помочь всем, чем может. Горец отставляет поднос, взбирается на кровать — разбросанные с утра подушки возвращаются на свои места, но не все; по итогу некоторые из них образуют подобие гнезда. Оборотень отсаживается в изножье кровати, давая больше пространства, и испытующе смотрит на Моргана, ожидая его решения.

— Ты можешь отдохнуть здесь, — он коротко кивает, указывая на предоставленное место. — Останься. Я не потревожу твой сон. — горец указывает на себя, а после на отдаленный угол; на Моргана и сгоуппированную кучку подушек, намекая на их расположение в случае чужого согласия.

:
Читать по лицу пленника приятные эмоции Моргану нравится. Да и кому бы не понравилось, если бы человек, который симпатичен, испытывал положительные чувства. Даже несмотря на цепь, ошейник и закрытую дверь. Это то, чего Морган не может изменить, но все, что происходит здесь вполне в его власти. Вкусная еда, что-то для хорошего времяпрепровождения. Какое может быть хобби у жителя севера? Он пытался представить северянина за рисованием или музыкальным инструментом, но все будто бы было не то. Не хватало знания о бывшем месте жительства оборотня, чтобы делать какие-то выводы.

Моргану во многом приходилось лишь догадываться о своем пленнике. Даже еду он выбирал, ориентируясь на свои чувства и предположения, хотя было бы проще попросить приготовить сразу много всего и посмотреть, что он будет есть. Но нет. Может и зря. А может и нет, мужчина выглядел вполне довольным ужином. Значит, Морган с чем-то справился, что-то понял правильно. Опять же, обоюдное изучение языков. Если пленник улавливал каждый звук, каждую букву, то Моргана спасало лишь то, что тот был готов повторять звучание слов на родном языке до тех пор, пока не начинает получаться.

И желание сделать его жизнь лучше, настолько естественное, что нет никакого смысла противостоять ему. Если это будет в силах императора, он обязательно выполнит просьбу собеседника. То есть буквально все, кроме свободы, кроме снятия цепей и ошейника, как бы грубо и грустно это не было — ему нельзя было рисковать жизнями тех, кто служил ему, кто жил под его заботой.

Новые фразы состоят из незнакомых фраз, но Морган следит за мимикой, а движением рук, и вроде как понимает, о чем тот говорит. Найти книги, желательно с иллюстрациями, в огромной библиотеке императора не составит труда. Но у пленника явно появилась более интересная идея. Во многом обескураживающая. На лице Моргана проступает живое удивление, он сомневается, что верно понял, но не просит повторить, потому что знает — все именно так. Словно, чем дольше говоришь с пленником, тем лучше его понимаешь.

— Ты хочешь, чтобы я остался здесь? — с улыбкой все же переспрашивает, не требуя ответа. Он совершенно определенно устал, но это общение не расходует исчерпанный ресурс сил, просто странно, когда тебя хотят видеть дольше необходимого. Морган наблюдает за тем, как из хаоса на кровати выявляет свои черты самое настоящее гнездо, заставляющее улыбнуться. Он вообще много улыбается в обществе того, чье имя до сих пор не знает.

— Я останусь, — неожиданно для самого себя принимает такое решение. Одно дело приходить покормить и поговорить, когда все под контролем, и в случае внезапной ситуации будет возможность среагировать, и другое — остаться на ночь, когда почти уверен, что усталость не позволит бодрствовать все время. Это же настоящее безумие. У него не было людей, которым он бы доверял настолько, чтобы остаться в одних покоях на время сна, а тут он был готов на это в компании того, кого едва знал, и у кого было достаточно поводов отомстить ему.

Мрачные мысли лишь на мгновение бросают тень на его лицо, быстро сменяясь светлой улыбкой. Ему готовы уступить кровать, и он осторожно забирается в устроенное гнездо, удобно опирается спиной на подушки, и манит к себе.

— Ты не будешь всю ночь сидеть в углу, здесь хватит места для двоих, — дополняет фразы жестами. — Если ты не ляжешь здесь и не будешь отдыхать, я тоже не стану, — ставит ультиматум. Меньше всего ему хотелось, чтобы временный хозяин покоев сидел в углу, словно наказанный служка. Это было даже не смешно. В конце концов Морган не беззащитный мальчишка, и даже если его внезапно разбудить, сможет постоять за себя, а шансов убить за секунду не так уж и много. Он не проговаривает вслух, что его смерть станет путем не к освобождению, а к гибели, не хочет омрачать вечер недоверием, ведь, в самом деле доверяет пленнику, жестом указывая ему на место рядом с собой.

— Тебе тоже нужно поспать, — мягко упрашивает, не боясь оказаться навязчивым, ведь если северянин не ляжет здесь, Морган вновь вернется к столику, а чуть позже уйдет. Продолжит заниматься делами, а когда усталость станет слишком сильной — добредет до покоев и упадет на кровать, чтобы забыться коротким сном. Это привычный для него образ жизни. Те, кто полагает, что император может жить, как ему захочется, очень глубоко заблуждается. Впрочем, Морган умудрялся урвать немного времени на то, что было ему интересно. На того, кто был интересен.

Автор:
Горец приободряется, видя светлую улыбку на губах и принятие со стороны Моргана. Серьезность в глазах сменяется лёгким торжеством — мужчина занимает сооруженное из подушек гнездо, соглашается выполнить просьбу, и горец лишний раз убеждается, что сейчас нельзя подрывать оказанное доверие. Он осознает это острее, четче, яснее, поэтому продолжает наблюдать издалека, собираясь следовать обещанию не тревожить собеседника, пока Морган вновь не обращается к нему.

Твердая уверенность и непоколебимость в голосе позволяют понять очевидное условие: либо рядом, либо никак — и оборотень медлит, застигнутый врасплох неожиданным ультиматумом. Горец удивлённо смотрит, приподнимает бровь в вопросе: уверен? Следует ли подпускать меня настолько близко? — но, кажется, спорить действительно бесполезно, а терять добытое принятие и согласие совсем не хочется. Он все равно не переубедит Моргана — возможно, знай он его язык чуть лучше, то смог бы, но что-то подсказывает, что дело совершенно не в знании иностранных слов, просто сам мужчина достаточно тверд в своем решении и точно не потерпит иного решения. Чужая рука мягко указывает на место под боком, подзывая лечь, ласковые нотки в голосе заставляют прислушаться, решиться. Оборотень кивает, улыбаясь; он подвигается ближе, пока не оказывается совсем рядом с Морганом.

До этого только Морган смотрел на него сверху — сейчас же горцу предоставляется возможность рассмотреть мужчину с нового ракурса. Черные длинные прядки волос, совсем немного разметавшиеся за спиной на подушках, притягивают взгляд — в накрывающей темноте их можно совсем потерять из виду, если бы не природная способность видеть в ночном мраке лучше прочих существ. Появляется желание притронуться, понять, насколько они мягкие, — это желание хоть и велико, и оно сильнее и осознаннее, чем вчера, но все еще гасится осторожностью. Оборотень задумчиво скользит взглядом по лицу, расслабленным плечам и рукам мужчины, подмечая отсутствие кинжала, — вновь слабо улыбается. Другие бы уже кричали и убегали прочь, сверкая пятками; Морган же находится на таком близком расстоянии, что можно только руку немного протянуть и уже коснуться его. Он обманчиво незащищен — горец знает, что, если посмеет даже попытаться атаковать, сжать подставленное горло или причинить любой другой вред, получит в ответ; на самом деле, ни проверять это знание, ни считать, что возможная атака окажется верным путем к свободе, не хочется. Горец, как бы ни желал оказаться на воле, больше ценит доверие, которое Морган ему смог предоставить, поэтому он наконец ложится на бок, устраиваясь рядом и подпирая голову рукой, чтобы точно видеть лицо собеседника. Даже так, смотря немного снизу, оборотень не чувствует ни давления, ни демонстрации силы — только спокойствие, уют и комфорт; ему кажется, что только так единственно правильно ощущать себя рядом с этим человеком.

Он выпрямляется лишь на секунду: упираясь ладонями в перины, выгибается назад, подцепляет край одеяла и тянет, не укрывая, но оставляя его ближе к Моргану — сам горец привык к холоду, его так просто не возьмёшь, но насколько сильно может мёрзнуть житель настолько жаркой страны? — и возвращается, принимая исходную позу.

— Ночи здесь прохладные, — бормочет горец под нос, смешивая слова из двух языков — лишняя практика, которая не помешает укрепить новое в голове. Оборотень знает, что его могут не понять, — а может Морган и догадается обо всем по действиям, — но сейчас скорее хочется заполнить воцарившуюся тишину.

Оборотень не знает, о чем можно спросить ещё — пергамент с записями далеко, а мучить собеседника попытками объяснить что-то новое, тем самым загоняя в большую усталость, не хочется. Но и сон не идёт: возможно, всему виной совсем недавний отдых на солнце. Кожа уже не так горит, а чувствительный нос все ещё улавливает травяные отголоски в запахе нанесенного лекарства — тот же запах тянется от пальцев мужчины, смешиваясь с его настоящим — солнечным, теплым, запоминающимся.

— Спасибо, Морган, — лицо ненадолго озаряется той же улыбкой, порождающей ямочку на щеке, а после эмоция утихает, становясь более мирной. Тишину позднего вечера уже не хочется нарушать собственным голосом, будто за это может последовать наказание — нет, он не боится, но поддается мимолетному порыву, переходя на шёпот: — Ты добр и... очень красив, — ответный комплимент запоздалый, скомканный, тихий, но от этого не менее правдивый и искренний.

Он замолкает, переворачивается на живот, подкладывает руки под голову, упираясь виском в кандалы, но взгляда с Моргана не сводит. Золотые блики в чужом взгляде становятся будто ярче в густеющем вокруг мраке, играют с успокоившимся разумом — красиво, завораживающе. Ему кажется, что янтарные глаза могут как-то подействовать на его сознание, изменить его или сделать что-то ещё, поэтому быстро отворачивается, окончательно принимая прежний серьезный вид. Однако даже так не забывает добавить в голос больше обеспокоенности чужой усталостью — вряд ли она будет слышна в его шепоте, но все же:

— Спокойной ночи.

:
В чужих глазах — удивление, сомнение, непонимание. Морган уверен, что это нормальная реакция невольного человека на его решение. Кому придет в голову спать в постели пленника, да еще и звать его к себе? Про него часто говорили, что его выбор непонятен, но Морган редко ошибался, так как каждое решение принимал, руководствуясь и разумом, и душой, так, как чувствовал. Это помогало. Зачастую то, что он делал, приносило свои плоды, пусть и не сразу.

Этот случай — исключение. Морган дает возможность выбора — или, или — готовый принять любой ответ. Возможно, для пленника тоже не лучшее решение спать рядом с ним, по ряду своих причин, но это не меняет ультиматума — либо они спят на кровати вдвоем, либо он уходит, потому что физически не сможет находиться в тепле и уюте, пока северянин ютится в углу комнаты. Но он соглашается. Медленно забирается в плен подушек, подтягивает одеяло, явно предлагая его Моргану, и он не может отказаться — по сравнению со днем ночи холодны, а он теплолюбив. И эта забота — отдать одеяло ему, а не укрыться самому, — окончательно ломает остатки первого впечатления о северянине.

— Спасибо, — он укрывается одеялом, прячась под ним, пригреваясь. Это действительно не случайный жест, а осознанный — о нем заботятся, о нем переживают, как он переживет эту ночь. Все должно быть наоборот, ведь это из-за Моргана, из-за желания выслужиться перед ним,  оборотень теперь пленен. Однажды они поговорят об этом, но уже видно, что его не винят в происходящем.

Чужая речь смешивает знакомые и незнакомые слова, но общий смысл понятен и заставляет шире улыбнуться, ничего не говоря в ответ. Слишком позднее время для беседы, слишком мало подходящих мыслей в голове. Морган уверен, что его поймут, ведь ему даже молчать с пленником комфортно, не испытывая необходимости бесконечно что-то говорить. Это ценно, и заставляет желать все время оставлять его рядом. Если бы снять с него наручи, освободить от цепи, можно было бы это сделать. Нет еще такой должности, чтобы всюду сопровождать императора, но Морган бы ее создал, специально для него.

Важно, до одури ценно, до невозможного приятно чужое отношение к нему, и он невольно думает — сколько еще времени потребуется взаперти в этой комнате, чтобы можно было освободить пленника? Можно ли доверять его слову? Он ведь доверяет, оставаясь с ним наедине. Морган торопит события, зная, что может очень сильно обжечься, ошибившись в выборе. Как и всегда, впрочем.

Чужие внимательные глаза разглядывают его не открываясь, и лишь когда северянин решает уснуть, он отворачивается и бормочет, очевидно, пожелание хорошей ночи.
— Добрых снов, — отзывается Морган, переворачиваясь на бок и подсовывая руку под голову. Ему следует быть наготове, но он прикрывает зевок ладонью свободной руки, подтягивает одеяло до самой шеи, согреваясь под ним. Обычно вечером он надевает накидку, чтобы не было холодно, но сегодня так поддался работе, что совсем забыл. Глупо с его стороны, но дел так много, что не видать конца и края. Скорее всего, он никогда его не увидит.

Какое-то время, он просто смотрит на северянина из-под полуопущенных ресниц, а потом подается немного ближе и укрывает краем одеяла. Может быть, он и закален жестоким севером, но не стоило поддаваться коварству южных ночей, и оставаться без одеяла. Возможно, он второй человек за жизнь Моргана, который оказывался с ним под одним одеялом, и первый, друг детства, к сожалению уже мертв. Это было предупреждением ему, от которого Морган рыдал, стоя на коленях над трупом, еще даже не будучи совершеннолетним. Да, убийц поймали и казнили, но того, кому доверял, кого искренне любил, это не вернуло. Больше он никого так близко не подпускал. И вот, он делает это вновь — доверяет, подпускает ближе, поправляет одеяло на плечах, прежде чем вернуться на нагретое место и прикрыть глаза. Слишком хотелось спать, чтобы продолжать бодрствовать.

Но воспоминание, случайно проникшее в  голову, приводит к тому, что светлые сны окрашиваются антрацитовым оттенком, безбожно меняя канву сновидения.
Морган вновь оказывается в коридорах дворца, слышит звуки борьбы, но идет вперед. Вокруг кистей рук пляшет искрами магия, готовая сорваться с рук, он видел отца, но не может найти мать и идет в ее покои, чтобы обнаружить его — мужчину в черном, насмешливо улыбающегося и прижимающего к ее шее острое лезвие, уже сорвавшее первые капли крови, стекающие  по коже к ключицам. Его не трогают слова, веселят обещания, по его требованию Морган встряхивает руками, утихомиривая магию и лишая себя молниеносной защиты, но его это не останавливает и тихий шепот, молящий не слушаться, превращается в хрип, когда кинжал с непередаваемым звуком вспарывает гортань, прорезает кожу, мышцы, вены, артерии. Все вокруг в ее крови, а он ничем не может помочь.

Сон меняет выражение его лица, Морган беспокойно вжимается спиной в подушки, утыкается носом в собственную руку, сжимает пальцы другой на простыне. Дышит сбивчиво, прерывисто, пытаясь ускользнуть из холодных лап кошмара, но лишь сильнее запутываясь в липкой, мерзкой паутине страшного сновидения. Так боится оказаться бесполезным, слабым, неспособным защитить тех, кто дорог, что подсознание играет на этом, погружая его глубже и глубже в пучину отчаяния. Нужно лишь открыть глаза, чтобы очутиться в настоящем, но это слишком сложно. Моргану было двенадцать, когда убили его мать, и несмотря на реальный возраст, во сне он также беспомощен, залит ее кровью, и ждет, что такая же участь постигнет и его. Во сне он будто ослаб и не может обратиться к магии, как сделал в реальности, он лишь чувствует нарастающую угрозу, от подходящей высокой фигуры,  издевательски бросающей больно бьющие фразы ему в лицо.

Морган не тянется к пленнику в  поисках спасения, хотя мог бы прильнуть к теплому боку и, возможно, спастись. Он привык, что всегда один, и кошмар едкой отравой разъедает его изнутри. Он тревожно мечется, запутавшись в одеяле, его лицо искажено отчаянием — он никогда не может спасти свою мать, сколько бы раз не оказывался в этом сне, и к его яремной впадинке прижимается острое лезвие. Он тоже умрет, не отомстив за нее. Морган шумно выдыхает и вжимается затылком в подушку, обнажая шею. Однажды за ним тоже придут, ведь убийц схватили не всех. Однажды — но во сне уже сейчас. Он никого не может защитить. Все близкие и важные ему люди умирают.

Автор:
Оборотень чувствует сквозь дымку сна, как лёгкая ткань ложится на плечи, укрывает его от будущего холода — ответная забота такая редкая в его жизни, что этот факт подталкивает принять ее и не отбрыкиваться; горец крепче жмурится, утыкается в сгиб локтя носом да так и затихает, нагоняя на себя сонливости — лишь бы не спугнуть эту редкость. Он действительно быстро засыпает после такого. Тепло то ли от одеяла, то ли от небольшой, но такой значимой заботы Моргана приятно разливается в душе, согревая каждую клеточку тела, быстрее погружая в царство снов. Ему кажется, что, возможно, затуманенное сознание посетит сновидение — какое-нибудь лёгкое и непринужденное — но, как оказывается чуть позже, его сон длится не так уж и долго.

Горец просыпается посреди ночи не от лёгкой духоты, не от редкого прохладного ветерка, посылающего мурашки по затылку, не от пресыщения сном, хотя, конечно, не без этого, а от стойкого ощущения, что что-то не так. На голову давит понимание: за спиной раздается глубокое и в то же время прерывистое, срывающееся на судорожные выдохи дыхание, одеяло сдвигается в сторону от рваных движений, лопатками чувствуется нарастающее беспокойство — горец слишком хорошо знает это состояние, чтобы с чем-то его спутать.

Оборотень, не раздумывая, привстает на руках и садится рядом с Морганом, вглядываясь в беспокойные черты лица: сведённые брови, крепко зажмуренные веки, а под ними — глаза, судорожно дрожащие и метающиеся из стороны в сторону. Дыхание глухое: Морган, уткнувшись в собственную ладонь, отчаянно убегает от кошмара, но, кажется, с каждой секундой вязнет в нем все сильнее, собственноручно загоняя себя в эту ледянящую душу трясину. Но он делает это так тихо, будто подсознательно совсем не рассчитывает, что кто-то поможет сбежать от внутренних страхов.

Состояние Моргана отличается от того, что проживал горец. Собственные кошмары не особо заботили его: подумаешь, проснулся посреди ночи в холодном поту, главное что живой. Не выпотрошенный сородичами, не замёрзший до смерти в глубинах гор, не померший от голода. То, что он в одиночку давился своими ужасами, тоже не слишком трогало: чересчур много других забот, чтобы переживать о паршивом пробуждении и собственном самочувствии. Все дурные мысли прогоняло любое напоминание о жестокости реальности, она же отрезвляла затуманенный кошмарами мозг.

Состояние Моргана отличается от того, что видел горец. Совсем маленькие щенки заблудших к нему волков скулили, подвывали и толкались лапками, жмурясь от страха, — делали всё, чтобы их услышали, увидели, почувствовали и спасли от кошмарного сна. Оборотень не знал и никогда не узнает, чего именно они так боялись, от чего удирали, поджав слабые хвосты, но всегда вызволял из цепких лап ужасных сновидений — нередко от неожиданности острые зубки впивались в кожу, когти раздирали ладони. Волчата возились, грызли пальцы и порыкивали до тех пор, пока не понимали, что опасность отступила, а ласковые поглаживания не несут в себе никакой угрозы, и вновь засыпали, посапывая от ненавязчивых почесываний за ушком.

Но Морган — не маленький волчонок и даже не животное; он человек, о котором горец впервые решился позаботиться хотя бы немного. Хочется спасти, вытравить из плена страха и отчаяния, помочь хоть как-то. И тянется к нему горец, не успев особо подумать — а нужно ли, когда и времени нет, и сомнений никаких не чувствует?

Оборотень оттягивает одеяло чуть ниже, к ногам, касается согнутых локтей, сжимает совсем немного. Конечно, это не поможет — Морган слишком глубоко увяз в собственном отчаянии. Стоит либо отступить, либо пересечь невидимую границу дозволенного. Руки скользят выше, ненадолго останавливаясь на плечах, все же не решаясь хорошенько встряхнуть мужчину. Ладони быстро оказываются на оголеном участке кожи совсем рядом с шеей. Горец чувствует поднявшуюся температуру тела, загнанный пульс кончиками пальцев, и не особо задерживаясь, всё-таки совсем легонько трясет за плечи: нужно хоть что-то уже сделать, но как же не хочется пугать внезапным пробуждением.

— Морган, — тихо зовет оборотень, — проснись.

Горец почти сразу обхватывает лицо Моргана — все также аккуратно, почти невесомо в начале, постепенно позволяя себе ощутимее прикасаться к коже. Он аккуратно оглаживает скулы, смахивая прядки волос, — а ведь действительно мягкие, словно шёлк, — мимолетно прижимает раскрытую ладонь к горящему лбу, вновь возвращаясь к щекам, подбородку и шее. Он надеется, что холодные руки хоть как-то облегчат состояние Моргана, а пока продолжает звать:

— Морган, — голос крепнет, становится чуть громче.

Цепи и кандалы жуть как мешают, но плевать на них, как плевать и на последствия поступка, и на причины собственного поведения — Морган за двое суток сделал для него больше, чем охотники за недели путешествия; когда оборотень метался в панике, когда давил страх яростью и агрессией, когда всем существом противился, тот был единственным, кто не запугивал, а постарался пойти на контакт. Почему же горцу нужно игнорировать момент, когда Солнцу плохо? Горец решает для себя: даже если при пробуждении Морган испугается и станет отбиваться, подобно волчонку, оборотень в любом случае не отступит. Стерпит, постарается успокоить — пусть, если так будет легче, если этот кошмар хоть немного забудется, хоть на некоторое время.

— Морган, это всего лишь кошмар, — кажется, если больше говорить, ласково касаться, стараться пробиться хотя бы так сквозь пелену чужого кошмара, когда-нибудь это возымеет эффект. — Здесь твоя реальность. Проснись.

Автор:
Последние следы недавнего кошмара покидают Моргана, и горец облегчённо выдыхает. Он не знает, что именно помогает мужчине, всегда ли он так быстро отходит после кошмаров, но одно знает точно: совокупность всех действий, всех принятых решений тоже влияют и, кажется, он только что нашел подход к Моргану даже в таком, на первый взгляд, незначительном вопросе. Это не может не радовать. Да и их надёжные объятия явно помогают — и не только Моргану, но и самому оборотню, и он готов поклясться, что они действительно залечивают старые раны, освобождают разум от постоянных мыслей о выживании, опасности и прочих утомительных вещах.

Он ощущает себя одновременно таким уязвимым и таким защищённым, что исчезают любые тревоги, кроме связанных с Морганом. Ему хочется растянуть мгновения или затормозить течение времени, лишь бы подольше провести в уютном кольце рук. В отличие от суровых ночей Севера, после которых появляется желание только сбежать, эта запоминается в самых мельчайших деталях, скрытых в выжженных на коже словах, касаниях и тихом монологе с наполовину понятным смыслом и посылом. И все эти детали завязаны на одном человеке, не перестающим удивлять горца. Они связаны с Морганом, к которому — горец уже не сомневается — неимоверно тянет.

Оборотень благодарно обнимает плечи, когда его укрывают. Ему становится теплее; одеяло, защищающее от холода ночи и цепей, создаёт ощущение, будто они лежат в коконе, а выгравированные на коже слова подчеркивают нерушимые границы их маленького мира. Горец вслушивается в размеренное дыхание, тихий голос, наслаждаясь тем, как разливается усмиряющее его тепло в груди.

Ему кажется, что даже солнце не так сильно обжигало его кожу днем, как сейчас — прижатая к груди ладонь. Он понимает, что каждый стук его сердца Морган может буквально прощупать, как мог это сделать горец несколькими мгновениями ранее, и контраст прежней жизни — то, как в прошлом он даже представить не мог, что попадет в подобную ситуацию, — и нынешней — то, как открыто он позволяет трогать себя, слушать сердце — путает его окончательно, и почти смешит. Моменты, проведенные рядом с Морганом, уже кажутся безумно правильными. Он не чувствует ни прежнего дискомфорта, ни настороженности, как в первый день: только уют, комфорт. Выстроенные за много лет границы, нужные для выживания, давно стёрты, и не только вследствие его поступков, но и сумасбродных решений подпустить идущего на контакт Моргана ближе. Непростительная самоотверженность, которая в итоге вылилась в одно из самых ценных мгновений — об этом ли думал оборотень, когда решал, что ему нечего терять, а о новом месте нужно узнавать, чтобы адаптироваться и когда-нибудь сбежать? По итогу, начинает узнавать он о Моргане, а следом появляется и беспокойство за него, и потребность позаботиться и останавливаться совершенно не хочется, и мысли о побеге тревожат его всё меньше.

Горец наблюдает, как скользят пальцы по груди, руке, боку и рёбрам, замыкая незамысловатый маршрут. Дыхание становится чуть прерывистее, стоит только кончикам пальцев пощекотать талию. Он слушает монолог Моргана, чуть прикрыв глаза, и слышит в каждом слове, произнесенном умиротворённым голосом, обещание чего-то общего в будущем — и оборотень готов повестись на эти обещания, даже если они выдуманны им же, даже если они не сбудутся.

Он вторит тихой усмешке, когда объятия становятся ещё крепче, хотя кажется, что уже некуда, и тихо выдыхает; лёгкая улыбка так и остаётся на губах. Она лишь немного омрачается, стоит горцу понять смысл следующих слов: ему совсем не хочется расставаться с этим ощущением тепла, спокойствия, ему не хочется расставаться с Морганом. Но мужчина явно занят больше, чем его пленник — это было видно по сегодняшней изможденности, поэтому горец не может настаивать на большем времени, которое можно было бы провести в приятной компании Моргана. Но взгляд падает на стол, уставленный множеством тарелок, на исписанные пергаменты, и в душе поселяется странная уверенность, что, даже если Морган уйдет утром, — и так, скорее всего, будет, — то рано или поздно вернётся. А оборотень дождется, — это он умеет делать лучше других — подумает, как донести больше, что рассказать и о чем расспросить.

Касания к волосам и коже головы возвращают все внимание к Моргану, и оборотень, осмелев, льнет к руке, следуя за натяжением и закрывая глаза, жмурясь не от жуткого ожидания удара, а от разливающегося наслаждения. Неоднозначные ласки или поддразнивания приносят новое удовольствие, заставляющее чуть ежится и совсем немного поджимать плечи от интересных ощущений. Шею чуть сводит от прокатывающихся мурашек, горец окончательно доверяется прикосновениям, забывая о причинах пребывания в жаркой стране, о сковывающих руки кандалах, о магическом ошейнике — обо всем, кроме ласкающих его рук. Он приоткрывает глаза лишь при озвучивании нового вопроса, но только улыбается уголками губ — не знаю, что ты спрашиваешь, сейчас слишком хорошо, чтобы гадать.

Оборотень переплетает их ноги, немного нагло греясь, пользуясь теплом тела Моргана — и плевать, что уже есть одеяло, согревающее его не хуже, но получать живое тепло всегда приятнее, особенно тому, кто впервые разделяет его с подобным себе. Тянущее ощущение оказывается неимоверно приятным.

— Ещё, — просит горец, лениво перебирая волосы на затылке Моргана; он утыкается носом в запястье ласкающей его руки, прикрывая глаза. — Очень приятно...

Взгляд падает на вид за окнами: ночное небо все ещё украшено россыпью звёзд, все такое же чёрное, но скоро оно будет постепенно светлеть, луна уступит своё место солнцу; горец чувствует нарастающую досаду, но прогоняет мысли о скором уходе и смотрит на Моргана.

— Попробуй поспать ещё немного, — кончиком пальца ведет по линии челюсти, скуле, виску и ладонью обхватывает щеку Моргана, поглаживая. — Я бы хотел слушать тебя дольше, но ты, наверно, устал. Отдохни. Я буду рядом.

:
Впервые за долгое, очень долгое время, Морган действительно не хочет, чтобы ночь заканчивалась. Обычно ему легче утопить себя в делах, занять все мысли решением чужих проблем, но не думать о собственных, отвлекаясь. У императора никогда не будет свободных минут, кроме тех, что он выкраивает самостоятельно. Лень и равнодушие — это пороки для человека, обремененного властью. У него отличный подход от мнения отца, менее радикальный, меньше военизированности. Работает, вроде. Всегда находятся недовольные, но королевство процветает, народ не голодает, бунты тоже не поднимают.

Не лучшая тема для размышлений в постели. Но неизменно всплывает, раз за разом, навязчивая, точно кошка, требующая ласки. Морган отворачивается от нее, выдыхая теплом в шею пленника, разомлевший в тепле его объятий. Нет, сейчас он точно не будет метаться мыслями о том, как лучше ответить на письмо, что сказать на встрече с советом. Это подождет до момента, когда он выйдет отсюда и пойдет заниматься делами.

Потому что сейчас чувствует, как его поглаживают, несмотря на то, что цепь мешает в этом, утяжеляет руки, стесняет в движениях. Обнимают, хотя он является причиной нахождения здесь жителя севера. Пришли бы охотники за ним в ином случае? Так и не угадать. Это лишь предположения, наверняка никто из них не знает и не проверить теперь. И не нужно. У них есть настоящее и отталкиваться нужно от него. И, наверное, того небольшого совместного прошлого, связавшего их вместе.

Пальцы путаются в чужих волосах, и пленнику это явно нравится, он ласково подается к руке, нисколько не сопротивляясь тому, что его не просто гладят. Ему явно по душе такая ласка, а Моргану не жаль дарить ее, если это может украсить этот момент. То, как трепетно подрагивают ресницы, как проявляет себя легкая улыбка — радует Моргана и заставляет его любоваться чужими чертами лица, не прекращая своего действа.

Тепло окутывает их в коконе из одеяла, в переплетении ног, в близком контакте тел, становится так спокойно, словно совсем недавно не трясся от ужаса. Морган чувствует чужое дыхание на запястье, слышит просьбу, и трактует ее как то, что северянину нравится то, что он делает, и, с улыбкой, он вновь и вновь вплетает длинные пальцы в чужие волосы, сжимает у корней и слегка оттягивает, как если бы захотел, чтобы голову отклонили за рукой, но куда мягче. Это одновременно и ласка, и массаж, он временами сам так делает, когда устает, ноет голова или просто нужно сделать перерыв. Помогает.

Чужое прикосновение ласкает лицо, Морган прижимается щекой к ладони, в жесте доверия, а потом вновь укладывает голову на плечо пленника. Не знает, о чем он говорил, но все, что происходит так умиротворяет, что он закрывает глаза и обещает себе, что это лишь на пару минут. Постепенно замедляется рука, которой перебирал чужие волосы, пока безвольно не замирает где-то на груди у прибывшего с севера, сползая с подушки. Выравнивается дыхание, становясь более глубоким. Уже не нарушает воздух звуком своего голоса, погрузившись в долгожданный сон.

Кажется, что проходит лишь минута, но организм настойчиво твердит, что время вставать. В окно уже вовсю льет свет солнце. Морган сонно приподнимается, чувствуя, что от него не отстранились, когда он уснул, и смотрит в чужие глаза.
— Прости. Я разбудил тебя? — точно разбудил, сейчас или когда попытался бы выпутаться из объятий, они так близко, что невозможно встать и уйти, не нарушив чужой сон. Хотелось верить, что пленник сможет поспать днем. Моргану же нужно привести себя в порядок и ввериться делам. Он аккуратно, медленно освобождается из плена рук и ног, целует чужую ладонь на прощание и поднимается на ноги. Тут, кстати, тоже дела. Он аккуратно складывает листы пергамента один к другому, в стопку, после собирает на поднос накопившуюся посуду — нельзя засылать сюда слуг, если они боятся того, кто здесь живет. Морган выпрямляется и улыбается пленнику, одновременно с этим приглаживая волосы, чтобы дойти до своих покоев.

— Я загляну принести тебе завтрак, чуть позже. Спасибо тебе, — он слегка склоняет голову в знак признательности и подхватывает поднос, направляясь к двери. Передает его служке, терпеливо караулящему рядом, и уходит.

Собственная спальня кажется лишенной того тепла, что было сегодня в чужих покоях. Это ничего не знает, Морган торопливо отправляется в купальню, так же быстро переодевается в свежую одежду, смотрит на время — хорошо, когда внутренние часы работают без перебоев, он вполне укладывается в график. Завтрак — время лишенное сторонних людей, поэтому можно позволить себе прийти с влажными волосами и украдкой зевать в ладонь. Иногда к нему присоединяется отец, но все чаще он занят разъездами по воинским частям, вот и сегодня где-то там, далеко. Не везде так спокойно, как в столице, есть гарнизоны, подвергающиеся бесчисленным атакам со стороны.

Ему сообщают, что завтрак для пленника собрали, добавив к нему по настоянию императора немного разных сладостей на пробу. Юноша с подносом встречает Моргана у двери пленника, опасливо косясь на нее. Это вызывает смесь улыбки с печалью — понимает, почему тот чувствует такое, слухи разносятся быстро.
Была надежда, что северянин будет спать, но, переступив порог, Морган сталкивается с его взглядом и улыбается, опуская поднос на столик. С его волос уже не капают капельки воды, но видно, что они еще влажные, не такие аккуратные, как сухие.

— Приятного аппетита, — желает и сразу записывает новое словосочетание на пергамент. — Я могу провести с тобой еще некоторое время. Мне нужно только взять документы. Я скоро вернусь.
У него есть мысль, безумная, по сути, но он готов рискнуть. Настолько, что собирает со стола бумаги, которые необходимо прочитать, ответить можно будет вечером, чтобы не нести с собой пергамент и чернила с пером, но этим можно заниматься не только в кабинете.
Он действительно возвращается быстро. Отдает тихий приказ страже у двери, и когда переступает порог, слышится звук замка. Морган оставляет бумаги на столе рядом с высоким окном, и подходит к пленнику.

— Я хочу верить тебе. Оправдай мои надежды, — просит тихо, достает из потайного кармана ключ и приподнимает чужие руки, отпирая кандалы, ловя их, чтобы не упали с грохотом, увлекаемые цепью. — Я не могу снять их насовсем. Но пока я здесь, ты можешь нормально поесть и посетить купель. Когда я уйду, мне нужно будет одеть их назад. Ты понимаешь меня? — он смотрит в чужие глаза, надеясь, что пленник найдет в себе силы воспользоваться временной свободой в полной мере. Цепь ложится на пол, Морган внимательно осматривает чужие запястья и качает головой. Для них у него есть с собой мазь, но ее лучше применять после водных процедур.

Автор:
Ночь пролетает совсем незаметно: горец успевает сам впасть в полудрему, но в основном больше следит за состоянием Моргана. Он мало, что сможет сделать в случае чего, но так — слушать размеренное дыхание, ощущать мерное биение сердца, наблюдать за расслабленным выражением лица и редкими сменами поз — гораздо спокойнее и дарует мнимое чувство контроля над ситуацией. Горец продолжает временами незаметно перебирать прядки волос, рассыпанные по спине, стараясь не тревожить чужой сон — любое лишнее движение может вытравить Моргана из мира грез, поэтому оборотень пытается особо не двигаться, — пока за горизонтом не встаёт солнце, оповещая о начале нового дня. Морган просыпается чуть позже, когда светило уже слепит глаза, полностью выкатываясь на рассветное небо.

Горец ловит заспанный взгляд и немного растрёпанный вид с улыбкой — значит, Моргану удалось ухватить от недолгого сна все возможное. Уже знакомые слова слетают с чужих губ, и оборотень вновь качает головой, отрицая вину Моргана. Он придерживает цепи, помогая выбраться из-под них, и уже хочет что-нибудь сказать, но останавливает быстрый поцелуй — это не то, что должно удивлять после почти целой ночи, проведенной в чужих объятиях, разбавленной неоднозначными прикосновениями и, возможно, словами, но все равно удивляет, хоть и не в плохом смысле. Горец поджимает затёкшие после сна ноги, обнимает колени и молчаливо наблюдает за действиями Моргана — место короткого поцелуя немного пульсирует, отчего пальцы накрывают его. Мужчина довольно быстро уходит, и оборотень только успевает улыбнуться в ответ.

Тишина постепенно въедается в мозги, с каждой секундой все больше не хватает присутствия конкретного человека, но горец отмахивается и зарывается лицом в подушки — они ещё хранят тепло и знакомый запах. Ребра обжигает воспоминание о новых словах и прикосновениях, и оборотень тяжело выдыхает, сжимая подушку: чем он думал, подпуская настолько близко? Это совсем не похоже на него прошлого, отбрыкивающегося даже от самого небольшого намека на физический контакт с любым существом; сейчас же кожа сгорает от фантомных касаний Моргана. Он будто под гипнозом. Всему виной покров ночи и ощущение, что эта самая ночь сохранит все в строжайшей тайне? Нет, он ведь сам предложил переночевать здесь, рядом с собой, ещё вечером, отчего же сейчас нужно искать другого виновника его странного состояния и поведения? И, что самое главное, он не может сказать, что ему не нравится — нравится, да ещё как! Возможно, стоит прекратить метаться, сомневаться и вновь и вновь задаваться одними и теми же вопросами, а нужно просто принять так, как сделал это ночью, признать, что симпатия есть и, кажется, она вполне взаимна.

Но долго лежать не приходится, да и не хочется: затёкшие мышцы дают о себе знать тянущей болью, поэтому горец встаёт на ноги, разминая их. Мало, что можно сделать со скованными руками. Единственное развлечение: попытаться походить на руках, но в итоге упасть, запутавшись в цепях. Возможно, это не слишком хорошая идея, думается ему, пока лежит на спине, распластавшись на полу и буравя светлый потолок. На Севере он мог бы уже приготовить целебный отвар, смастерить амулеты, проверить окрестности на наличие врагов, напитаться магической энергией от камней, прочитать скрытые в них воспоминания, проверить, как поживают гуляющие на воле, но когда-то жившие вместе с ним хищники, — в общем-то, сделать многое, но он лежит здесь, внаглую бездельничая. Конечно, есть и свои плюсы, и их больше, но все проблемы упираются в эти чёртовы кандалы и ошейник. Горец кидает взгляд на столик и в мысли закрадывается одна идея.

У Моргана плохой сон, и, кажется, он мучается одним и тем же кошмаром постоянно. Горец хватает новый пергамент, перо и проводит первую черту. У него не так много возможностей, но есть желание и стремление помочь, поэтому рождённая в голове идея нарисовать рунический став, способный помочь избавить или хотя бы уменьшить силу кошмаров, кажется сейчас единственным хорошим способом.

Морган заходит как раз в разгар воплощения идеи, и горец застывает над наполовину исписанным новой вязью рун пергаментом с зажатым между пальцев пером; лицо озаряется улыбкой и радостью встречи. Конечно, он замечает влажные волосы и новые примеси в запахе: свежести, лёгких травянистых или, возможно, неизвестных фруктовых ноток, — а ещё неизвестные блюда, от которых веет сладкий аромат, но пока внимание отдается написанному на бумаге. Оборотень перехватывает перо, записывая расшифровку следом, и кидает взгляд на... уже испарившегося из комнаты Моргана. Горец по-доброму усмехается: шустрый же он. Так много дел или чем-то увлекся?

Ответ находится быстро: сначала его напрягает щелчок замка, — зачем запирать своего хозяина вместе с тем, кого боишься? Горец встаёт на ноги, движется до натяжения цепи к Моргану, вопросительно смотря на него, немного хмурится, чувствуя подвох, но не может разобраться, пока мужчина не подходит ближе и не начинает говорить — тихо, будто пытаясь договориться. Оборотень отступает на шаг, видя ключ, как им же отпирают кандалы, как металл падает в руки Моргана. Сердце отказывается заводиться, застывает в неверии, глаза расширяются, а горец давится воздухом, не зная, как поступить. Жёсткий расчет требует воспользоваться ситуацией: выскочить из помещения, хотя бы выпрыгнуть в окно, только покинуть это место — но... Нельзя, он уже решил этот вопрос.

Им овладевают эмоции, он идёт на поводу только-только сформировавшейся привязанности: взгляд наполняется безграничной благодарностью и признательностью, хоть он и понимает, что это временная вседозволенность, руки уже сами тянутся к Моргану, заключая в крепких объятиях. Он безмерно рад, что ему решились довериться, несмотря на вполне реальную теперь угрозу побега, как минимум, однако оборотень уж точно не собирается разочаровывать и подрывать вверенные ему надежды.

— Спасибо, — взволнованно шепчет на ухо. Он перехватывает руки Моргана, торопливо целует раскрытые ладони, улыбается, заглядывая в янтарные глаза. — Спасибо, Морган.

Горец отходит и движется в сторону купели, оборачиваясь к Моргану: видишь, я не сбегу, — и наконец доходит до нужного места.

На Севере, конечно, по-другому: заменой роскошных купелей выступали подземные источники. Конечно, приходилось мириться с неожиданными гостями, но, несмотря на всю жестокость, у жителей Севера было негласное правило не устраивать драк возле водоемов и уж тем более не делить с помощью сражений между собой живительную влагу, однако и тут находились исключения в виде особо агрессивных сородичей. После подобных наглецов было невозможно использовать воду — окрашенная в багровый цвет, иногда смешанная с кусками плоти, она была уже непригодна для питья. Приходилось находить альтернативы. Природная устойчивость к холоду позволяла ненадолго погрузиться и в ледяную прорубь или, на худой конец, нырнуть в снег и стереть хотя бы поверхностно кровь, пыль и грязь, но после подобных "купаний" всегда была угроза умереть от переохлаждения. Здесь же вода почти в постоянном доступе, ее не нужно находить, за нее не нужно бороться и... Она теплая. Горец заметил это ещё при первом купании, — или это были попытки утопления дикаря? — но сейчас можно прочувствовать каждой клеточкой тела. Он погружает руки в воду по локоть, чуть морщится — стёртые почти в кровь запястья болят и горят от жжения, но оборотень и не думает пожаловаться — и принимается снимать одежду. Как только тело полностью погружается в воду, горец облегченно выдыхает.

:
Если быть с собой откровенным, Морган ждет любой реакции. Он хочет довериться и получить доверие в ответ, но также готов и к попытке сопротивления, нападения или побега. Выбить дверь не получится, но высокие окна более хрупкие. Это бы уничтожило все, до чего они дошли, стало бы огромным разочарованием, но, в целом, логичным событием? Он же прямо говорит пленнику, что отпускает его лишь на чуть более длинном поводке, еще и только на время своего присутствия. И все же  — надеется на определенный исход. Вглядывается в выражение чужого лица, пытаясь считать его еще до того, как все эмоции отобразятся на нем, но не встречает чего-то, что могло бы быть опасным. Вместо того чтобы сотворить непоправимое, пленник обнимает его, крепко, по собственному желанию. Морган обнимает тоже, мягко поглаживая ладонью по спине. Он искренне рад, что тот не пошел на поводу у секундных эмоций.

Благодарность звучит на двух языках, уже знакомая, но такая приятная, чужой взгляд светится и Моргану тяжело помыслить о моменте, когда ему нужно будет уйти и вернуть цепи на чужие стертые запястья. Мазь для них он ставит на стол, рядом с бумагами, оглядываясь на дверь, за которой скрылся северянин. Пусть отдохнет — горячая вода хороший помощник в этом деле, он заслужил это. Не только тем, что защитил ночью от того, с чем борется уже много лет, но и тем, как открыто идет навстречу.

Окидывая взглядом пространство спальни, Морган размышляет о том, что, несмотря на богатое убранство и удобства, это тоже тюрьма. Здесь редко кого-то размещают, как правило, ко двору привозят покорных, в той или иной мере вышколенных, для работы или для развлечения. Но юге можно иметь рабов или наложниц, но тех, кто проявляет агрессию чаще отправляют на принудительные работы. Держать такого дома — опасно для хозяина и для горожан.

Морган опускается в кресло, стоящее у стола, берет первую попавшуюся бумагу — это оказывается какой-то отчет от торговой гильдии. Сосредоточиться на работе здесь намного сложнее — мысли снова и снова возвращаются к обитателю покоев. Ладони все еще хранят тепло чужих поцелуев, отвлекая от всего. Хорошо, что завтрак не утратит своего вкуса, если остынет, Морган понимал желание отмыться и побыть в воде — ведь еду он приносил дважды в день, а отпустил впервые. Хотелось верить, что все пройдет хорошо, и можно будет так поступать и дальше, а в перспективе и вовсе позволить передвигаться по дворцу и его территориям. Сначала вместе, потом и самому. Пленник быстро схватывает новые слова, словно не уча, а вспоминая южный язык, наверняка кто-то из жителей дворца сможет стать ему хорошим другом. Что-то ревнивое, собственническое, тихо урчит в груди — или оставить при себе. Найти занятие рядом, чтобы быть уверенным в благополучии. Морган склонен искать лучшего для каждого из тех, кто ходит у него в подчинении, что немного усложняет жить с учетом его места в иерархии.

Он не нарушает чужое хрупкое уединение, предполагая, что, возможно, пленник не будет этому рад. И Морган вновь устремляет взгляд в документ, пестрящий цифрами. Их он выписывает на чистый лист определенными группами, чтобы лучше понимать, что происходит. Часть дел он спокойно отдавал совету, невозможно успеть все в одиночку, но старался держаться в курсе. Удивительно, что мероприятия, схожие с приемом, на котором подарили пленника, утомляли еще больше, чем работа с бумагами. Целый вал эмоций, многие из которых — наиграны, новые лица, новые обязанности.

Одна такая обязанность сейчас отдыхала в купели. Морган не против нести такой груз, его не сломать, лишь надавив. И даже отняв время от своего отдыха в пользу встреч с северянином, он ничуть не потерял, а наоборот, неожиданно приобрел больше, чем надеялся. Может быть, это лишь иллюзия, попытка выдать желаемое за действительное, но рядом с пленником Морган не боялся рискнуть и шагнуть дальше. Шагнуть, остановиться, посмотреть на результат, сделать еще шаг. Нужно было подобрать пленнику одежду, но для этого пришлось бы привести портного, потому что в этом деле Морган не понимал решительно ничего. За кажущейся полупрозрачностью одежд можно было лишь угадать фигуру. Сегодня они были под цвет глаз, не перенасыщенные украшениями в пользу удобства и комфорта.

Морган все-таки оказывается способен сконцентрироваться на делах, вальяжно откинувшись на спинку кресла, опершись локтем на подлокотник и подперев голову ладонью, во второй удерживая письма. Он успел бы сходить за книгой, но не хотел, чтобы его потеряли. Это могло бы спровоцировать не те эмоции, повлечь за собой лишние действия. Позже. Им некуда торопиться, словно здесь время течет по иному.

Губы трогает улыбка — воспоминание выражения чужого лица греет душу. А если… Рискнуть и просто запирать дверь? Можно ли уже настолько поверить другому, чтобы так поступить? Или выждать какое-то время? Не те мысли крутятся в голове, им нужно пережить этот момент, чтобы идти дальше, но Моргану важно знать наперед, планировать будущее, чтобы все успевать.

Он откладывает один исписанный пергамент за другим, если не закончит вовремя — ради вечернего ужина пленника будет отнимать время у сна. Ему не жалко, но если сильно уменьшить, вернется слабость, туман в голове и головная боль. Не то что нужно, чтобы быть императором. Прежде он думал, что с радостью отказался бы от этой роли в обмен на свободу. Сейчас принимал свое место, чтобы другие могли жить спокойно. Морган еле слышно прочитывает очередное письмо — с пометкой, что оно требует ответа, чуть громче, чем у себя в голове, чтобы лучше уложить смысл.

Автор:
Мышцы расслабляются окончательно, и, кажется, его клонит в сон, но, хмурясь, он борется с сонливостью, стараясь быстрее закончить с купанием. В воде действительно хорошо, но засиживаться точно не надо — он не знает, сколько есть свободного времени, которое можно провести без кандалов. Он ожидает, что дверь распахнется и в помещение войдёт Морган или те же стражники, ведь и у той толики доверия должны быть границы, — его должны проверить рано или поздно, чтобы удостовериться, что раб, например, не утопился, — но время идёт, горец уже вылезает из купели, а тишина прерывается только лишь всплесками воды и его редкой вознёй. Оказывается, границы оказанного доверия чуть шире, чем он думал, и горец тихо благодарит даже за это.

С волос падают редкие капли, одежда ещё липнет к телу, но оборотень решает покинуть небольшую комнатку — его настораживает отсутствие любых признаков жизни за стеной. Горец аккуратно выглядывает из-за угла дверного проема, глазами ищет Моргана в помещении: вдруг он уже ушел? Что тогда следует ему делать? Но нет, мужчина просто занял мягкое кресло и теперь занимается своими делами. Оборотень наблюдает некоторое время за расслабленной позой, слушает шорох бумаг, заменяющих друг друга в загорелых руках. Во всем существе Моргана читается что-то величественное, статное, почти божественное — горец не видел богов даже во снах, но складывается впечатление, что, возможно, они выглядят также.

Наверно, его не стоит сейчас отвлекать от дел. Горец тихо проходит мимо — соблазн тронуть чужие влажные волосы велик, но не настолько, чтобы не побороть его в угоду принятого решения — и садится рядом, у ног, чуть прижимаясь плечом к колену. Аромат еды, как и в прошлые разы, великолепен даже спустя некоторое время, манит, так что он опустошает блюдо наполовину; свободные от тяжёлых цепей руки чуть ноют в запястьях, но радует, что можно без всяких препятствий спокойно поесть, не создавая лишнего шума. Оборотень улавливает неизвестные нотки сладости, новые кусочки на блюде, но пока не решается их попробовать. Чувство голода притупляется, поэтому трапеза на некоторое время откладывается: следует закончить одно не менее важное занятие, поэтому в руке вновь появляется перо.

Оборотень завершает рунический став и критично оглядывает его; связанные между собой руны проходят проверку, — в них не оказывается ошибок, — поэтому горец задумывается над дальнейшими действиями. Он не знает возможных ограничений, которые накладывает на него магический ошейник: блокирует ли все его способности или сдерживает только драконью ипостась? — но сейчас нужно активировать, привести в действие начертанное на бумаге. Обычно в ход шла собственная кровь — через нее проще, быстрее, эффективнее передается энергия, наполняющая руны смыслом и жизнью, позволяющая не сомневаться в исполнении загаданного. Но под рукой не оказывается ничего подходящего — есть столовые приборы, но они недостаточно остры, а лишняя возня может привлечь ненужное внимание и вызвать множество вопросов. Остаётся лишь один доступный способ: горец заговаривает руны, игнорируя жжение под ошейником. Видимо, улавливает и течение его энергии, блокирует любые старания преобразовать — теперь ему понятно, почему почти все попытки почерпнуть воспоминания из металлов, камней и самоцветов в этой комнате закончились неудачей; были и удачные, но, увы, не слишком информативные. Однако руны все же откликаются на ту толику энергии, которая успевает перетечь на пергамент — начертанные символы немного озаряются, виден знакомый блеск, и это вызывает довольную улыбку. Всё-таки охотники не смогли создать идеальный ограничитель и какая-то лазейка осталась.

Дело остаётся за малым: вручить и объяснить действие заговоренных символов. Но примет ли Морган что-то из незнакомой культуры? Горец чуть хмурится: почему он решил, что руны помогут, если это была явно давняя проблема, и Морган наверняка искал способ избавиться от неё? Но нет, отступать уже поздно и совершенно неправильно: пусть он некоторое время побудет самонадеянным глупцом, чем проигнорирует недуг небезразличного ему человека.

Внимание привлекают выписанные на бумаге символы — оборотень не берет пергамент в руки, но с интересом разглядывает на расстоянии; в стройных рядах и столбцах, наверное, должна прослеживаться определенная система, но сложно выследить ее, не имея понятия, о чем именно должны поведать знаки. Они не похожи на те буквы, что он уже видел. Это числа? Или шифр? Чуть позже он спросит Моргана и об этом. Рунический став ложится рядом с высокой стопкой других пергаментов, — пусть ещё немного подождёт, — а сам горец запрокидывает голову, упирается макушкой в подлокотник кресла и украдкой принимается разглядывать занятого работой мужчину.

Морган красив. Даже горец, далёкий от любого искусства, способен признать этот очевидный и неоспоримый факт. Все парадоксальные для него отличия, подмеченные ещё при первой встрече, теперь кажутся более чем правильными и уже завораживают, а не вгоняют в непонимание. Глаза состредоточенно скользят по буквам на пергаменте — горец разглядывает играющие в радужках крапинки золота, плавающие в янтарной смоле. Пальцы придерживают бумагу, подпирают голову — оборотень заглядывается на то, насколько они длинные и аккуратные, лишенные белесых шрамов, но однозначно знающие тяготы сражений; такой вывод напрашивается, когда взгляд падает чуть ниже плеч. Он изучает скрытую сейчас в чужих чертах лица серьёзность. Сосредоточенность Моргана заставляет притихнуть и самого горца, но уж точно не отвести взгляд от мужчины, от его лица, обрамленного влажными, а оттого и ещё более темными волосами. Он опускается к губам, тихо произносящим, видимо, содержание писем, — в голове возникает сдержанная, но из-за этого не менее красивая улыбка; к плечам, груди, скрытыми под полупрозрачными одеяниями, — вспоминает о новых словах, запечатленных на коже этой ночью. Нужно записать их на бумаге, но вместо этого горец продолжает наблюдение.

Под ребрами он находит стянутый кончик шрама и хмурится. До этого момента горец и не замечал его, хотя как можно? Теперь, обратив внимание, оборотень только и делает, что возвращается взглядом к чужому шраму: кто его оставил, почему, насколько давно? Ему хочется расспросить, но что-то подсказывает не заводить эту тему: они пока не настолько хорошо понимают и знают друг друга. Поэтому горец просто опирается подбородком о чужое колено, ловит взгляд Моргана и, наклонив голову, с улыбкой спрашивает:

— Ты ел? — речь, конечно же, сопровождается указанием на еду и соответствующими жестами.

:
Работа часто требует сосредоточенности, и Морган уплывает в нее с головой, теряя ориентиры в реальности. Многочисленные рукописные строки обретают объем, встают перед глазами ясными картинами, и именно в такое время от его трудов больше всего толку. Потому что не отвлекает пение птиц или шорох занавесок, еле слышный шум шагов в коридоре и собственные мысли. Он может сконцентрироваться на чем-то одном, а натренированная память фиксирует и процесс и результат.

И все же что-то он улавливает — прикосновение к колену. Взгляд соскальзывает на пленника, но Морган не делает ни попытки отстраниться. Зачем, если ему комфортно от этого человека рядом, он не нарушает баланс, его присутствие не вредит. Сел за еду — ну, наконец-то — уже хорошо. Признаться, по началу Морган боялся, что тот может отказаться есть, были уже такие прецеденты, но он оказался умнее, и смог принять те блага, которые ему мог дать дворец. Да, еще не все, но это впереди. Император верил, что они придут к соглашению, нужно лишь немного больше времени.

Он возвращает свое внимание бумаге и внимательно изучает ее, делая пометки то на самих письмах, то на чистых пергаментах, чтобы потом иметь возможность мельком пробежаться по ним и вспомнить, о чем шла речь ранее. Чем быстрее он закончит… Как бы грустно это не звучало, тем быстрее ему будет нужно уйти. Хорошо, если будет некоторое время между этими событиями, благо, что не нужно было ни с кем встречаться лично.

Движение ловится краем глаза, Морган смотрит на лист, на котором пишет северянин, но не спрашивает, что он делает. Лишь спустя какое-то время руны вновь привлекают внимание — кажется, будто чернила ловят отсвет солнечных лучей  — глупость, конечно. Но ощущение такое остается, хотя за своими записями он такого не наблюдает.

Присутствие пленника действует удивительно умиротворяющее. Ощущается его взгляд, но он не тяжелый, не пронзительный. Вполне можно закончить с делами, вместо того, чтобы вновь отвлекаться. Это соблазн — переключиться на что-то приятное, что-то, что хочется делать — говорить, учить, касаться, а не следовать долгу. По праву рождения у него не было выбора — наследовать дело своего отца или нет. Выбор был лишь в том, каким правителем стать, и у него ушло много лет, чтобы понять и ощутить эту истину. И бесконечные занятия перестали казаться неправильными, и необходимость держать в голове множество информации, и тренировки — не важно какие, физические или связанные с памятью или иными навыками — все обрело смысл. Что не мешало временами мечтать о свободе.

Вновь ощущается прикосновение к колену, уже более объемное. Морган удивленно отрывается от бумаги, кажется, последней в стопке, и смотрит на северянина. Похож на большого ручного кота. Уютный, красивый, обладающей своей непередаваемой энергетикой, которую сложно с кем-то спутать. Морган невольно улыбается в ответ и переводит взгляд на еду.

— Да, немного, — действительно немного, но чувства голода пока не было. Ему легче, он в любой момент может отправить кого-то на кухню или взять фрукт из вазы, которые расставлены во всех значимых для него помещениях. Северянину такой привилегии не дали, и он может рассчитывать лишь на то, что ему принесут, поэтому Морган старался подходить к этому делу максимально ответственно. Со стороны могло показаться, что он пытается приручить пленника. Что ж, и это тоже. Завоевать его расположение, приучить к своему обществу, показать, что здесь может быть совсем неплохо. Сейчас ему казалось, что и что-то еще, но он отмахнулся от этих мыслей.

— Подождешь минуту? Я сейчас закончу, — Морган выпрямляется в кресле, чтобы освободить руку, которой подпирал голову, и тянется к чужой, зарываясь пальцами в волосы. Ему действительно осталось несколько минут, и все время, пока он дочитывает послание — мягко перебирает пряди чужих волос, массирует кожу, едва задевает лоб. Лишь когда чтение закончено, пишет себе напоминание написать ответ и на это, и переводит взгляд на пленника. Без цепей намного лучше. Без ошейника было бы лучше еще, но это рискованно настолько, что он не готов пойти на это. Для всех рискованно — и для жителей дворца, и для самого жителя севера. Что он будет делать, оказавшись один, в чужом городе, в чужой культуре, без средств к существованию и знания языка? Не хотелось проверять.

— Положи руки сюда, — он откладывает перо и похлопывает себя по бедру, на секунду положив на него свою руку, чтобы пояснить, что хочет получить. Придирчиво рассматривает стертую кожу на запястьях, после чего тянется за флаконом с мазью. — Это лекарство. Будет меньше болеть, быстрее заживет, — поясняет, аккуратно нанося его на горячую кожу — как бы не было воспаления. Старается не давить, чтобы не причинить боли, но слегка втереть мазь, чтобы лучше подействовало. Да, так определенно лучше. Была небольшая надежда не оставить новых шрамов в карте на чужом теле. Наивна она или нет, Морган хотел на это надеяться. Он ставит флакон на стол, растирает остатки мази по кистям, чтобы не идти и не смывать, а потом накрывает ладонями пальцы.

— Ты отлично справляешься. Я верю, что мы справимся с этим, — он кивает на цепь, опасной змеей лежащую на полу и вновь улыбается. У него было немного времени, чтобы провести его в компании пленника, к тому же, была вещь, о которой он хотел узнать.

— Что это? — взглядом указывает на пергамент и вопросительно выгибает бровь. Хотел ли северянин поделиться с бумагой своей историей или переживаниями? Или, быть может, у него есть творческое начало и он коротает время за сочинительством? Было интересно узнать побольше, вдруг это поможет чем-то еще скрасить заточение, кроме потенциальных книг.

:
Проводить время с пленником оказывается удивительно приятно. Обычно все новые обитатели дворца проходят другую адаптацию, но этот случай достаточно особенный, чтобы все изменить. Даже сложно сказать, что именно идет не так. Возможно, Моргану достаточно глубоко заглянули в душу при первой встрече. И теперь, возвращаясь снова и снова, он ни о чем не жалел.

В чужих словах звучит что-то схожее с одобрением. Кажется, северянину нравится процесс обучения также, как и ему. Все дело в том, что ему больше нечем заняться? Или на самом деле все устраивает и понятно в должной мере? Морган склоняется ко второму варианту — не с целью похвалить себя, а просто так ощущается. Он еще не видел людей с такой скоростью обучения, это восхищало. Как и отзывчивость пленника, его самоотдача. Несмотря на усталость, Морган не чувствовал себя измотанным, словно те силы, которые житель севера вкладывал в обучение, поддерживали и его тоже. Если бы они занимались с утра, могли бы посидеть и еще дольше.

Вопрос заставляет задуматься на секунду.
— Да, — кивает, глянув в сторону окна, и вновь возвращает свое внимание северянину. — Там мои земли. Я правитель их и всех живущих на них, — это не бахвальство, констатация факта. Морган прошел все стадии принятия — от радости до отторжения, от желания сбежать до смирения. Бывали дни, когда мечтал быть лишь одним из жителей города и не нести такой груз на своих плечах, но чаще — осознавал необходимость этого и не противился, как бывало в подростковые годы. — Это значит, что люди подчиняются мне, а я слежу за их благополучием, — в некотором роде хранитель спокойствия и порядка. Ситуации, которые люди не могут решить сами, проходят через суд. На действительно сложные случаи приглашают и Моргана, хотя это нечастое явление. Решение суда можно опротестовать, решение императора — последняя инстанция.

В столице тише, чем в других городах, но в целом, на территориях Моргана, по большей части, царил порядок, насколько это возможно. Всем не угодить, и он не был тем, кого принимали абсолютно все. Взять хотя бы его ночной кошмар — это на самом деле существующий человек, который очень долго портил жизнь отцу Моргана — да и ему тоже. Просто до государственного переворота дело не дошло. Пока. Нельзя было забывать о нем, да и возможности не было, у него, по крайней мере.

Мысли сами собой уходят не туда. Все дело во вчерашней ночи, в ее кошмарном сновидении. Когда оно отступает, жить становится легче. Моргану жаль, что это произошло именно тогда, когда он остался здесь — помешал спать пленнику, но получил от него неожиданный подарок. Ему не верилось, что это может помочь — разве могли руны защитить его от многолетнего призрака прошлого? — но верить хотелось. Морган цеплялся за любую возможность спастись, хотя испробовал достаточно, чтобы опустить руки. Просто это не в его характере — отчаяться и остановиться, перестать бороться. Должно произойти что-то очень тяжелое, чтобы он сдался, даже сложно представить, что именно, ведь до сих пор этого не случилось. Не было дела, в котором он перестал бы искать решение и выход.

Пленник лежит рядом, так спокойно и уютно, словно на его шее все еще не красуется магический ошейник, словно он здесь по доброй воле. Если бы его отпустили, он бы наверняка ушел. Вопрос его свободы сложный, по законам юга у пленника ее больше нет. Его жизнь в руках императора, и нельзя просто найти сопровождение и вернуть его домой. Морган уже останавливался на этой мысли — у северянина там может быть семья, могут быть близкие, родные. Но, быть может, дело в менталитете, в культуре воспитания — обратного пути нет. Все, что было там — остается за пределами страны. У раба нет права голоса, нет свободы и нет прошлого, лишь настоящее, в котором он принадлежит своему хозяину.

Но вот они здесь, и им комфортно в обществе друг друга, достаточно, чтобы Морган не жалел, что приходит сюда. Дело ведь не только в защите слуг, можно было продумать механизм передачи еды, но и в том, что ему хорошо в компании пленника. Удивительно, как ни с кем еще не было, доверчиво, что само по себе редкость. Он рассматривает лежащего на кровати, с легкой улыбкой.

— Останусь, — соглашается уже второй вечер подряд. Что ему мешает, в конце концов? Уже убедился, что в чужих планах нет убить его — на это хватило бы и часа наедине во время сна. И если вчера это было спонтанное решение, то сегодня — достаточно осмысленное. Он не планировал этого, конечно, но услышав вопрос — не испытал замешательства, кроме тревоги вновь разбудить посреди ночи. Его руку сжимают в тепле ладони, и в глазах Моргана появляется непонятное тепло, которое сквозит и в его действиях, и в решениях. Он не жалеет, что снял цепь, лишь о том, что с ошейником не может поступить также, но это в самом деле опасно. Не важно, правда слова охотников о второй ипостаси оборотня, или нет, достаточно было самого факта сущности плененного, чтобы обречь его на жестокий аксессуар.

Морган чувствует усталость. Она сказывается в его позе, в том, как взгляд медленно становится сонным, улыбка — более мягкой, плавной. Сонливость сглаживает все его черты, но вопреки желанию просто лечь и уснуть, он не делает этого сразу. Сказывается некий страх перед сном, последствие прошлой ночи, но этого достаточно, чтобы, сжав пальцы на чужой руке, приняться неторопливо рассказывать пленнику о юге. О жарком солнце в небесах, о столице, о людях. О последнем — в меньшей степени, плавно переходя на детали — на центральный рынок, в котором можно найти все, что захочется, на узкие улочки, на дворцовые сады. Речь становится медленнее, в ней появляются паузы. Морган не ждет, что его поймут, и говорит больше, чтобы поделиться звучанием языка, интонацией и своей безграничной любовью к этому месту. Чтобы однажды, пройдясь с северянином по этим местам, мог сказать — помнишь, я рассказывал тебе о них.

Он мог бы сидеть и дальше, выучка позволяла бодрствовать всю ночь, но общество пленника удивительным образом расслабляет, и от него не ждут подобного геройствования. Морган ложится на кровать и жестом указывает на соседнюю подушку, не напрашивается в тепло сильных рук, хотя странным образом хочется. Не чувствует, что навязывает свое общество, ведь чужие реакции естественны, ему правда рады. Лишь выкладывает пальцы в чужую ладонь, собираясь с силами, чтобы закрыть глаза, да прячет лист с рунами из кармана под подушку, как и велели. Пусть помогут. Пусть спасут. Кошмар не приходит на одну ночь, он изматывает по несколько дней, а то и недель, залегая глубокими тенями под глазами и усталостью во взгляде, чтобы потом отступить на неопределенное время, обещая вернуться. Морган знает, что сегодня он вернется — еще не было такого, чтобы отпускал после первого же дня. Оставалось лишь надеяться, что не разбудит, не помешает, а утром не будет выглядеть растрепанно и разбито.

Морган подкладывает свободную руку под голову и закрывает глаза, чувствуя необъяснимую радость от чужого присутствия. Ощущение защиты и безопасности, несвойственное его жизни. Это он должен обеспечивать эти чувства, а не ему. Морган оказывался в одной постели с некоторыми людьми, но никому не дозволял остаться рядом, когда он спит. Не паранойя, но здоровое недоверие, кроющееся в деталях. И все же, он здесь, вверяя себя чужим рукам. Чтобы о нем подумали, если бы узнали. Ему, в целом, все равно — это его решение, ему за него отвечать.

— Добрых снов, — шепчет в полусне, уже не открывая глаз, и лишь руку не отпускает, держась за нее, как за спасительную ветвь. Лишь через какое-то время, уже погрузившись в сон, тянет ее ближе, прижимает к груди, ища больше тепла, стремясь податься к нему и закутаться целиком, отгородиться от всего. Во сне Морган куда податливее и беззащитнее, чем бодрствующий, потому что не контролирует себя, и все его воспитание не играет роли, лишь обнаженные инстинкты и реакции.

Автор:
Искренняя, всепоглощающая, обволакивающая, словно родительские руки, убаюкивающая — такой любви к Родине можно только позавидовать, особенно почти безродному горцу, но он улыбается, слушая постепенно утихающие рассказы о родных местах. Новые слова вяжутся с новыми образами. Что-то они уже прошли: разъяснили на жестах раньше или увидели в книге этим вечером — но в речи мелькает все больше незнакомых сочетаний, и под конец оборотень просто слушает мелодичные, потихоньку стихающие интонации, звуки: острые, глухие, раскатистые, тягучие — самые разные. Он видит в глазах напротив восхищение и безграничное обожание к своему дому, и, хоть не понимает каждого слова, убеждается, насколько трепетно Морган любит это место. Он не понимает, но проникается и появляется желание увидеть своими глазами то, о чем так нежно рассказывает Морган. К Северу у него своя любовь: сдержанная, строгая и лишь иногда по-тихому безграничная и трепетная. Она выражается в маленьких деталях, разбросанных в течении его судьбы и почти ничем не связанных: в редкой, но до сих пор детской радости снегопадам и северным сияниям, уютных вечерах, когда удается найти достаточно пропитания, бестолковой возне с подрастающими зверятами, почти горячей воде в подземном источнике и многих других отрывках жизни. Он любит по-своему, но и чужую любовь полностью понимает.

Его подзывают ближе — он без раздумий следует, оказываясь рядом, ложась на соседнюю подушку, на бок, чтобы видеть Моргана, его реакции, малейшие изменения, чтобы среагировать быстрее, если всё-таки что-то пойдет не так. Горец аккуратно переплетает их пальцы, осторожно сжимает, чтобы одновременно не сбить с погружения в сон, но и вселить уверенность: я рядом, чувствуешь? Ему нравится, как ложится ладонь Моргана в его, — настолько правильно, настолько естественно. Не мешают уже надоевшие кандалы: они не стирают кожу в кровь, не давят на Моргана сверху, как прошлой ночью, и не ограничивают его действия. Оборотень добродушно хмыкает на пожелание, вероятно, хорошей ночи или снов: уж кому нужно такое желать, так это точно не оборотню, у которого и снов-то за всю жизнь — по пальцам пересчитать. Горец тихо вторит, пробуя повторить неизвестное сочетание слов, и замолкает, позволяя окончательно впасть в царство снов.

Он видит, как, возможно, неосознанно притягивает сплетение их рук к груди, жмется к нему, к его теплу, Морган, и не может остаться в стороне: приближается, чтобы следом крепко обнять, гладит спину от лопаток до поясницы, чтобы хотя бы так создать ощущение защищенности и безопасности. Сна ни в одном глазу, горец даже не пытается нагнать на себя сонливость — сегодня ночью он хочет проследить за состоянием Моргана, а для этого нужно хотя бы какую-то часть ночи бодрствовать. Рука ныряет под чужую подушку, нащупывает сложенный пергамент; горец старается прощупать течение энергии и успокаивается, найдя.

Помогут ли Моргану руны или только ухудшат его кошмар? Впервые горец так сильно переживает за исход своей самодеятельности; раньше и мысли не было учитывать худшее, а сейчас он весь изводится от нетерпения и сомнений. Но пока мужчина умиротворенно спит, размеренно и глубоко дышит и совсем не ворочается в крепкой хватке оборотня — сердце неожиданно сжимается от такой доверчивости и беззащитности. Горец невесомо убирает упавшие на лоб и щеку прядки волос и разглядывает безмятежное выражение лица. Он уверен, что не единственный, кто может подолгу разглядывать Моргана: наверняка многие слуги и жители любуются своим правителем также, как и горец. Сам же оборотень не может оторваться: он никогда так близко никого не разглядывал, особенно человека подобной красоты. С такого расстояния виден даже трепет длинных ресниц и чувствуется тепло чужого дыхания — горец замирает, не смея двинуться ни на миллиметр, и даже не задумывается, что, возможно, преступает рамки приличия долгим разглядыванием и излишними касаниями. Однако и он не рос в том же обществе, что и Морган; оборотень невоспитан и малообразован, чтобы вообще догадываться хотя бы об уместности своих действий.

Но что, если бы его жизнь сложилась иначе? Встретились бы они, если бы горец родился здесь, в этой жаркой стране? Кем бы он был? Таким же рабом или кем-то более весомым? Вряд ли простого человека пустили бы к правителю, — он ведь правильно выговаривает это слово? — наверняка любого бы подозревали и расценивали как возможную угрозу жизни для настолько важного человека. Стал бы его приближенным? Или обычным проходимцем, и их дороги пересеклись бы лишь раз за всю жизнь? Голова раскалывается от многочисленных вопросов, и оборотень прикрывает глаза, находя успокоение в крепкой, несмотря на сон, хватке рук, прижатой к местечку над чужим сердцем.

Надежда умирает последней, но сегодня ночью она всё-таки стирается в порошок: горец чувствует, как угасают руны, как иссякает наполнявшая их энергия и готовится к худшему. Конечно, кошмары не прекратятся за одну лишь попытку, о чем он вообще думал, что себе нафантазировал? Что он, скованный чужой магией, сможет применить свою, да ещё и благополучно с первого раза? Какой же самонадеянный глупец. Он только надеется, что руны смогли хоть немного смягчить этот кошмар. Этот пергамент уже мало чем поможет; ему потребуется написать новый став, наполнить немного другим смыслом, попробовать заговорить по-другому, но он готов пробовать хоть сотни раз, лишь бы точно помочь Моргану обрести спокойный сон.

Горец вытягивает Моргана из кошмара, вновь осыпая ласковыми прикосновениями. Сейчас делать это намного проще: нет ни цепей, ни оков, стесняющих движения, разделяющих их друг от друга.

— Прости, что разбудил тебя, — в голосе сквозит вина и беспокойство; оборотень целует костяшки пальцев, всё ещё сжатые в надежной хватке, гладит шею, плечо, придерживает за локоть. — Как ты? Тебе лучше?

:
Если бы можно было жить без сна, Морган согласился бы почти сразу. Ему было бы жаль утратить редкие сны с присутствием матери, приносящие тепло и чувство горечи потери, но кошмаров было куда больше, и после них выносить безумным темп жизни было почти невыносимо — до изматывающих приступов слабости, до тошноты при виде любимых блюд и нескончаемой тревоги, не говоря уже о душевной боли, которую они приносили. Жаль, но избавиться от всего этого, ему не суждено — человек не может долго прожить без сна, не сойдя с ума. Морган и не пытается, каждый вечер ложась в постель в пустой спальне и лишь надеясь на лучшее.

Он засыпает, и сквозь полусон ощущает, как попадает в такое желанное тепло, как гладят по спине, убаюкивающее и обещая защиту. Кто бы мог подумать, что он сможет начать искать ее в другом человеке. Это он должен обеспечивать безопасность, но защищая целую страну, не может уберечь самого себя от того, что приходит в бессознательном состоянии, не в силах пожаловаться на это и найти понимание. Еще будучи юным пришел к отцу ночью в слезах, и хотя его утешили, дали наказ сопротивляться. Будущему правителю грех так поддаваться слабости, и он запомнил наказ, проводя мучительные ночи в одиночестве, но не проронив больше ни слова о том, что преследует и терзает. Даже когда обращался к целителям и магам за помощью, это уже не было отчаянным криком о помощи, лишь сдержанной просьбой. Его положение накладывает свой отпечаток, и нельзя вести себя так, как хочется.

Что же менялось здесь, в этих покоях? От чего он так легко и доверчиво поведал о том, что мучает столько лет? Может быть то, что его слова будут непонятны, позволило рассказать, впервые поделиться. Морган самому себе не может ответить на эти вопросы, но во сне это и не требуется. Засыпая с чувством тревоги, он не понимает, что кошмар не атакует с первых секунд во сне, но чувствует удивительное умиротворение. Тихое спокойствие, теплую защиту, которой его окружили, забрав в крепкие объятия. Морган спит крепко, стремясь насытиться покоем и теплом, прижимаясь ближе к нему так, что это было бы неприлично, будь он в сознании. Ему было бы дозволено делить постель с фаворитом или наложником, с мужем или женой, но не с рабом, недавно прибывшим во дворец. Моргана это не волнует, ему хорошо с северянином и он ищет этой встречи и прикосновений, возможно, даже не осознавая этого в полной мере.

В кольце его рук безопасно. Жаль, что ничто не способно спасти его навсегда. Было бы слишком сладко, верно? С ним такого не бывает. Грань сна расползается колкими трещинами, чтобы осыпаться острым стеклом, о которое так легко порезаться, сделав хоть шаг босой ногой. Оно повисает в воздухе и любое движение грозит окрасить смуглую кожу темными потеками, кажущимися в полутьме цвета антрацита. Морган чувствует подползающий ужас, что холодит спину и отзывается болью в груди, но не способен даже шевельнуться. Сквозь сон он хмурит брови, тревожно напрягается, сжимаясь, словно в ожидании удара, крепче хватается за руку оборотня, понимая, что если отпустит — никто его не спасет. Кошмар бессердечен, и Морган погибал в нем столько раз, что уже не мог бы сосчитать. Сегодня будет еще один, жаль, что не последний, в личной коллекции.

Но кошмар не доходит до закономерного финала. Окутывающее его тепло возвращается в ласке, ощущаемой почти мучительной, но такой желанной. Морган распахивает глаза и первым же делом цепляется взглядом за чужое лицо, выражение глаз, фокусируясь на нем, а не на темной фигуре, несущей лишь мучения и неизбежную гибель. В чужом голосе так много чувств, и он тоже, словно маяк, притягивает к себе. Морган боится закрыть глаза даже на пару секунд, чтобы не потерять этого контакта.

— Прости меня, — он явно вновь не дал пленнику отдохнуть. Это плохая практика, ему не стоит оставаться здесь и растягивать последствия своих кошмарных снов на других. Когда он просыпается в спальне один, то еще долго не может нормально дышать, дрожащими руками хватается на стакан с водой, и сидит, прижимаясь спиной к изголовью кровати, потому что так со спины никто не приблизится. Мерзнет даже в жару, кутается в одеяло и подолгу приходит в себя. Но никого не тревожит. Не нарушает ничей сон. Как бы хорошо ему не было засыпать рядом с кем-то, он не может рушить чужую жизнь.

И все же, в теплых руках пленника, кошмар отступает намного быстрее. Сковывающая дрожь проходит, оставляя лишь слабость, отголоски сна не встают перед глазами. В этот раз все прошло намного легче и быстрее, чем обычно, и ему хватает несколько минут в плену ласковых прикосновений, чтобы осознать себя и то, что он в безопасности. На костяшках пальцев горит ощущение прикосновения чужих губ, Морган усилием пытается разжать сведенные напряжением пальцы.

— Ты вновь спас меня, — мягко произносит, выпуская чужие пальцы из крепкой хватки своих, но не отпуская руку и прижимая его ладонь к своей груди, давая почувствовать, что сердце успокаивает свой бег. — Я успел поспать, прежде, чем он… Пришел. Уверен, что это действие твоих рун и твоего присутствия, — спросонья у Моргана тихий голос, печальный от того, что хочет сказать. Он накрывает чужую ладонь своей, и не хочет расставаться с ее теплом, что отогревает все внутри. — Я не могу. Не могу мешать тебе спать каждую ночь, — к печали примешивается вина. — Мне лучше рядом с тобой. Но я не даю тебе отдыхать, это неправильно.

Нехотя Морган выпускает чужую ладонь и садится на кровати. Несвойственная для него поза — сгорбленная спина, напряженные плечи, длинные пальцы зарываются в волосы, сжимая пряди. Он жмурится до темных пятен перед глазами. Зная, что пленник обнимет его, прижмет к себе, приласкает, зная, что его присутствие ослабит кошмар, что он вытащит из него до того, как чаша выдержки переполнится — лишать себя этого больно. Но он никогда не ставил свое благополучие выше другого. Поэтому вдыхает поглубже, и садится полу боком, глядя на жителя севера с невозможной тоской.

— Мне хорошо спать рядом с тобой, — признается, не кривя душой. — Я чувствую себя в безопасности, и даже когда приходит кошмар — я не один. Не наедине с ним. То, что ты будишь меня, спасает. Но я не могу жертвовать твоим покоем ради своего, — Морган должен уйти, но медлит, протянув руку и кончиками пальцев коснувшись чужой ладони, воруя напоследок еще немного заботливого тепла, которым его так щедро одаряют, как никто до него. Во взгляде янтарных глаз мешаются и боль, и печаль, сплетаясь между собой. После этих двух ночей оказаться в одиночестве против самого жуткого, что преследует, будет невероятно тяжело. Но еще хуже заставлять пленника просыпаться так часто, чтобы разбудить правителя, не способного совладать с собственными снами.

— Спасибо, — Морган приподнимает чужую руку и склоняется, скрывая лицо за каскадом упавших волос, чтобы коснуться губами ладони в знаке признательности. — Ты за это короткое время сделал для меня больше, чем кто бы то ни было еще, — когда он выпрямляется, эмоции сменяются — на признательность и искреннюю симпатию, которую он испытывает к нему.

Автор:
Постепенно успокаивающееся сердцебиение Моргана приводит в равновесие и самого горца. Удивительно, как влияет на него такое простое явление: ранее утихающий пульс свидетельствовал лишь о его победе и некотором продлении собственной жизни, он старался достичь тишины в чужой грудной клетке, ибо только тогда можно усмирить вздернутого адреналином дракона, а сейчас мерный стук говорит ещё и о долгожданном спокойствии для другого, которого он так ждёт, и ему хочется слушать, чувствовать этот ритм кончиками пальцев ещё долгое время. Он почти облегчённо выдыхает, но дыхание, как и собственное биение сердца замирает в горле испуганной птицей: отчего в голосе столько печали, если, кажется, Солнцу лучше, чем прошлой ночью?

Он поднимается следом за Морганом, опирается и привстает на локтях, обеспокоенно оглядывает сгорбленную спину, не смея вновь взять за руку или хоть как-то дотронуться — вероятно, есть причина внезапной отстранённости Моргана и нужно проявить уважение и понимание, не лезть лишний раз, но без его прикосновений сразу чувствуется потерянность, какой горец не ощущал даже при внезапном расставании с родителями. Морган извинялся вчера, извиняется сегодня: почему? Ему неудобно, не нравится, что горец видит его в момент слабости? Оборотень поджимает губы, чуть хмурясь: конечно, многим такое может не понравиться, — мало ли, кто может узнать и воспользоваться в своих целях, — но он не собирается ни использовать чужое состояние в корыстных целях, ни хоть с кем-то делиться тем, что происходит в этих покоях. Не с кем, и, даже будь такие, не было бы и нет никакого желания. Хочется сохранить каждую секунду общего времени в секрете от посторонних, особенно всё, что даёт ему Морган: от серьезных просьб не подорвать оказанное доверие, как проверка нрава пленника, до молчаливых взаимных разглядываний, улыбок и позволения находится рядом в моменты наибольшей уязвимости, как проявления веры в него.

Но нет, дело совершенно не в этом, и понимание приходит лишь под конец речи: проблема не в надуманном горцем недовольстве, проблема в другом. Оборотень вздрагивает, чувствуя прикосновение, но все ещё опасается коснуться сам — тепло касаний разливается по коже, манит, но сознание тормозит его. Он садится окончательно, стоит только Моргану коснуться губами его ладони, — тепло, перерастающее в жар, побуждает всё-таки действовать, — и сжимает чужие пальцы крепче, не желая отпускать. Горцу кажется, что после слов благодарности Морган точно уйдёт, и мужчине будет неважно, что в темных коридорах может вновь воскреснуть образ из кошмаров, вновь вогнать его в шаткое состояние страха, поэтому, перехватив чужую ладонь, прижимается к ней щекой, сосредотачивая внимание на себе. Он не знает, что и предположить: догадок так много... Если бы он лучше его понимал, сейчас бы не додумывал.

— Что случилось? — горец заглядывает в янтарные глаза. Признательность и симпатия, отражающиеся в них, заставляют его улыбнуться, но он всё ещё тревожится предполагаемым решением Моргана, — вдруг это дежурная благодарность? — поэтому качает головой и говорит: — Ты разочаровался?

Конечно, он концентрируется лишь на худшем для себя исходе. Нет ничего страшнее чужого разочарования или признания, что ты не нужен или бесполезен — для дракона это сродни смерти, и тянется из детства. Плохие мысли затмевают все логичные доводы. Горец обнимает Моргана — так, чтобы и мысли не допустить об уходе, но как можно залезть в чужую голову и перекроить, перестроить течение размышлений? И нужно ли? Оборотень утыкается носом в изгиб шеи. Он не изнурен, ещё может помочь, но как донести это до Моргана? Горец не чувствует ни усталости, ни сонливости; присутствие Моргана будто восполняет все силы, дарует мотивацию находить плюсы в собственном заточении, и они непременно связаны с ним; ему жаль видеть изнуренность Моргана кошмарами, но ему не жаль тратить силы на помощь, хотя это только начало, и, по факту, он не сделал почти ничего. Однако ведь готов делать и стараться. Откуда в нем эта тяга? Всегда ли с такой же охотой помогал другим существам? Почему рядом с Морганом отключается все самое грубое в нем, почему не может найти рациональное объяснение своему поведению? Он путается, его затягивает глубже, но горец не предпринимает попыток избежать возможной гибели из-за необъяснимого трепета.

— Позволь, — тихо шепчет оборотень, крепче сжимая Моргана в объятиях, — побыть для тебя хотя бы тем, кто сможет пробудить от кошмара, — что он говорит, о чем просит? Какая-то его часть не понимает, а другая — будто помешанная, жадная до редкого тепла, не желающая отпускать, и именно она сейчас говорит. — Ты — единственный, кому я хочу помочь. Кого хочу видеть. Не получилось сейчас — получится чуть позже, верно? Это ведь не повод..., — в голове возникает странное осознание: что, если его опять покидают? Надолго ли? Опять на неопределенный срок? Горец чувствует липкий страх — детский и почти панический. — Ты ведь сейчас уйдешь, так? — горец выпрямляется; в глазах плещется упрямство, нежелание отпускать. В душе поднимаются воспоминания обо всех его потерях, и ему не хочется, чтобы Морган стал очередной такой утратой. Но о чем он жалеет заранее, они ведь почти не знают друг друга? Почему у него ощущение, что Морган — самое родное, что у него было? Почему не хочет расставаться? — И совсем не вернёшься?

Но как поймут его монолог? Горец словно маленькое дитя, бормочущее нечленораздельные звуки, но изо всех сил пытающееся достучаться хоть до кого-то. Отчего он, словно побитый щенок, тянется к этому человеку? Люди злые и бесчувственные, — Морган добрый и заботливый; люди жестокие и трусливые — Морган ласковый и смелый настолько, что первый идёт на контакт; люди порочные, грубые — Морган преисполнен нежности, любви к своему дому, тихой открытости, забавной сосредоточенности в работе, иногда смущающей тактильности и многим, многим другим. Упрямство в глазах потихоньку заменяется болью. Жизнь его ничему не учит. Горец почти обиженно морщится из-за этой мысли и вновь прячется, зарываясь носом в изгиб шеи Моргана — самое уютное и укромное сейчас место на всем свете. Нуждающиеся объятия — единственное, что может показать его несогласие с вынесенным приговором, и что, возможно, задержит Моргана хотя бы на чуть-чуть.

:
Так только тяжелее. Если бы пленник отпустил его или отвернулся, все было бы иначе, можно было бы аргументировать себе отказ от встреч с ним обоюдным нежеланием. Но он ластится к рукам, прижимается ближе, обжигает дыханием шею — это обдает таким теплом, что Морган мучительно прижимает его ближе к себе, утыкается носом в волосы и жмурится от собственного бессилия. Его близость разрушительна. Всегда была и всегда будет. Он не может сохранить тех, кто ему дорог, а без его защиты они погибают — или уходят, оставляя несмываемые шрамы — на душе и на теле.

Пленнику будет лучше без него. Он найдет ему самого приятного человека во дворе в компаньоны, подберет учителя, чтобы продолжить изучение языка. А после тот сможет влиться в систему дворца, заведет друзей и будет жить со всем возможным комфортом, который может подарить это место, а здесь много возможностей. Но его не хотят отпускать, обнимают крепко, словно он дорог. Пленительное чувство, его не хочется лишаться. Надо ли говорить, что давно забытое, а от того намного слаще, чем могло бы быть.

Слова на чужом языке вплетаются в душу, прорастают в нее корнями, чтобы никогда не позволить бросить того, кто говорит. Морган мягко поглаживает оборотня по спине, оглушенный его эмоциями, согретый в его объятиях, вслушивается в… Это обещания? Признания? Так сходу и не угадать. Больше походит на страх. Чего он боится? Во дворце он в большей безопасности, чем где бы то ни было еще.

— Тебе нечего бояться, — тихо произносит, все еще не уверенный в том, что смог истинно определить чужую эмоцию. Пальцы путаются в густых волосах, второй рукой Морган крепко обнимает его и чуть покачивается на месте, баюкая. Стремясь утихомирить чужую тревогу, раз не смог справиться со своей. Помогать всегда понятнее, чем разбираться в себе, ему это плохо удается. — Хочешь, посижу с тобой еще немного? — предлагает, но точно чувствует, что пять минут или полчаса дело не решат.

— Я не хочу, чтобы ты думал, что я бросаю тебя, это не так. Я хочу обезопасить тебя. Ведь чуть не ударил, проснувшись вчера, мог травмировать или погубить. Не прощу себе такого, — прикрывает глаза и невольно жмется к чужому теплу. Пленник удивительно теплый, и дело не только в том, как это ощущается физически — на эмоциональном уровне тоже. С ним комфортно, от него не исходит угрозы, он стремится помочь тем, чем силен, и его «амулет» и объятия действительно подарили Моргану часть ночи спокойного сна. Взамен его собственного, судя по всему. Было очевидно, что северянин не спал этой ночью, а караулил, в то время, как сам Морган поддался накатившей сонливости.

Большая власть, большая ответственность. Морган осознал это очень рано, и никогда не ставил свою пользу выше чужой. Отстаивал то, что пообещал защищать, но это делалось в пользу королевства, а не его личную. Теперь же вопрос стоял между ним и пленником, и решение было вновь не в его пользу.

— Пойми, я могу навредить тебе, — тихо произнес он, обнимая обеими руками человека, ставшего важным за считанные дни. Сегодня утром Морган заходил в собственные покои — привести себя в порядок, переодеться, но при виде идеально убранной кровати не возникло такого желания зарыться в подушки и одеяло, как в его. Естественно, позже у пленника будут другие комнаты, без цепей, приделанных к стене. И нужно, чтобы он дожил до этого. Сегодня он вытащил из кошмара, стоило ему только вторгнуться в спокойный сон, и все прошло хорошо, а если тогда, когда Морган испугается?

Он мог бы выпить снотворное. Да, не сможет очнуться от кошмара, но оно подействует так, что тот не отразится ни в мимике, ни в жестах. Пленник сможет спокойно спать рядом с ним, не рискуя заиметь новые шрамы. Все это позже отзывается сильной головной болью, но с этим справлялись маги целители. В крайнем случае, были травяные отвары разной степени эффективности, способные заглушить любую боль, кроме душевной.

Это был выход, но насколько он будет способен к работе после трех таких ночей? А после пяти? Начнет допускать ошибки, а в его делах это недопустимо. Морган знает правильное поведение, которое должно быть с его стороны, но физически не мог заставить себя оторваться.

— Ты невероятный, — шепчет тихо, кончиками пальцев прокладывая путь от верхних шейных позвонков ниже и ниже. Нужно было озаботиться новой одеждой для жителя севера, нельзя было заставлять его и дальше использовать его. Согласится ли пленник подпустить к себе другого человека или это вызовет негативную реакцию? — Знаю, ты не согласен со мной, но я рад, что ты здесь, — ладонью вверх от поясницы, заглаживая оставленный пальцами след, пригревая ей где-то промеж чужих лопаток.

— Хочу, чтобы тебе было хорошо, — обжигает горячим дыханием ухо пленника, тянет воздух носом и не отталкивает от себя, хотя еще совсем недавно был иного мнения. Слишком сложно упустить из рук кого-то, настолько ценного. Он ведь может пойти иным путем — оставить его при себе. Сделать помощником, фаворитом, да кем годно. Но хочет, чтобы это было его решением. Сейчас рано спрашивать об этом, он совсем не освоился в королевстве и может цепляться за него просто потому что больше никого не знает и ни на кого не может положиться. Хочется верить, что причина не только в этом, а в нем самом.

— Ты должен понимать риски того, чтобы оставаться рядом со мной, — любой приближенный может стать мишенью для тех, кому не нравится император. И самых близких в его семье окружали всей возможной защитой, но даже это не всегда спасало. Мать вот даже это не уберегло. — Это опасно. Понимаешь? — чуть отклоняется назад, мягко касается пальцами подбородка и заставляет посмотреть себе в глаза.

Автор:
Необъяснимо, странно, чудно́ — в голове миллион слов и выражений, отговаривающих доверять, ведь подобная оплошность может очень дорого обойтись ему, но он уже совершает ее, запрещая себе даже пытаться приравнивать все, что связано с Морганом, к ошибке; даже допускать подобные мысли кажется неправильным.

Пальцы Моргана путаются в его волосах, а горец ведёт носом чуть выше по чужой шее и тяжело выдыхает, поддаваясь покачиваниям. Тревоги притупляются; все всколыхнувшиеся в душе страхи изгоняет голос Моргана; его крепкие и в то же время трепетные объятия заставляют смиренно замереть и следовать за каждым движением. Он закрывает глаза, чувствуя, как тепло обволакивает его, почти убаюкивает, но горец заставляет себя не засыпать: хочет ухватить от этого момента как можно больше.

Оборотень судорожно вдыхает через нос, задерживая дыхание, когда чувствует щекотливые прикосновения к позвонкам, и не из-за возможного напряжения, что ему как-то навредят, — сейчас это невозможно, — а только из-за новой волны удовольствия. Он всё ещё не привык, что в этом месте можно не обматываться шкурами, чтобы сохранить тепло и не умереть от обморожения; здесь возможно ходить в тончайших тканях, и это в какой-то мере плюс, но только если дело не касается подобных касаний. Сквозь ткань хотя бы не так остро все воспринимается. Первый, второй, третий позвонок — чем ниже по позвоночнику, тем острее ощущается каждое касание, и, когда Морган ведёт пальцами наверх, стирая свой незримый маршрут с его кожи, горец почти задыхается от того, насколько же ему приятно. Он жмурится, выдыхая под конец, и позволяет себе дышать свободнее. Наверное, играет роль ещё и отсутствие возможности видеть, — он сам себя лишил её, зажмурившись и уткнувшись в чужую шею, но не жалеет, вдыхая уже въевшийся в память запах Моргана, — вот и излишне концентрируется на тактильных ощущениях.

Кончик уха горит от дыхания и шёпота, как горит и всё лицо, будто солнце вновь обожгло щеки и лоб острыми лучами, и тут уже не поможет лекарственная мазь; ко всему прочему добавляется ещё и безумно громкий стук сердца, звучащий уже в висках. Наверняка Морган ловит каждый толчок ладонью, так некстати расположившейся между лопаток, и горец горбится сильнее. У него идут крупные мурашки по затылку, от которых он ежится; в голове оседает осознание, насколько же, получается, сильно ему нравится, когда Морган делает так, когда тот понижает голос до шёпота и приближается вплотную, нашептывая совершенно непонятные слова на своем языке. Теперь горец теряется в его объятиях, жмется ближе, не понимая природы и тем более причины возникновения такой смеси эмоций и чувств.

Морган втягивает воздух, совсем уж прижавшись к его виску и уху, а горец шокировано замирает. На Севере подобный жест — все равно что поцелуй, и он сам ни раз видел, как его родители обменивались подобным. Возможно, и до сих пор: драконы безумно преданы своей любви, и, горец уверен, что даже смерть одного из партнёров не может прогнать это чувство и избранника из сердца. Нет, ещё очень рано говорить о чем-то даже похожем, — он так мало знает о Моргане, так неуверен в себе и всем, что его окружает, — но, если сравнивать, наверно, его желание помочь и сберечь по силе точно такая же. Можно ли тогда назвать это той самой безграничной верностью? Его разум идёт вразрез с сердцем — такого не было никогда — и трубит о глупости, тогда как то, что в груди, убеждает в обратном.

Вряд ли Морган знает о скрытом значении, в этом вопросе даже сомневаться не стоит, но оборотень уже не может думать о чем-то другом. Горец весь красный, до жути смущённый — и своей выходкой, и глупыми мыслями, и действиями мужчины — и ему хочется хоть немного успокоиться, но Морган уже отстраняется и заглядывает ему в глаза, спрашивая... В голосе предупреждение о чем-то, — боится ли Морган, что произойдет что-то плохое, если останется рядом чуть дольше? — поэтому горец обхватывает запястье мужчины чуть подрагивающими пальцами и осторожно кивает.

— С тобой мне хорошо, — он гладит предплечье, обхватывает локоть. — Хотя не должно. Я всё понимаю, а всё равно тянусь к тебе, как сумасшедший. Я хочу остаться только из-за тебя, но должен вернуться домой, потому что так было бы правильно, — оборотень тихо усмехается, и усмешка перетекает в кроткую, но добродушную улыбку. — Я видел, как тебя слушают и выполняют твою волю, и не понимал, почему. Сейчас же готов сам делать все для твоего благополучия. Это смешно? — горец тяжело выдыхает, прикрывая глаза. — И с каждым днём мне всё больше хочется, чтобы ты был рядом. Я жаден и смешон...

Горец подхватывает руку мужчины, поднимая на уровень глаз. Он поглаживает ладонь кончиками пальцев, скользит по чужим, совмещая подушечками и фалангами и сравнивая: у Моргана они чуть длиннее и аккуратнее, изящнее, у горца грубее и покалеченнее, но ему нравятся их контраст и различия. Оборотень хмыкает, улыбаясь уголками губ, и медленно переплетает их пальцы, надёжно сжимая.

— Ты для меня словно сокровище, которое я хочу сохранить. Я постараюсь сберечь тебя не только от кошмаров. Хотя я мало что могу с этим ошейником, — он досадливо трёт шею, но продолжает улыбаться, — но я приложу все силы. Прости, что сомневался в тебе. Я постараюсь больше не устраивать... подобного. Уж прости мне мои капризы, — он наклоняет голову набок, посмеиваясь, отчего на щеке возникает ямочка.

На коже Моргана играют блеклые, но хорошо угадываемые красноватые лучики, которые оборотень бережно накрывает свободной рукой и невесомо стирает пальцами. Конечно, ему это не удается сделать, но лишний раз дотронуться? Этого он не упустит.

— Солнце встаёт, — тихо говорит горец, боясь нарушить хрупкий момент; он пропускает смольные волосы сквозь пальцы, наблюдая, как солнечные зайчики путаются в них, заставляя переливаться. Оборотень полносит сплетённые руки к губам, быстро целует тыльную сторону ладони Моргана и смотрит в янтарные глаза, наполненные растопленным золотом. — Уже пора?

:
Необъяснимо теплый, невероятно уютный — пленник какой угодно, но только не опасный. Морган тянется к нему всем сердцем и не может этого объяснить. Ему хорошо с ним, и он хочет продлить это время, насколько это возможно.

Думает ли он о том, что будет дальше? Как строить жизнь пленника, как вести его, что даровать? Он бы с радостью дал ему выбирать самому, но в далеком краю это было бы сложно — выбрать из незнакомого что-то. Можно было бы дать попробовать разное и уже тогда предложить сделать выбор. Но так не хочется отпускать от себя. Устроило бы пленника место фаворита? Тогда Морган мог бы оставить его подле себя, видеть и слышать каждый день. Но так он решал чужую судьбу с приоритетом своей. Нельзя так. Нужно думать прежде о том, что нужно другому, а не себе.

Житель севера не выглядел обделенным, но запертый в четырех стенах, а не свободный, не мог быть счастлив, и Морган корил себя за это. Он любуется им, таким красивым, будто смущенным чем-то, что могло так на него повлиять? Это было интересно, но, увлекшись, Морган даже не заметил, когда это произошло. Спросить? Но вряд ли он поймет. Красивый. Ему идет этот прекрасный румянец, блеск глаз.

Морган хочет предупредить, а его будто разубеждают. Касаются руки, гладят ласково по предплечью до самого локтя, слова звучат нежно, ласково. Словно ему хорошо. Как может быть хорошо, когда он — в плену? Далеко от дома, под замком? Морган хочет верить, что правильно понимает его, что ему комфортно, вслушивается в незнакомую речь, следит за чужой рукой, смотря на их переплетенные пальцы. Крепко, надежно, тепло. То, что нужно Моргану для жизни, то, чего не хватало долгие годы. Он не знает, как отпустить руку пленника, потому что это его опора сейчас, и внутри все скручивается в тугой узел, он задыхается. Он не хочет назад в ту жизнь, где его нет, где он один. И должен. Обязательства и желания падают на две чаши весов, пока Морган на коленях стоит посередине, закрыв глаза и склонив голову, не имея ни сил, ни желания смотреть.

Пусть еще немного. Он склоняет голову, давая прядям волос прикрыть лицо, закрывает глаза и замирает. Немного отрицания, пока пальцы сплетены. Совсем немного.

— Еще нет, еще не пора, — лжет. У него так много дел, что на счету каждая минута, и день расписан. Но он здесь, подается ближе и обнимает свободной рукой. Чтобы почувствовать чужое тепло, опереться, вжаться. На несколько долгих мгновений поверить по что-то очень ценное, что это нужно не только ему. Цепляясь за чужую руку, чужие плечи, шумно выдыхая, сглатывая, медленно открывая глаза. Долгий миг слабости дарит ему силы на целый день. Морган отстраняется и мягко улыбается пленнику, мажет губами по его щеке в подобии поцелуя в благодарности, и выпрямляется рядом. Подтягивает сцепленные руки и касается долгим поцелуем пальцев, не отводя взгляда от глаз.

— Теперь. Теперь пора, — виновато. Моргана ломает. Если прислушаться, можно услышать хруст, с которым ломается все внутри. Его это не остановит. Он мастерски собирает осколки и составляет их назад, режа ладони в кровь, это тоже работа императора. Этому его научил отец, давным-давно. Говорят, когда рядом есть кто-то, это прекращается, но ни у отца, ни у него никого нет.

— Я вернусь. Сейчас принесу завтрак. А потом вечером, как обычно, хорошо? — свободной рукой Морган поглаживает пленника по щеке, прижимается к ней ладонью, улыбается ласково. Он такой красивый, такой ласковый, Морган бы не отпускал его ни на минуту. Но не водить же его за собой по всему дворцу.

Морган отпускает нехотя, поднимается на ноги и уходит, чтобы вернуться совсем скоро — с едой. Привычно — оставляет ее на столике, отдает слуге старый поднос, зарылся пальцами в чужие волосы, прижался губами ко лбу. Хорошо.
— Ешь, пока не остыло, — легко подталкивает ко столу. Сам поест потом, скорее всего уже пообедает, и уходит тихо, уже не привлекая к себе внимания.

Дела увлекают в себя. Их нельзя отложить, и сегодняшний день наполнен встречами, любезностями, настойкой от головной боли, что ко второй половине дня Морган уже не различает лиц, лишь вежливо улыбается. Травы пьянят, действительно убирают головную боль, но даруют головокружение, смазывают то, что видно перед глазами.

К знакомой двери Моргана приводит слуга чуть ли не под руку. Хорошо, что он помнит расположение вещей, и от двери до стойки кровати два шага, как раз, чтобы схватиться за нее. Поднос с ужиной заносит трясущийся слуга под тихое  «Все в порядке», ставит и бегом убирается из комнаты.

— Прости, — тихо произносит, медленно садясь на край кровати, потирая глаза, словно это сможет помочь лучше фокусировать взгляд. — Я бы не донес сейчас, — Моргану не стыдно, но стыдно. Он понимает, что по другому сейчас бы не получилось, но неловко признаваться в собственной слабости. Мог бы перетерпеть, но шумные сборища или большое количество людей провоцирует мигрень или сильную головную боль, с которой очень тяжело справиться.

Автор:
Эти мгновения одновременно невозможно короткие и безумно длинные; горец жмется теснее, оглаживая ладонью спину Моргана, и шумно вдыхает. Короткие, потому что ему мало даже так и в голове взбалмошно бьются мысли, что уже совсем рядом тот миг, когда придется отпустить; длинные, потому что он старается взять от этих моментов всё, пропустить через себя все ощущения и тепло, которое ему дарит Морган. Чувствуя прикосновение губ к щеке, горец незамедлительно, но аккуратно поворачивается к Моргану и с улыбкой наблюдает, как его пальцы покрывают долгим поцелуем. С каждой секундой ему всё больше кажется, что отпустить будет сложно: он чувствует, как с Морганом его все сильнее вяжут тонкие ниточки привязанности, и чем дольше он будет позволять им появляться, тем труднее будет их разорвать. Но и не хочется совсем. Пусть опутают его с головы до ног, пусть хоть задушат — хотя это невозможно, он уверен. По ним всегда можно выйти к Солнцу, они всегда укажут верный путь.

Морган отстраняется, а оборотень будто из транса выныривает. Он всё ещё ощущает лёгкое воодушевление, но оно смешивается с тонкой горечью: да, уже пора, — но смотрит, все ещё улыбаясь, чтобы не задерживать более Моргана. Его сожаление может плохо повлиять, он понимает, поэтому спешно кивает, повторяя за мужчиной: "Хорошо". Горец уже понимает, о чем речь, и это не может не радовать.

Когда Морган возвращается, горец ловит его в свои объятия, обвивает руками талию и жмется, с удовольствием принимая поцелуй. Урванный из общей суматохи дня момент, который он разделяет с Морганом, радует, даже если это считанные секунды, и мужчина уже уходит, мягко подталкивая к столу. Он послушно усаживается, провожая взглядом Моргана — возможно, слишком много дел, так что предлагать разделить трапезу, наверно, будет неуместно. Горец вспоминает ночную выходку и сжимает переносицу, безудержно краснея, — и это ему-то про неуместность говорить? Стыд.

После еды он не теряет зря времени: берется за оставленные книги, продолжая изучать. Становится намного легче понимать написанное. Вкупе с собственной транскрипцией и занятиями с Морганом, он уже вполне может прочитать незнакомые слова, хотя, если они не сопровождаются иллюстрациями, понять смысл довольно трудно. Он выписывает подобные слова на пергамент, проставляет некоторые пометки и напоминания, чтобы позже спросить об их значении, но через какое-то время отрывается от этого листа, чтобы выудить другой из-под подушки. Горец просматривает руны, поджав губы: уже хорошо, что они хотя бы отсрочили чужой кошмар, но все ещё плохо, что не могут избавить полностью. Стоит попробовать заговорить по-новому: возможно, старый способ всё-таки слишком слабый и малоэффективный.

Но вместе с не очень хорошими воспоминаниями приходят и другие: щеку обжигает мимолетный поцелуй, руки — тем более, и горец видит перед глазами живой облик Моргана, так неотрывно смотрящий ему в глаза и прижимающийся губами к костяшкам пальцев. Поцелуи Моргана удивительно приятные: не только потому, что губы мягкие, но ещё и потому, что... Это Морган. Горец не думает, что, возможно, он испытал бы то же самое, получив поцелуй другого человека — нет, он уверен, что подобного бы не повторилось. Морган удивительный, притягательный со всех сторон, и этому притяжению трудно противиться. Горец вновь смущается, вспоминая скрытый смысл чужих действий.

Оборотень умывается в тот момент, когда слышит, как отворяется дверь, поэтому поспешно выходит навстречу, улыбаясь. Но улыбка тут же исчезает, а сам горец подбегает к Моргану, чем пугает слугу. Он на секунду ревностно оглядывает дрожащего от страха постороннего человека, но не более — всё-таки, если тот помог Моргану, стоит быть чуть терпимее — и моментально оказывается рядом с Морганом, садясь на колени между чужих ног и заглядывая в глаза. Он обеспокоенно разглядывает, как мужчина трёт их, стараясь вернуть сосредоточенность, и осторожно отводит руки от лица, укладывая их на свои плечи, тут же обхватывая щеки мокрыми и холодными от воды руками — может, так станет получше?

— Нет прости, — ломано отвечает он на чужом языке, стараясь донести: не нужно извиняться, за что? Горец привстает на коленях и прижимается губами ко лбу — немного горячий. Плохо. — Боль? — спрашивает он тревожно, отрываясь от Моргана и вновь заглядывая в глаза; ладонь тут же ложится на лоб. — Здесь?

Оборотень ласково гладит лоб, разглаживая морщинки и хмурую складку между бровей, осторожно убирает волосы. Он отрывается лишь на мгновение, чтобы взять со стола наполненный водой стакан и предложить его Моргану, вручив в руки. Горец поддерживает мужчину, вновь возвращая одну руку на лоб, а второй оглаживает шею и плечи.

— Это из-за рун? — хмурится оборотень, вглядываясь в помутневшие глаза. — Или так много всего навалилось...

Оборотень подталкивает за спину подушки — на случай, если Морган захочет прилечь — и вновь аккуратно и вдумчиво целует лоб. Он придерживает стакан в чужой руке, неотрывно наблюдая за состоянием Моргана — обычное ли это головокружение или это симптом какой-то болезни? В беспокойную голову лезут самые разнообразные мысли; горец гонит их от себя, не желая накручивать себя.

— Позвать лекаря? — горец начинает шептать, боясь вызвать новую возможную волну боли своим голосом. — Лекарство? Да? — оборотень неуверенно наклоняет голову, ожидая ответ.

:
Кажется, что все началось давно, еще тогда, когда погибла мама Моргана. Сильнейшее магическое истощение, болевой шок, множество травм — отец тогда едва спас его — примерно тогда он перестал выносить нормально напряжение. Большое скопление людей провоцировало тревогу, за ней нарастающую головную боль. В пике своем боль лишала слуха, зрения, становилась такой сильной, что оглушала, парализовала. И тогда лекари приготовили для него снадобье. Оно воздействовало на болевые рецепторы, нейтрализовывая их на время, приглушая боль. Побочными эффектами были головокружение, растворение картинки перед глазами, спутанность сознания временами. Но лучше, чем, буквально, умирать от боли.

Морган слабо улыбается пленнику, опуская руки на его плечи, и подается лицом к его рукам, холодным, приятным. Это стоило того, чтобы едва не по стене добираться до его покоев, а не до собственных, сесть, а не упасть на кровать. Удивительно, прежде он никому не позволял увидеть свою слабость, свою боль, свои слезы. Как угодно добирался до покоев, даже если сразу за дверьми падал на колени без сил и заваливался на бок, задыхаясь. А теперь, едва способный увидеть что-то перед собой, пришел сюда, занял место на кровати и подставляя горячее лицо ладоням. Всевышний, как же приятны прохладные пальцы.

В руки вкладывают стакан воды, Морган пьет медленно, по маленькому глотку и благодарно улыбается, когда стакан забирают.

— Я просто устал. Не волнуйся, — он ловит руку и прижимается к ладони виском, прикрывая глаза, устало опуская голову. — Со мной… — останавливается, не зная, стоит ли вообще говорить об этом, не нужная ведь, в целом информация. — Бывает такое. Когда шумно. Когда много людей. Так сильно болит голова, что я не могу жить, — Морган тревожно хмурит брови и притирается щекой ближе к чужой ладони. Ему комфортно так, когда пленник рядом. Мир вокруг перестает так бешено кружится, и Морган тяжело приваливается к его боку, обнимая его обеими руками. Это лишь побочное действие лекарства — слабость. Даже не так — побочное действие побочных действий.

Морган должен быть не таким. Сильный, здоровым. Как положено императору. А он пьет настойки и слушает подсказки слуги, чтобы знать, с кем говорит, в туманном мареве лекарства. Ластится к рукам пленника, к нему самому, к его боку, прикрыв глаза, чтобы обрести стабильность, найти покой.

— Для меня делают лекарство. Оно помогает, но взамен дает… Не самые приятные ощущения. Но мне лучше. Рядом с тобой. Лучше, чем с лекарством. Ты — мое лекарство, — Морган ведет головой и касается губами пальцев северянина.

Не нужно больше лекарства, еще больше он не выдержит. Это совсем не полезно, если подумать. Морган медленно поднимает голову, волосы плавной волной скатываются по спине. Он смотрит на пленника снизу вверх, слегка расфокусировано и все еще явно видя его не четко, но стараясь. Красивый, заботливый, нежный. С первого взгляда заметивший, что что-то не так и бросившийся ближе — помочь. И в этом не было какого-то подвоха. Искренне. У Моргана щемит в груди при виде него и хочется заключить в объятия, поймать и не отпускать, дурацкие глупые мысли.

— Я рад тебя видеть, — свободной ладонью ведет по чужой руке вверх от запястья к локтю. — Прости, что сегодня не в форме. Твои руны, кстати, не виноваты. Они помогли мне. Сильно. Я смог проспать добрую половину ночи, благодаря тебе. Мне редко когда доступна такая роскошь, — Морган говорит заметно медленнее, чем обычно. Слова даются ему с трудом, словно через сладкую патоку. Голова тяжелая, но уже не болит. В тканевом мешочке на поясе пустые колбы от лекарства. Много ли это? Морган всегда пьет наугад. Иногда хватает одной. В другой раз мало шести. В этот раз четыре едва не свалили с ног, ему понадобилась помощь, чтобы дойти сюда.

— Как ты, душа моя? — даже движения медленные, плавные, заторможенные. Морган весь неторопливый, осторожный. Но от себя не отпускает, тянет ближе, словно прикосновение излечит намного лучше любого лекарства.

Кто знает, как прошел день у пленника? Морган осознал, что тому не у кого попросить помощи, если заболит голова или что-то еще, его просто никто не захочет слушать. Он один здесь, не считая самого императора, возжелавшего прибрать его к рукам. Морган и так грешным делом раздумывал о том, чтобы забрать пленника из комнаты и водить с собой, в течение всего дня. Но зачем ему это? Много времени в кабинете, тронный зал на встречах, столовая, сад. Чуть больше разнообразия, но глазеющие люди, которые могут стриггерить, выбесить или утомить. Морган хотел покоя для северянина. Но что было нужно ему? Стоило узнать у него?

— Ты бы хотел… Выйти отсюда? — осторожно интересуется Морган, глядя в глаза, чтобы уловить все истинные эмоции.

:
Если бы кто-то сказал Моргану, что подпустит так близко, что будет так хорошо, он бы удивился, снисходительно усмехнулся и покачал головой. Нет, не подпустит. Он осторожный, какой угодно, но точно не доверчивый. Но вот горячие губы впиваются в его, выпивая едва слышный стон с такой страстью, что он едва может дышать, и он не думает о границах или правилах, лишь о том, что чувствует рядом с северянином. А чувствует многое, не уложить в двух словах.

Где-то внизу тихо звякают склянки — его чудо заинтересовало лекарство? Сейчас? Вроде нет, но мешочек с пояса исчезает, Морган и не против, здесь он не нужен, от него голова не болит. Морган откидывает голову назад, шумно выдыхая, подставляется поцелуям, не задумываясь о том, останутся следы или нет — ему все равно, он хочет этого, ждет, жаждет, ему нужно это, как воздух. Еще и еще. Легкий укус — прикушенная губа, Морган рефлекторно пытается быть тихим, хотя это и не нужно, их никто не услышит, эти помещения устроены так, чтобы крики пленников не тревожили тех, кто снаружи. Щеки горят от смущения, но ему нравится, на самом деле нравится все, каждое прикосновение и поцелуй. Морган зачаровано следит за тем, как чужой язык коротко скользит по губам. Он прекрасен весь, чарует деталями, Морган запоминает каждую, собирая, будто бусины на нить.

Ближе, еще ближе, хотя кажется, что уже некуда. Шепот из уст в уста до дрожи — Морган не знает, что ответить, это такая великая ответственность. Имя — это то, как будут звать человека другие. Эта ответственность лежит на родителях, но не на тех, кто находится рядом. Странно, что у оборотня нет имени, еще страннее, что он готов вложить это в его руки. Морган смотрит ему в глаза и видит безмерную преданность, и невероятную, глубочайшую любовь, от которой сердце пропускает удар, потому что никто еще не любил его так сильно, и от этого страшно. Морган тянется к прикосновениям, не препятствует им, хотя испытывает некую тревогу, но больше подсознательную, чем осознанную. С ним он не боится. Его рукам доверяет. Лишь когда губы касаются шрама ощутимо вздрагивает, это — сложно. Это — больно сквозь годы. Это — не отпустил.

Морган усилием втискивает в легкие воздух, прикрывает глаза и дышит — он в безопасности, с любимым человеком, все хорошо. Поцелуй возвращает его в реальность и он смотрит благодарно, касается ласково, вслушиваясь в вопрос. Насколько далеко. Это сложно. Настолько сложно, что Морган, сходу зная ответ, медлит мгновение, поглаживая северянина по руке, переплетая пальцы. А потом отпускает и ведет своими по одеяниям к узлу завязок, распутывая его, а за ним следующий, в другом месте. Вся его одежда — сложное сплетение тканей, связанное между собой, и Морган опускает взгляд, медленно освобождаясь из них, словно из сетей, а после, когда дает последнему лепестку упасть с плеча, касается брюк и поднимает взгляд к чужим глазам.

Единый, сколько эмоций! Как много ярких, обжигающих, пленяющих! Морган тонет в них, захлебываясь, хватая губами воздух, но не отворачивается, потому что ему это нужно, как никогда.
— Ты просил у меня имя, душа моя. Я дарю тебе его. Тебя будут звать  — Лейф, мой истинный. Это означает — любимый. Мой любимый, — Морган склоняет голову перед ним, и только перед ним, произнося эти слова усилием, все еще смертельно боясь их силы. Он больше не напуганный мальчик, он в состоянии защитить любимого от любой беды. Он справится, так ведь?

— И ты спросил — насколько далеко, — Морган выдыхает жарко, медля с ответом. Ему все еще нужно время решиться. Он ничего не обдумывает, не взвешивает, просто смотрит в любимые глаза, и напитывается чужой силой там, где своей, кажется, не хватает. Они так близко — Морган ведь лишь немного отстранился, чтобы видеть его, а теперь снова тянется — коснуться носом щеки, прижаться к ней своей, грудью к груди, чувствовать биение сердец. Замереть в этом сладостном моменте, зная, что не поторопят и дадут нужное время. Он чуть поднимает голову и едва ощутимо касается губами чужого уха, обжигая дыханием:

— До конца? — ловит руку и опускает к завязке собственных брюк, чтобы дать понять, что не шутит, а то, что руки подрагивают, так это… Не объяснять же, что никого к себе не подпускает, обжегшись так сильно о того, кого братом назвал, а теперь открылся всей душой навстречу и не ждет — правда, не ждет — удара. Но все еще сложно, все еще страшно немного, и Морган ластится ближе, к теплу, к ласке, к защите, хотя сам способен защитить и себя, и других.

— Я верю тебе, — повторяет вновь, для северянина это могут быть лишь обычные слова, но для Моргана подобно клятве на крови, он не произносил эти слова с тех пор, как с улыбкой братался с Калебом, не подозревая об его измене. Житель севера для него во всем — открытие, во всем — риск, но Морган готов рискнуть. Он отдается этому со всей возможной страстью, любовью и душой, вкладывая всего себя в каждое касание и поцелуй, и он надеется, что это будет ощутимо, хотя и не знает, как на самом деле.

Морган прижимает чужую ладонь к низу своего живота, к завязкам брюк, чуть подрагивая от ожидания чужого решения, ласково прикусывает мочку уха, проходясь по ней языком и отпускает, изучая кончиком языка кромку уха от мочки вверх, в ожидании слов уже-не-пленника. У него есть время подумать. У Моргана есть время поцеловать его вот тут, за ухом, под мочкой, где кожа тонкая-тонкая, нежная, чувствительная. И под скулой. И чуть ниже, и прикусить слегка, оставляя едва заметный красный след. Долго будет сходить? Нужно будет посмотреть, на будущее пригодится. И еще ряд поцелуев, а потом провести по ним языком, зализывая, оставляя мокрый след, доходя до подбородка, касаясь его легко и, наконец, почти возвращаясь к губам, но замирая напротив глаз. Это оказывается на удивление тревожно. Морган замирает в подозрении — не переборщил? Может, нужно медленнее? Или не так? У него нет опыта в этом, чтобы понимать верную последовательно действий. Этого ли от него ждали или нет? Другого? Мысли мечутся перепуганными птицами, зрачок разливается шире, затемняя янтарную радужку. Морган пугается сам себя. Осторожно отнимает руку и касается щеки, прижимает к ней ладонь.

— Я могу медленнее, — будто оправдывается. Предлагает, извиняется. Не хочет навредить, передавить, сломать ненароком. Хочет, чтобы было хорошо, но не знает, как правильно. Лишь по наитию может, но подойдет ли?

//Можете поменять имя, если хотите. Я взял одно из своих любимых.

Автор:
Горец не торопит. Совсем не хочет давить или заставлять — он сделает так, как захочет Морган. А пока неотрывно наблюдает, как изящные пальцы распутывают узлы, совсем не путаясь в этих хитросплетениях, позволяя ткани струиться по телу и спадать на простыни. В его глазах появляется жадность, жгучее желание, но любви меньше не становится.

Лейф. Любимый. Ему очень нравится. Горец — нет, теперь уже Лейф — шепчет тихое «спасибо», улыбаясь такому выбору. Самый ценный подарок от самого важного человека в его жизни. Он бредит, точно бредит. Разве бывает так в жизни? Везёт ли так хоть кому-то или он такой единственный? За что ему такой подарок, почему встретил этого замечательного человека? Никому не отдаст, никому не позволит забрать — кажется, что без него и жизни уже никакой не будет. Нет, он защитит и сбережёт, осыпет нежностью и заботой, а главное — любовью.

Он закрывает глаза, прислушиваясь к глубокому и жаркому дыханию Моргана, к бьющемуся в унисон с его сердцу. Нужно дать время решиться; он знает, что это сложно, непривычно, особенно с кем-то вроде него. Лейф знает, насколько трудно довериться кому-то — не может не знать, ведь сам прошел через одно такое предательство, на которое теперь уже закрывает глаза. Быть преданным теми, кого считал самыми близкими, тяжело, и что-то подсказывало, что и у Моргана похожая история; возможно, не с родителями, но с кем-то таким же важным. Он выслушает Моргана, если тот захочет рассказать ему. Выслушает и поможет справиться. Но Морган до безумия смелый и сильный: даже сейчас, выискивая в его глазах что-то нужное ему, раздумывая над ответом и подрагивая от страха, решается на риски. Лейф ждёт покорно, терпеливо, — он готов дать сколько угодно времени, их у них ещё много, он верит, — тихо улыбается, чувствуя гордость и признательность за решимость. На самом деле, Лейф примет любое решение Моргана.

И вот, он слышит робкое согласие, граничащее с вопросом. Шёпот выводит из мимолётной задумчивости. Ему разрешают, — и словами, и действиями демонстрируют свое дозволение — и Лейф замирает, ощущая под ладонью ткань брюк, завязки и улавливая кончиками пальцев дрожь Моргана. Другая рука ложится на поясницу, притягивает к себе; он только хочет успокоить, но отвлекается на мягкий укус, горячий язык, прослеживающий только Моргану известный маршрут, на чувственный поцелуй под мочкой уха — Лейф тихо стонет, наклоняя голову вбок и открывая бо́льший доступ Моргану, чтобы ему было удобнее дразнить его; Лейф готов бесчисленное количество раз подставляться под эти раззадоривающие ласки. Ему вновь ставят метку, и он судорожно вдыхает, наслаждаясь тянущим ощущением, почти незаметной пульсацией после укуса. Так сладко, так приятно, что все внутри дрожит от удовольствия. Что же будет, если дойти до конца?

Мокрые следы на коже поверх поцелуев пускают табуны мурашек, Лейф прикрывает глаза, задыхаясь, — что же Морган делает с ним! — и смотрит чуть расфокусированно, потерянный в блаженстве. Но не может не заметить сомнения и неуверенность, которые нельзя не понять. Ему самому боязно навредить или подвести, но вместе с тем появляются единственно верные желания доставить больше удовольствия, обласкать так, чтобы думать ни о чем не хотелось, одарить нежностью и любовью каждый миллиметр тела и души — любой страх отступает. Лейф сам подаётся ближе, целуя Моргана неторопливо, вдумчиво, проникая языком, обласкивая, заверяя в правильности и своевременности чужих действий.

— Мне очень хорошо, — признается Лейф, наконец цепляя завязки и ослабляя узел. — Ты подарил мне такое прекрасное имя, даришь столько любви, — кончиками пальцев скользит под край одежды, оглаживает осторожно новые участки кожи за спиной. — Ты всё делаешь правильно, не сомневайся, — под одежду ныряет уже ладонь, очерчивает пах, бедра, дразняще сжимает и поглаживает, невесомо ведя короткими ногтями по коже; Лейф аккуратно прижимает Моргана к себе, вновь оглаживая подтянутый живот. — Не бойся, я сделаю так, как захочешь ты. И приму всё, что ты сделаешь со мной. Позволь?...

Лейф оттягивает край брюк и спускает их вниз, к коленям, — всё, больше нет преград, кроме собственной ткани, от которой оборотень просто забывает избавиться: слишком трудно вспомнить хоть о чем-то, когда перед глазами самое настоящее произведение искусства; вид обнаженного Моргана дурманит, опьяняет — и вжимается бедрами в чужие, переплетая ноги, разводя бедра коленом, выискивая ещё более близкий контакт. Он не отрывает взгляда от Моргана, когда следует вниз к паху, слепо натыкается на сочащуюся предэякулятом головку возбужденного члена и размазывает влагу вниз, — какой же он великолепный, когда отдается удовольствию, — и готов ловить каждое изменение в эмоциях, каждый тихий вдох или стон. Он ласкает тягуче, ожидая, когда к нему привыкнут.

— Я люблю тебя, — шепчет Лейф в губы, обхватывая основание и ведя кольцо пальцев вверх, после — сразу вниз. — Люблю, очень люблю, — он накрывает губы очередным поцелуем, переходит на уголки губ, подбородок, заставляя чуть откинуть голову назад и оголить такую манящую шею; несмотря на понимание рамок приличий, в голове так и бьётся мысль нарушить правила, оставить на загорелой коже хотя бы одну метку, чтобы заявить о своем собственничестве и обезумевшей любви к Моргану. — Сокровище, золото моё, — всё-таки он не сдерживается и, впившись в изгиб шеи, втягивает загорелую кожу, оставляя свой след, прикусывает то же местечко, широким движением зализывая.

Поцелуи смешиваются с укусами и засосами, расцветают на коже, блестят от мокрых следов языка, пока пальцы ласкают снизу — невесомо пробегаются по влажному стволу, мокрой уздечке. Но даже так сердце изнывает и дрожит: то ли от избытка, то ли от недостатка контакта.

— Иди ко мне, — ласково зовёт Лейф, отрываясь на считанные мгновения от истязания ключиц и плеч Моргана.

Свободной рукой закидывает ногу Моргана на себя, обхватывает поперек талии и тянет на себя, чтобы самому лечь на спину и ощутить приятную тяжесть Моргана сверху. Так хорошо: Лейф видит раскрасневшееся лицо прямо над собой, спадающие каскадом волосы приятно щекочут щеки, ощущает присутствие Моргана каждой клеточкой тела. Лейф продолжает ласкать его, пачкая живот во влаге, пока вновь и вновь целует, просчитывает позвонки на пояснице и ниже. Он надеется, что его сокровищу точно также хорошо, а, может быть, даже лучше, поэтому чуть притормаживает, разглядывая Моргана.

/ Нет-нет, всё замечательно. Прекрасное имя!

:
Морган берет имя из легенды, которой зачитывался всю юность, а может и сейчас бы перечитывал, если бы было время. Кажется, пергамент с ней до сих пор лежит не в библиотеке, а в его личных бумагах. И, как ему кажется, оно достойно северянина. Гордое, смелое, сильное. Безумно любящее. От его эмоций Морган захлебывается и жадно пьет еще, не в силах утолить свою жажду. Лейф отдает ему столько, что страшно перешагнуть грань — Морган осторожно пытается прощупать ее, но сдается под напором страсти, который от него исходит, падая перед ним на колени и прикрывая глаза с улыбкой. Любимый.

Его согревают теплом на пояснице, притягивая ближе, это приятно, он гибко подается, не отвлекаясь — безумно вкусный. А тихие стоны так ласкают слух, что так и тянет сделать что-то еще, что сорвет новый, заставит сделать так еще — и еще — потому что звучит слишком приятно. А как будет громче? Сомнения сплетаются в страшный ком, грозя обрушиться на голову тяжким грузом, но разбиваются о ласку и шепот. Лейф не оставляет им ни шанса, привлекая в поцелуй, мягкий, вдумчивый, ласковый, выгоняющий все лишние мысли из тревожной головы. А его руки — Морган вспыхивает! Он ведь сам дал ему добро, но ощутить их под одеждой, там, под одеждой так горячо, до дрожи, приятной дрожи. Дыхание сбивается с ритма, он хватается за плечи Лейфа, несдержанным стоном отзываясь в поцелуй на его ласку.

Небеса! На что он согласился? Морган не отзовет своего слова, нет, никогда, ему хорошо, очень, просто настолько необычно, что он теряется в эмоциях, мечется в них, потерянный, не зная, за что схватиться. Обычно есть постулаты и на них нужно опираться, а сейчас все новое, и все он исследует с любимым, прижавшись к его груди, и это восхитительно, но даже пугающе в некоторой мере. Морган не боится, он замирает в предвкушении, предчувствуя что-то прекрасное, даже несмотря на желание подтянуть ближе покрывало и прикрыться, оставшись без брюк. Но Лейфу явно нравится то, что он видит. Что чувствует. То, как он тянет ближе, как скользит коленом меж бедер, заставляя задохнуться и податливо развести их чуть шире — все говорит о том, как нравится.

Морган хочет что-то сказать. Вдумчивое, внятное, как положено — кому положено? — но пальцы северянина, опустившиеся к его члену, лишают его любой способности говорить — он давится словами на выдохе, обращая их в сдавленный стон, прямо в губы любимого, хотя хотел сказать, хотел поцеловать, но способен лишь поделиться сладкой дрожью с приоткрытых губ, трепетом ресниц, прерывистым дыханием, когда целуют его, не обделяя лаской. Зато голову охотно откидывает назад, подставляя шею — такую чувствительную, что малейшее прикосновение пробирает до мурашек. Моргана не волнует, что останутся следы, он жаждет этого, от Лейфа. Пусть, пожалуйста, пусть оставить — поцелует, укусит, сделает все, что захочет. И он вздрагивает сладко от ласки всем телом, закусывая губу. Вкусно. Еще. Он определенно хочет еще. Жадно, ненасытно, и плевать, что подумают остальные. От движения языка закушенная губа не спасает, Морган запрокидывает голову еще сильнее и стонет на выдохе, хватаясь за чужое плечо, несильно впиваясь в него короткими ногтями. Столько эмоций на него одного, обычно лишенного их вовсе.

Он не стесняясь своего голоса отзывается стонами на ласки языка и пальцев, дурея от них. У Моргана наверняка глаза бешеные, темные от возбуждения, лицо раскрасневшееся, руки дрожат, как и все остальное, он ластится близко, хватаясь за Лейфа, и не сопротивляется, когда его тянут оказаться сверху. С пьяной улыбкой нависает сверху, упираясь обеими руками в кровать у головы любимого, рассматривая его, изучая черты его лица, точно впервые увидел. В таком ракурсе и в таком состоянии точно впервые. Гибко прогибается в пояснице, слегка подаваясь бедрами в ласкающую руку, но после замирает и заглядывает в глаза испытующе.

— Я… Люблю тебя, — все еще с паузой, но решается сказать это вслух. Они ведь справятся с последствиями его признания, верно? Вдвоем. Склоняется ниже на подгибающихся локтях, едва ощутимо мажет губами по губам, прежде чем мягко углубить поцелуй, насладиться им, и выпрямиться, отстраняясь, сесть на чужие бедра. — Ты с такой страстью заботишься обо мне, — мягко произнес Морган. — Но я… — он запнулся и чуть отвел взгляд, а после опустил руки к штанам Лейфа. — Хочу позаботиться и о тебе тоже. Позволишь мне? — нет таких застежек и шнуровок, с которыми не справился бы южный житель, а Морган эгоистично хочет быть ближе к любимому, поэтому ничто не может встать между ними. Он тянет ткань с его бедер мягко, словно давая возможность себя остановить — вдруг тот не хочет? — но, не встречая сопротивления, скидывает ее на пол и возвращается на бедра, чтобы аккуратно обхватить пальцами его член, изучая, провести пальцами по всей длине, огладить головку, склониться и коснуться ее губами. Морган не делает ничего определенного, потому что по сути может просто повторить то, что делал Лейф с ним, а по факту смотрит на него сейчас, чтобы понять — можно ли его вообще касаться, будет ли ему приятно. Мягкие, поглаживающие движения пальцев по всей длине призваны приласкать, пока Морган разглядывает нечитаемым взглядом, сдвигается ближе так, что трется своим членом о член Лейфа.

— Я хочу тебя, — выдыхает жарко, глядя ему в глаза, честно и открыто. Смущенно немного, потому что это несколько крайне интимное предложение, очень личное, сокровенное. Но Лейф в праве сказать нет. Морган не настаивает, поглаживает его ласково, как до этого тот ласкал его, а у самого стоит так, что кажется, еще пара движений — и кончит. Так сладко, остро, так хочется еще, что хоть лезть ближе в руки и моли — «любимый, прошу тебя, еще». Это запасной план. А пока, Морган ждет ответа, на не то чтобы вопрос, скорее — предложение? Да, можно это так назвать, пожалуй. С натяжкой. Возможно, стоило иначе сформулировать. Впрочем, Лейф и так поймет. Он чувствует его мысли, а не слова. Иначе не понимал бы ломаные фразы, которые неловко строит, простите, небеса, император, теряясь в его присутствии.

А на шее — так сладко — горит ощущение его губ, его — укуса? Как это назвать? Но нравится. Свободной рукой Морган касается осторожно и мечтательно улыбается. Ведет рукой по дорожке, которой спускался Лейф, и по спине спускаются мурашки. Не отходил бы от него ни на шаг.

Автор:
Внимательный взгляд прошивает насквозь, выворачивает наизнанку, заставляет мелко вздрагивать от переизбытка чувств; Лейф попадает под испытующий взор своего божества, Моргана, от которого не сбежать, не спрятаться, да и не хочется — только остаться, открыться в ответ, вобрать в себя каждую великодушно показанную частичку страсти и открытости. Вся реальность сосредотачивается только на нем: на смущённом, утопленном в наслаждении, таком открытом и чувственном Моргане. Признание ласкает слух, манит к тому, кто его озвучивает, отдается сладко в груди; сердце скачет, выстукивая ответное «люблю», и Лейф охотно отвечает на особо сладкий, пленительный поцелуй — сколько же любви даёт ему Морган, его сердце может просто не выдержать. Если уже не выдержало, и все это — просто плод воображения. Но его всякий раз убеждают в обратном, в правдивости происходящего: громкими стонами, подстегивающими возбуждение, волнами тепла от жмущихся к друг другу тел, еле заметными толчками в руку, явной дрожью рук на плечах, желанными поцелуями, выбивающими воздух из лёгких, — Лейф плавится, сгорает в страсти Моргана, но не сбегает, а бросается в это пламя.

Лейф закусывает губу, привстает на локтях, наблюдая, как мягко и осторожно с него стягивают штаны — ещё одно мучение, такое страшное и сладкое одновременно. Последний элемент одежды исчезает, бесформенной кучей сваливается под ноги, и Лейф глубоко вбирает воздух в лёгкие, подозревая, что ему может его не хватить. Да, его действительно не хватает даже так, и нет, стягиваемая одежда — не самое сладкое, как оказывается через пару мгновений. Морган обхватывает, гладит, прижимается губами к головке; Лейф стонет громче, немного сдавленно, становится пунцовым, лицо, шея, плечи покрываются красными пятнами, а в ушах стучит сердце, готовое выпрыгнуть из груди или остановить свой ход совсем. Никто ещё не касался его так откровенно. Это слишком приятно даже так, почти невесомо, настолько, что может стать опасным. Нет, глупости, рядом с Морганом безопасно; Лейф падает на спину, задыхаясь, жмурясь от удовольствия, когда на его бедра вновь садятся, проезжаются членом по его, прижимая к низу живота, ласкают вроде и мягко, аккуратно, но от этого только стремительнее крыша едет — он распахивает глаза, тут же цепляясь за взгляд Моргана, и более не смеет разрывать зрительный контакт. Лейф стонет все громче, забывается и толкается в кольцо пальцев, смотрит в янтарные глаза с бесконечным обожанием, желанием, страстью, смотрит затуманенно, сквозь пелену тягучего наслаждения. Стонет от острых ощущений, всё-таки слышит себя, ловит свободную руку Моргана и целует раскрытую ладонь, широко мажет языком по ней — он всё-таки немного смущается собственного голоса, но Моргана готов слушать вечно. Однако если любимому нравится... То можно и отбросить зажатость.

Смущение красным огнем ещё полыхает на коже, но он не стесняется этого и не прячется — ему безумно нравится происходящее, но, кажется, надолго его не хватит, а так хочется продлить наконец урванное удовольствие; и подрагивает, слыша предложение. Хочет — получит, без раздумий, сомнений, промедлений со стороны Лейфа. Оборотень ошалело наблюдает, как Морган с мечтательной улыбкой притрагивается к его меткам, гладит собственную грудь, живот, и на секунду сжимает скользящую по чужому телу ладонь. Морган так искусно сводит с ума, может быть, не осознает этого, но Лейф-то теряется все больше и больше, и не знает, сможет ли прекратить. И где конец этому? Нет, Лейф не хочет знать, он хочет и дальше погружаться в эту пучину блаженства; если и есть высшая степень удовольствия, которая была бы ярче тех эмоций, что он проживает в данную секунду, то Лейф желает познать ее только с любимым, только с Морганом.

— Как и я — тебя, — соглашается он, прерывисто выдыхая. — Морган.., — стонет беспомощно Лейф, обхватывая крепкие бедра, подталкивая так, чтобы головки мокро прокатились друг по другу, чтобы прочувствовать всей длиной чужую горячую плоть, сам подмахивает бедрами. Сложно, безумно сложно выйти из этого наваждения и остановиться. Мурашки бегут по позвоночнику, перед глазами — искры. Лейф судорожно выдыхает, срываясь на ещё один бесстыдный стон, запрокидывает голову, — в разуме пусто, как никогда, он не может собрать мысли в единое рассуждение, но всё-таки берет себя в руки и выдает на грани выдоха: — Ещё, прошу.

Но хочется ещё больше — когда дело касается Моргана, в нем просыпается нездоровая жадность, которой он уже начинает пугаться. Как бы не навредить, как бы не напугать, но Лейф постарается.

Лейф размазывает пальцами выделяющуюся смазку с головки члена Моргана, на несколько мгновений обхватывает обе плоти и крепко оглаживает по всей длине, смешивая их предэякуляты, собирая пальцами. Он ласкает совсем немного — чувствует, что уже на грани, и резко отпускает, пережидая болезненное ощущение прерванного оргазма, — и заводит руки за спину Моргана. Обхватывает ягодицы ладонями, притягивает к себе, вытягиваясь наверх, и целует Моргана в шею, жарко выдыхая в нее:

— Морган, я думаю о страшно непотребных вещах, — признается раскрасневшийся Лейф, невесомо оглаживая пальцами копчик. — Я хочу тебя всего, хочу довести до пика блаженства, — пальцы ныряют глубже, обводят колечко мышц. — Позволишь?

Он прикусывает нежную кожу шеи, лижет подрагивающий кадык, когда медленно толкается внутрь, почти сразу же покидая жаркую узость, ждёт окончательного решения Моргана, немного хищно и голодно осматривая его с ног до головы. Тягуче гладит грудь, задевая затвердевшие соски, прислушивается к бешеному ритму сердца. Лейф выпрямляется окончательно, прижимаясь грудью к чужой, дразняще мажет губами по губам Моргана, обдавая жарким дыханием. Легонько трётся кончиком носа о чужой — тоже трепетный жест Севера, демонстрирующий самые нежные чувства, показывающий глубокую привязанность, любовь и поддержку.

Морган, его бог, бесподобно красив, прекрасен. Лейф любуется, пожирает взглядом; он ничего не может поделать со своей природой, зрачки сужаются в тонкие заострённые полоски, возбуждение окончательно кружит голову; нет, он не причинит вред своему сокровищу, никогда в жизни, и доказывает это мягкими поцелуями в уголки губ. Лейф не хочет отрываться от Моргана — слишком велика его любовь к нему, — ни сейчас, ни в будущем; тенью будет следовать, тихо — а может и громко, если только захочет и позволит Морган, — почитать его, оберегать, защищать, скалиться на любого, кто посмеет обидеть или притронуться. Морган уже имеет над ним безусловную власть.

:
Лейф — это чистое наслаждение. Искреннее, открытое, наивное в некоторой степени — Морган изучает и впитывает его так жадно, что вот-вот захлебнется, но физически не способен остановиться. Во всем, что связано с Лейфом остановиться не представляется возможным. Хочется склониться ближе, чтобы выпивать стоны с его губ, но с такого ракурса любоваться им, разметавшимся под ним, под лаской, пусть и неумелых пальцев, старательно обхвативших член и скользящих по нему до самого основания вниз, потом выше, ладонью оглаживая головку, и медленно вниз, повторяющимся кругом, потому что Морган совершенно не способен думать в этот момент — он заворожено любуется Лейфом, не в силах отвести взгляд или задуматься над хоть чем-то. Слишком красив, безумно привлекателен. А стоны — будто песня, хочется, чтобы никогда не смолкали.

Морган хочет слишком многого, он понимает, но это ведь не последняя ночь. Он заберет любимого из этих покоев в свои, которые еще комфортнее, так же хорошо изолированы от звуков, если не лучше. Это потом. Все потом. Сейчас он еле дышит, потому что возбуждение так велико, что даже трогать себя не нужно, чтобы искрило и жгло. Он не помнит, когда последний раз стояло настолько сильно, болезненно, чтобы хотелось кончить не просто, а из-за кого-то другого — было ли такое вообще? Моргану жадно хочется большего, он улыбается своей руке в чужой и хочет-хочет-хочет.

Как и он. Общее желание, осталось обернуть в слова, но их-то в голове и не завелось, Морган сдавленно стонет от неожиданного движение Лейфа, от соприкосновения членов, такого яркого и оглушающего, что будто молнией бьет. Захлебывается воздухом, смотрит горячо, сжимает пальцы крепче в отместку. Еще? Можно еще — быстрее, резче, чтобы чувствовалось острее. Но совсем недолго, передавая все в руки Лейфа.

Морган дрожит под его руками, чувствуя, что вот — все, конец, и разочарованно стонет, когда тот прекращает все до экстаза. Как так! Ну, пожалуйста! Вернись! Морган растерянно оглядывает Лейфа, не понимая — почему? Ведь так близко? И прижимается ближе, вслушиваясь в слова, в ощущения, пытаясь угадать — что? Что дальше? Ведь разум, опьяненный происходящим, не способен заглядывать вперед, Морган, словно слепой, доверившийся Лейфу. И не прогадавший. Ни капли не прогадавший, потому что в его руках надежно, рядом с ним спокойно, безопасно. Морган знает, что может ему доверять, с первой ночи, проведенной рядом, когда позвал спать рядом, хотя не должен был сам даже прикоснуться к кровати. Чувствовал, что можно, нужно, дозволено.

Чужие пальцы ощущаются остро, слова еще острее, Морган задерживает дыхание и нас-лаж-да-ет-ся каждым мгновением, ощущением, прикосновением — пальцев, языка, зубов. Так много, что не хватает еще немного ему нужно это, очень нужно, чтобы было полно. Всего немного до нужного состояния, прежде не задумывался об этом, но сейчас точно знает и чувствует, как нужно и обязательно скажет, чтобы они сделали так, если Лейф не будет против. Морган опьянен, одурманен, сведен с ума, он заглядывает в глаза того, кого хочет видеть своим супругом и зачарованно смотрит в вертикальные зрачки.

— Так красиво, — шепчет тихо в самые губы, словно отвлекаясь от мысли, о которой они говорили. Но Морган не забыл, он помнит, его губы растягивает улыбка, он едва ощутимо лижет губы Лейфа, дразня, но не целуя, а после чуть ведет бедрами, проверяя. — Лейф, я хочу тебя всего, — все то же расстояние в почти-поцелуй, маняще дразнящее, обжигающее дыханием. Морган слегка сдвигается и сам насаживается на пальцы Лейфа, жарко выдыхая и на мгновение прикрывая глаза. — Я хочу… Ощутить тебя полностью, — длинные пальцы вновь проходятся по члену Лейфа, словно примеряясь. — Внутри себя, — дополняет, словами на выдохе, глядя из-под длинных ресниц. Плавным движением бедер неторопливо двигается на пальцах Лейфа, то почти соскальзывая, то насаживаясь полностью. — Я хочу, — продолжает, не то дразня, не то провоцируя. — Чтобы мы стали одним целым — ты и я. Чтобы слились в экстазе, но больше всего хочу тебя в себе. Лейф. Пожалуйста. Прошу тебя, — тон становится почти умоляющим, Морган срывается на стон.

Приподнимается, соскальзывая  с пальцев и сдвигается так, чтобы оказаться над членом Лейфа. Знает, что тот тоже хочет, поэтому не задает глупых новых вопросов, но и не насаживается сам, усаживается верхом над бедрами и потирается ягодицами о член, дразня, мол — вон он я, здесь, бери.

— Лейф. Пожалуйста, — просит, заправляет за ухо прядь волос, смотрит внимательно, жадно, голодно. Моргану это нужно, только от него, он не может объяснить эту невероятную тягу к нему, но точно знает, что больше ни дня без Лейфа прожить не сможет. Он ластится ближе, скользить пальцами по чужому животу, слегка царапает ногтями, не всерьез, конечно, нет, даже полос красных почти не останется. И улыбается так, словно сейчас укусит. Морган может. Но ощущать укусы на себе в разы приятнее, и то, как они горят на коже — восхитительно, и хотелось, чтобы это ощущалось как можно дольше. Пусть увидят. Кто, дьявол раздери, может указать ему на то, что не положено? Он посмотрит на этого человека.

Чужой взгляд почти что хищный с этими восхитительными зрачками. Моргану безумно нравится, двор наверняка первое время будет опасаться, и обходить кругом. И пусть. Лейф — его, только его. Жажда обладания — страшная вещь. Он не будет неволить любимого, конечно, нет. Не посадит его на цепь, не привяжет к руке. К его воле все, что он пожелает. Но в душе Морган будет молить его быть рядом. Это будет только его, он никому не скажет, и будет искренне счастлив, когда Лейф будет подле него.

— Лейф, — нараспев стонет Морган имя любимого, притираясь ближе, не трогая себя, хотя очень хочется. Он жаждет его прикосновений, поцелуев, но еще того, чтобы он заполнил его и позволил дойти до пика удовольствия. Пожалуйста. Прежде Морган никого не просил об этом, это что-то новое, неизведанное, непонятное, но очень приятное, он готов попробовать.

Автор:
Лейф изумлённо смотрит, распахнув глаза, теряясь в непонимании, затаив дыхание. Морган считает это красивым? Не чем-то уродливым, дьявольским или мерзким — красивым? Тебе правда нравится? Чудо, какое же Морган чудо. Глаза чуть болят от такого перехода, но Лейф все равно очень четко видит Моргана перед собой; ничто не способно заставить оборотня прекратить любоваться и впитывать в память образ любимого.

Лейф чуть щурится, благодарно улыбаясь, слепо ведясь на шалость Моргана, подаваясь ближе, но замирая, чувствуя движение бедрами. Лейф жадно вдыхает раскалённый воздух, скользит взглядом по лицу, запоминая каждую деталь: дрожащий выдох сквозь алые от поцелуев губы, ещё больше манящие своим видом, зардевшиеся скулы, золотые глаза, подернутые дымкой игривости, почти сумасшедшего удовольствия — почти, потому что не хватает ещё совсем чуть-чуть, и Лейф знает, чего именно, о чем сейчас нашёптывает Морган — и все же безумной, безусловной, безграничной любовью, длинные ресницы, трепещущие от того же блаженства. Лейф дышит глубже, стоит Моргану опуститься на пальцы и пробежаться вдоль его члена — тяжело не сорваться тут же, но есть какая-то прелесть в том, чтобы дразнить чуть дольше нужного. Морган насаживается на пальцы, тягуче медленно, с чувством гуляя от одной грани к другой — Лейф чуть разводит пальцы внутри, ласкает, иногда сбиваясь с заданного ритма. Нет, не Лейф дразнит — Морган его подначивает, провоцирует, так сладко, так мастерски разжигая пламя страсти и похоти в душе дракона. Голос дрожит, срываясь на стон, Лейф почти ловит его губами, но Морган поднимается выше, и дракон болезненно урчит, вытягиваясь следом, но не достигая цели. Ещё и лишается великолепного жара вокруг пальцев. Сжимает напряжённые бедра, оглаживает мышцы под кожей и подрагивает: он лишается, но, кажется, получает лучше; член тяжело покачивается под напором чужих ягодиц, и Лейф стонет в губы Моргана, не сводя восхищенного взгляда со своего мучителя.

У Моргана нет таких же черт, как у наполовину обратившихся драконов: ни вертикального зрачка, ни острых зубов, ни длинного раздвоенного языка, — но вид у него почти такой же хищный и голодный, отчего в самом низу живота закручиваются горячие узлы возбуждения, легонько тревожимые приятным тянущим кожу царапанием. Может, ещё дать себя подразнить? Позволить поиздеваться чуть дольше? А он выдержит? Терпение — не самая сильная сторона Лейфа; оно у него отсутствует, но Морган обходит и это, сначала приучая ждать совместных вечеров, а теперь же дразняще разгуливая по самому краю, одновременно призывая насладиться шалостями чуть дольше и сделать первый шаг, чтобы их прекратить, обратив во что-то большее.

Но вот он просит, сам изнывает в нетерпении — какого черта сидишь на месте, Лейф? Так бережешь сокровище, что игнорируешь его состояние? Глупец. Морган ведь так и просится, гибко прогибаясь в спине, вжимаясь твердым членом в живот, буквально тая от фонящего напряжения. И предлагает себя. Ему жарко, в горле резко пересыхает, Лейф тяжело сглатывает, толкаясь бедрами, пробуя хотя бы чуть-чуть урвать кусочек блаженства — головка проезжается меж ягодиц, цепляет сжимающееся колечко мышц, и даже такое маленькое действие ударяет в голову хлесткой волной возбуждения.

Только полученное от любимого имя, которое Морган не просто произносит, а стонет, растягивая гласные, пока утопает в жгучей жажде прикосновений и поцелуев, вожделении и тяге, вышибает любые размышления. Как теперь спокойно жить, зная, как сладко выстанывает его Морган? Срывающийся, певучий и мелодичный, переполненный буйством эмоций и страсти голос его правителя лучше любых песен мира; ещё лучше, когда Лейф осознает, что причина этому — он сам. Нет, он не отзовётся никому, если его позовут этим именем — проигнорирует, уйдет; ни к кому не повернется, кроме Моргана. К нему прибежит по первому зову — хотя и отходить не будет, нет. Только рядом, только вместе. Морган жмется ближе, трётся — и он ещё о чем-то думает? Непростительно.

Лейф торопливо, но все же осторожно обхватывает подбородок, чуть нажимает на него, заставляя раскрыть рот и вторгается языком, несдержанно вылизывая нёбо, прикусывая губы, целуя спешно, будто может не успеть, — Морган, твой Лейф такой глупый, прости, что заставил тебя ждать, прости. Пальцами обхватывает основание собственного члена, слепо направляет головку, пока не упирается в нужное местечко, прижимается, чуть приподнимая бедра и толкаясь внутрь, надавливая сверху на ягодицы Моргана. Громко стонет в поцелуй, трепеща от великолепной узости, постепенно обволакивающей его плоть, от содрогающегося вокруг члена колечка мышц. Лейф не торопит Моргана, ждёт, когда можно будет сделать новый толчок, когда Морган сам возжелает насадиться глубже. Нескончаемые мурашки по плечам, спине, затылку, жаркие и пульсирующие волны сладкой неги по всей длине члена, пока Лейф проталкивается все дальше, наэлектризованный от общей страсти воздух, шум в ушах от захлебывающегося сердцебиения, отдающего болью в грудной клетке, хлесткое блаженство до поджатых на ногах пальцев, сводящее сладко мышцы. Лейф опирается на руку, заведя ее за спину, откидывается на нее, заземляясь, боясь ненароком потерять равновесие.

Лейф скользит взглядом вниз, когда Морган окончательно опускается, принимая в себя всего его — Лейф видит основание члена, скрывающегося между разведенных ног Моргана.

— Морган, — тихо зовет Лейф, скользя ладонью по пояснице, указывая хищным взглядом на их единение, смотря с вожделением и неприкрытым восхищением, — видишь? Я весь в тебе.

И, приподняв осторожно любимого, на пробу толкается; толкается так, что вновь вгоняет член до конца, порождая звонкий шлепок их тел. Лейф крупно вздрагивает, тут же возвращаясь обезумевшим взглядом к Моргану: хорошо ли тебе, мое сокровище? Пальцами гладит по всей длине член Моргана, обхватывает, двигая рукой в такт толчкам, иногда останавливаясь под головкой, чтобы растереть капли смазки по уздечке.

Лейф не скрывает похоти во взгляде, скользит языком по клыкам, приоткрыв рот, мокро слизывает пот с кожи Моргана, везде облизывая его, словно самый вкусный и приторый десерт. Весь вес переносит на руку за спиной, задаёт темп, с которым вбивается в Моргана, — по помещению гулко разлетаются развратные и мокрые звуки и шлепки от столкновения бедер, — и смотрит, смотрит лишь на свое Солнце, на свое сокровище, драгоценность, лишь на любимого. Виски жжет от пробивающихся сквозь кожу черных чешуек — плохо; он не потеряет контроль, не обратится, но как отреагирует Морган, не испугается? И в то же время Лейфу так хорошо, что он не может зацепиться мыслями ни за что и ни за кого, кроме Моргана, он может думать только о нем; думать, смотреть, слушать, вторить стонам, но выстанывать уже имя Моргана, и сцеловывать судорожные вздохи.

:
Моргану сказали, что Лейф оборотень. Что дракон. Но поди пойми охотников, где правда, а где желание выслужиться — привести того, кто скорее всего никогда не заговорит на южном диалекте, адаптируется лишь к простым делам и проведет жизнь под ошейником. Важно ли — кто он? Кто знал, что Моргану — важно? Что к пленнику, словно к магниту потянет, что пройти мимо не сможет и в первый же день протянет к нему руку, не боясь, что укусит или сломает? Чувствовал, что это — его. И сейчас, глядя в глаза изумительной красоты, Морган жалел лишь о том, что боги были так жестоки и не свели их раньше. Заглядывая в хитрый узкий зрачок, он наверняка хотел бы расспросить об особенностях его обращения, но не сейчас. Сейчас он жаждал одного, молил, буквально стоя на коленях, разве что руки в нужном жесте не складывал, хотя ему казалось, что его жест подходит куда больше.

С изнывающим стоном Морган чуть склоняется перед Лейфом, опуская голову, ища его снисходительности, ни капли не стесняясь этого. Здесь не было градации правитель — бывший пленник. Здесь было два любимых человека на равных правах, и Морган легко принимал это, не выстраивая иерархической лестницы и не заставляя Лейфа подчиняться себе. Быть может, там, во внешнем мире, он попросит его следовать правилам, как следует им сам. Как все следуют. Но здесь, наедине — ни за что.

Подбородок обхватывают пальцы, Морган жадно поддается этому движению, тихо застонав от неожиданности, но так сладко, так жарко, он тянется и сам продлить поцелуй, изучая языком клыки, но так, словно не очень-то и боится пораниться. Скорее верит в свое бессмертие. Как обычно и бывает, когда привыкаешь, что за твоей спиной — все, и отойти в сторону ты не имеешь права. Ты вечен, бессмертен, ты щит и меч, закон и карающая длань. Это все там, по ту сторону. Морган целует — и задыхается надрывным стоном, впиваясь пальцами в плечи, получая, наконец, то, о чем так долго просил.

По началу, это почти больно. От этого перехватывает дыхание и нужно несколько секунд, чтобы сориентироваться в пространстве и собственных ощущениях, чтобы жить дальше и в танец к острой боли яркой лентой вплелось удовольствие, пьянящее, такое искристое, что разом перешибало все, что было до этого. Больно? Показалось. Морган уверен, что показалось, потому что он чувствует, как Лейф замер, давая ему возможность решать самому — он ему безмерно благодарен, и Морган медленно расслабляет бедра, насаживаясь глубже и глубже, прогибаясь в пояснице, приоткрыв губы, но не делая ни вдоха, ни выдоха. Замерев в мгновении и совершая лишь одно действие — принимая в себя любимого человека. Морган одурманен этим, сведен с ума, опьянен, его восторг и счастье, кажется, достигли абсолюта, ему бы ослабить хватку на плечах Лейфа, чтобы не оставить синяков, так сильно схватился, но он едва ли осознает, что держится за него с такой силой.

От тихого голоса Лейфа Морган вздрагивает всем телом, словно приходя в себя, растерянно смотрит ему в глаза, следит за взглядом и густо краснеет, словно только-только понял, не участвовал в процессе и не вымаливал это столько времени. Странный, непонятный, мечтательный. Но совершенно точно желающий этого. Потому что замерший с опущенным взглядом, с закушенной губой, Морган совершенно точно улыбался. Ему понравилось то, что ему сказали. Понравилось, что Лейф, наконец-то, весь в нем.

Продолжить думать эту мысль Лейф не дал. От первого же толчка Морган несдержанно вскрикнул, восхищенно, удивленно, ошарашено, сдвинулся чуть удобнее, чтобы лучше и полнее чувствовать. Дыхание вновь возвращается — тяжелое, сорванное. Морган дышит ртом, часто. Язык Лейфа по коже ощущается неземной лаской, нежной, тягучей, от нее разбегаются мурашки, Морган легко подставляет ей шею плечи, ключицы, но когда сам тянется зарыться пальцами в волосах, чтобы притянуть ближе к себе, чувствует что-то странное, необычное. Сложно заставить себя присмотреться, когда Лейф так присваивает себе, что ни одной мысли в голове не остается, только и тянет податься навстречу , но любопытство прорывается. Так странно обнаружить на виске — наверняка и на втором тоже, симметрично — ряды аспидно-черных чешуек. Морган не говорит ни слова — не может, да и воздуха не хватит, лишь про себя усмехается, мол, не соврали, значит, тянется ближе и касается их губами, целует ласково, мажет языком, смазывая поцелуи вредно. Оставляет ряд поцелуев от верха скулы к уголку губ и в сами губы впивается жадно, чувствуя себя на грани и наполняясь всеми удовольствиями разом.

Всего становится слишком много. Языком проскальзывает меж чужих губ, сталкиваясь с чужим и сплетаясь в причудливом танце, вылизывая жадно. Отпустив чужие плечи — наконец-то — лишь слегка придерживается за одно, что бы не упасть, свободной рукой же ласково поглаживает по телу, куда дотягивается, то тут, то там, больше дразнит, чем ласкает, на самом деле, но у Лейфа не хватит рук его остановить. Зато Лейф так ласкает его, насаживая на себя, выбивая несдержанные стоны, глушимые мокрым поцелуем, что Морган мог лишь подаваться навстречу его движениям, потому что это было все, что он хотел, а хотел он все — от Лейфа. Этого просил, об этом умолял, и еще не раз будет молить любым образом, каким только Лейф не захочет, как не пожелает его фантазия, каким не будет его желание. А еще… Еще Лейф ласкал его рукой, и этого Морган уже не мог вынести, захлебываясь чувствами, сбивчиво шепча невнятное: «Я сейчас» ему в губы, но не более, зато выгибаясь всем телом у него на бедрах и изливаясь в руку, хватаясь за плечо, чтобы удержаться сидя в судорогах удовольствия, стремительно клонивших куда-то вбок.

Моргану показалось, словно перед глазами, да и внутри тоже, что-то взорвалось, стало очень жарко, звонко, опустошающее устало, но так хорошо, божественно приятно, невыносимо прекрасно и все это сделал для него…

— Лейф, — он заторможено моргает, возвращая себя в реальность, видит его перед собой и улыбается. Протягивает руку, касается кончиками пальцев чешуек на виске, ласково гладит, от него, по щеке, поглаживает нежное место за ушком, к губам, касаясь их пальцем. Моргану отчаянно хочется податься вперед и завалиться на Лейфа, держать себя сидя становится невероятно сложной задачей, его буквально трясет от напряжения, чтобы оставаться в этом положении, но есть нерешенный вопрос. — Ты… — он не знает, как вежливо просить, кончил ли он? Помочь ли ему дойти до этого? Что ему сделать? Морган в растерянности и еще совсем не отошел от того звонко, что в его голове и того слабо, что в его теле после никуда не девшегося экстаза, требующего от него лечь, и, быть может, устроиться уютно у Лейфа под боком? У него никогда такого не было, сложно сказать, но очень хочется, но сначала. Лейфу… Хорошо? Не очень? Надо, чтобы было хорошо. Морган все еще чувствует его в себе, но не знает, как проверить. Как глупо.

Автор:
Лейф подсознательно клеймит себя ошибкой, как когда-то в детстве заклеймили его враждебно настроенные люди. Он не согласен, но в особо тихие вечера всегда возвращался к этой мысли, находя самые разные подтверждения: в истинной форме его побаивались и не узнавали те, кого он выхаживал, было сложнее позаботиться о себе, — черная чешуя элементарно не позволяла ему спрятаться от опасности в снежных сугробах, чего нельзя сказать о правильных белобрысых сородичах, — тратилось слишком много энергии на поддержание такой формы, нужны были колоссальные запасы магии, поэтому и превращался довольно редко, только когда того требовала ситуация, когда в человеческом облике спор уже не решить. Мелкие же изменения не требовали почти никаких усилий и вылезали периодически сами, особенно с всплеском сильных эмоций, но и их Лейф мимолетно стыдился, прятал, скрывал от других. Он слишком бурно реагирует на многое, поэтому частенько ходит с чем-нибудь... Странным. Таким же странным, как и чешуйки на висках.

И так необычно чувствовать губы любимого на своей особенности. Он бы спрятался и сейчас, но для этого нужно прерваться, покинуть Моргана, а Лейф не может так поступить. На прошлые заблуждения становится плевать, весь мир сужается и концентрируется на любимом человеке, на том, кто так отчаянно отдается ему, не сдерживая замечательных вскриков и стонов, кто позволяет присваивать себя и сам показывает: ты только мой. Мой — значит весь, без остатка, с ног до головы, с любыми капризами, страхами, исключениями. Мой — значит любимый при любом раскладе, в любом виде. Мой — значит душа, сердце, тело, любовь Лейфа только для Моргана и ни для кого больше; но он не будет ограничивать его, не будет душить своей жадностью и переламывать, потому что со своим сокровищем хочется только трепетно, ласково, заботливо.

Морган второй раз переубеждает: сначала на словах, а теперь ласковыми поцелуями — что всё в порядке, ему не страшно, ему даже нравится. Лейф сквозь пелену неземного удовольствия глядит на Моргана с благоговением, чуть улыбаясь, и подаётся в поцелуй с нетерпением, с готовностью раскрывая рот, переплетаясь языками, принимая чужую жадность и страсть и отдавая свою без промедления.

С Морганом любое, даже самое безобидное — всплеск безумных бурных эмоций, и если раньше его сдерживал магический ошейник, то сейчас никаких ограничений нет, и Лейф и боится, и предвкушает: боится уже больше по инерции своих причуд, предвкушает реакцию окружающих на них, но главное — реакцию Моргана. Потому что знает теперь, что любимый поддержит и не позволит утопать в глупых мыслях. Это отдельное наслаждение — немного смущающее с непривычки, но, в целом, он думает, что привыкнет к этому быстро, если не уже, — показывать настоящего себя и получать такой приятный отклик.

Морган дразнится, играет на оголенных нервах, на чувствительных участках кожи, точно зная, что его не остановят: нет ни физической возможности, ни желания это делать. Лейф охотно обжигается его касаниями, может, из небольшой вредности сжимает кольцо пальцев на члене чуть сильнее, двигает ими по всей длине резче и рванее. Толчки уже становятся каким-то безумством, — чистым, необузданным, лихорадочным, маниакальным, — от которого сложно отказаться. Это не последняя ночь, но это не повод быть сдержаннее; Лейф не умеет, он всю жизнь жил, идя на поводу своих желаний, чувств, эмоций, поэтому ограничить себя сейчас? Невозможно. Морган сладко шепчет дрожащим голосом, что-то хочет донести — Лейф понимает, что именно, но всё, что может, это нарастить темп ещё немного, подталкивая ближе к моменту экстаза. Морган восхитительно сжимает член внутри себя на последних толчках, отчего по телу идут острые мурашки вперемешку с взрывными волнами блаженства. Перед глазами гуляют искры, в паху один за другим разматываются горячие узлы возбуждения, бедра уже скорее по инерции толкаются ещё пару раз, доводя до окончательного экстаза — безумно хорошо. Долгожданный оргазм настолько оглушает, что должен сбросить все звуки на минимум, оставляя наедине с физическим удовлетворением, заставить зажмуриться и запрокинуть голову назад, отключиться от любых других тактильных ощущений, кроме как собственной разрядки, но вместо всего этого Лейф слышит только захлебывающегося от удовольствия Моргана, восхищённо смотрит на то, как его выкручивает от острого удовольствия, как он изумительно выгибается, хватаясь крепко за подставленное плечо, как горячая сперма попадает на руку, — божественно; ничего прекраснее Лейф не видел, он уже хочет вновь довести Моргана до такого же состояния, до такого же исступления. И это все его. Но собственный оргазм получается настолько сильным, что Лейф чувствует наступающую усталость вперемешку с звонким восторгом, так что приходится немного повременить.

Лейф ластится к руке, почти урчит утробно от новой порции нежностей, закрывая глаза; в мыслях только то, насколько же Морган восхитителен, чудесен, прекрасен. Он выдыхает блаженно, когда его гладят за ухом, целует пальцы, приоткрывая наконец глаза и смотря благодарно и восторженно.

Лейф улыбается в ответ, обнимает освободившейся рукой поперек талии — наконец-то — и тянет на себя, ложась на спину. Лейф всё ещё медленно, немного лениво оглаживает пах Моргана, размазывая по расслабившемуся члену чужое семя. Он подаётся бедрами назад, чуть ниже, постепенно выходя из чарующей узости, но, слыша, с каким мокрым хлюпанием это делает, понимает: он кончил внутрь, в Моргана. Это было очевидно и не представлялось возможным избежать, но как же стыдно — Лейф раздосадованно мычит, утыкаясь в плечо Моргана.

— Прости, — виновато тянет Лейф, поглаживая по внутренней части бедра. — Было так хорошо, что я не сдержался.

Лейфу жизненно необходимо, чтобы его сокровищу было максимально хорошо, приятно, удобно. Лейф осторожно перекатывается на бок, укладывая Моргана рядом, нежно целует раскрасневшиеся губы, неторопливо, с чувством проникая внутрь, чтобы просто приласкать, поблагодарить, медленно сходит на истерзанную шею, плечи, ключицы, не обделяя вниманием ни одну из распустившихся на коже меток. Он располагается между разведенных ног, нависает сверху, внимательно и довольно осматривая с головы до пят — до чего же хорош Морган, приходящий в себя, измотанный, но явно счастливый, наслаждающийся послеоргазменной негой! — и вновь припадает губами к груди. Лейф ведёт языком по липкой смазке, оставшейся на ещё немного подрагивающем животе, кидает вопрошающий взгляд на Моргана — можно? — и почти сразу мажет по расслабленному члену, слизывая капельки семени; чуть терпко, но Лейфу безумно нравится, поэтому он пробует ещё. Морган действительно вкусный.

:
Есть правила. Для правителя их целая сеть — огромная, пространная, опутывающая его с головы до ног, описывающая каждую сферу его жизни. Что можно, что нельзя, что допустимо, что нет. Где-то есть послабления, где-то он может сам переписывать их по своему усмотрению. Строго говоря, можно топнуть ножкой и отменить все, но это вызовет взрыв, подорвет доверие совета, поэтому нужно склонять голову и следовать правилам.
Морган — идеально следует им. Потому что не было причин не. До Лейфа. Он не вписывается в правила. Пленник-северянин, подарок, раб. И тут, Морган возводит его в ранг, даже не наложника  — нет, он никогда не оскорбит его этой ролью — жениха, и после — мужа, хотя тот еще и не знает об этом, это Морган так решил. Такое грубое нарушение — всего. И объявит он об этом послезавтра, на празднике винограда, перед всем городом, а не на личной встрече совета, которая, безусловно, будет после, и на которой все двенадцать советников будут дружно забивать его. Он справится с этим. Ради любимого.
Моргану сложно облачить Лейфа в слова. По привычке он пытается построить логическую связь, цельное определение, которое можно было бы зафиксировать на бумаге, но испытывает лишь безграничные чувства. Любовь, преданность, искрящийся восторг, пенящуюся радость. Сладкую усталость. Ничего из этого он не хотел бы записать, но точно запомнит, а на память молодой правитель не жалуется.
И все же Морган устал. Он вымотан теми чувствами, которые испытал, спустя столько времени, которое воздерживался от любых проявлений эмоций, такой взрыв опустошил его, оставив лишь ласковую нежность к Лейфу, желание прильнуть ближе и тихо провести ночь вместе, не задумываясь о том, что будет завтра. Просто немного побыть в моменте «сейчас». Могут они себе такое позволить? Не слишком нагло для него? Лейф тянет его к себе, давая лечь на себя, и Морган охотно подается, не боясь, что ему будет тяжело или неудобно. Он чуть вздрагивает от его руки на своем члене — так чувствительно, до дрожи, до мурашек. Морган невольно задумывается — смог бы он еще раз кончить, реши они продолжить? И ответ определенно один, с Лейфом — да. Почему-то не было никаких сомнений. Но пусть, не сегодня. Они обязательно проверят эту теорию в следующий раз. Лейф выходит из него и Морган шумно выдыхает. Было как-то правильно, вот так, вместе. Понятно, что нельзя постоянно, но все равно. Он мягко касается пальцами волос Лейфа и улыбается, прижимается губами к его виску и шепчет на ухо, опаляя его дыханием:
— Мне очень понравилось.
Пусть любимый не стесняется, не сдерживается, Моргану и в самом деле на удивление приятно ощутить его в себе, и в этом смысле — тоже.
Даже когда его перекладывают на кровать, он не сопротивляется, в конце концов, Лейфу так может быть удобнее, верно? Зато поцелуй пьянит, заставляет начать жить заново, податься за ним следом, когда оборотень отстраняется, медленно переходя с губ на шею — Морган медленно отклоняет голову назад, подставляя ее без остатка, наслаждайтесь. Интересно следить маршрут: с шеи на ключицы, на плечи. Морган лег удобно, притянув под голову подушку, чтобы видеть Лейфа и при этом лежать максимально расслабленно, ведь сил у него почти не осталось. Лишь на то, чтобы дышать и смотреть, любоваться, изучать — и было что! Лейф был божественно хорош, растрепанный, с проступившими признаками истинной натуры, хищный, ярый собственник, что легко читалось в каждом его движении, Морган не завидовал тому, кто попробует протянуть к нему руку без разрешения. Невероятно элегантный, плавный, изящный, на его движения хотелось смотреть и смотреть — и Морган именно этим и занимался, а кто ему запретит?
Но то — что он делал, заставило судорожно втянуть воздух.
— Лейф, — тихо позвал он, так тихо, что едва ли это можно было услышать. Наблюдать за тем, как тот слизывает с живота капли спермы было — непонятно. До перехватывающего дыхания. Недостаточно, чтобы схватить за волосы и заставить остановиться. Но достаточно, чтобы замереть и не иметь возможности отвести глаза. Это… Он не знает — как. Он не проверял, и даже не задумывался. У него не было партнера, с которым хотелось бы попробовать. И у него безумно колотится сердце при виде Лейфа, который так легко делает это, обжигая каждым  прикосновением.
— Лейф! — несдержанно вскрикивает Морган, выгибаясь от прикосновения языка к члену, жмурясь. Кажется, он считал, что теорию того, что можно кончить два раза подряд они будут проверять в следующий раз? А Лейф явно иного мнения. Потому что от одного только вида любимого между его разведенных ног, с таким заинтересованным видом уже становится хорошо, а от того как он, о, небеса, касается члена языком, и вовсе скоро встанет в полную силу.
Морган переводит дыхание, усилием открывает глаза, но видит Единый, лучше бы он этого не делал, потому что от такого Лейфа действительно не встанет только у мертвеца. Он прикрывает глаза ладонью и тихо стонет, откровенно догадываясь, как Лейф может чувствовать, как твердеет его член. Словно мальчишка какой-то, первый раз узревший обнаженную девушку! Морган пытается успокоить сбившееся дыхание, взять себя в руки, словно своей реакцией мог оскорбить любимого, обидеть.
— Душа моя, — голос мягкий, ласковый, вкрадчивый, и подрагивает чуть незаметно, но чуткий слух легко может выцепить эту сладкую дрожь, которую не скрыть, как не пытайся. — Если ты вознамерился вновь возбудить меня, то ты на верном пути, — на губах Моргана улыбка, он говорит об этом будто бы легко, а у самого уже глаза черные от разлившегося зрачка, пальцы дрожат, губы пересохшие облизывает часто, неотрывно уже следя за своим избранником, потому что ему нужно, важно, необходимо видеть то, как он склонился над ним, как касается языком, что от этого все тело в жар погружает, но — видеть-видеть-видеть. Лейф красив божественно или безбожно, Моргану плевать, он безупречен, и он никогда не пресытится им.
— Но если нет, то самое время остановиться, вернуться и обнять меня, — дает шанс отступить, подсказывая самый простой и верный путь, которому будет рад. Они просто полежат, отдохнут и уснут. Утром доберутся до купальни. Он сможет взять себя в руки и перебороть уже окутывающее его состояние возбуждения, без вреда им Лейфу. Потому что его благополучие и интересы прежде всего, и всегда так будет для Моргана. А он опьянен им, жаден до него, хочет получить его всего, целиком, от и до, пусть и даже на ногах сейчас едва ли смог бы устоять от слабости. Никогда еще Морган не был никем так одержим, как Лейфом.
Моргану так хорошо, что это уже давно перестало его пугать. Очередная грань, которую он перешел, опершись на руку Лейфа, о чем тот даже не знает, но Морган постарается ему рассказать однажды. Может быть. Если это будет важно. А сейчас важен он. В такой позе, что Морган закусывает губу и старается дышать через раз, сжав пальцы на одеяле покрепче, не отводя темного, внимательного взгляда, чуть склонив встрепанную голову набок.

Автор:
Лейф чувствует, как под языком и губами дёргается член, как наливается кровью, как постепенно вновь встаёт, твердея и увеличиваясь в размерах, и заинтересованно наблюдает за этим, прикусывая губу. Такое влияние он имеет на Моргана? Это не может не льстить. Оборотень хищно облизывается, рассматривая вблизи длинный, аккуратный орган, — даже здесь Морган идеальный. Взгляд перемещается выше, чтобы увидеть состояние возлюбленного, и натыкается на то, как он закрывает глаза рукой и старается прийти в себя. Эти жесты балансируют между «обезоруживающие» и «возбуждающие», и Лейф на секунду хочет сжалиться над Морганом, но не будет ли ещё безжалостнее оставлять его в таком положении?

Морган явно предлагает два варианта, как можно поступить: отступить или... Лейф зачарованно любуется потерянным в ещё не сошедшем экстазе образом Моргана, заглядывает в черные от бешеного шквала чувств глаза, скользит по напряжённым пальцам, сгребающим одеяло, по маняще мелькающему языку, облизывающему губы — он опять хочет поцеловать его, а лучше зацеловать всего с ног до головы, но у него ещё будет возможность сделать подобное — и в таком состоянии Морган предлагает помедлить? Лейф задумывается только для вида — на самом деле, уже давно все решил. Он мог бы прислушаться к предложению Моргана, вернуться, чтобы наконец согреть своим теплом и самому понежиться в объятиях, но это означает, что придется оставить любимого разбираться с внезапным возбуждением в одиночку. Мог бы... Но, во-первых, его сокровище возбуждено, да так, будто и не кончал до этого. Во-вторых, было бы хорошо ещё немного измотать его радость, просто чтобы ночью его светлую голову не посещали отвратительные кошмары, как в прошлые ночи. И, в-третьих, Лейф ставит Моргана выше всего остального, что когда-либо имело вес в его жизни. Выше чего? Что было такого важного в прошлом? И было ли? Существует ли что-то ещё помимо его Солнца, его благополучия, удобства, комфорта? Что-то кроме его желаний, шалостей и чувств? Нет, глупости какие. Поэтому прикидывается глупцом, будто и не понял совсем, что ему предложили второй вариант, возвращаясь к своему делу.

— Не хочу останавливаться сейчас, — шепчет вкрадчиво Лейф, ласково оглаживая бока Моргана. — Я обниму тебя, но пока..., — обещание закрепляется во взгляде.

Лейф медлит специально, мимолетно обдает горячим дыханием возбуждённый член, лукаво улыбаясь, целует нежную кожу на внутренней стороне бедра и сразу прикусывает легонько, — не клыками, конечно нет, только передними зубами, — просто чтобы чуть-чуть подразнить. Поставить ещё следов? Морган явно устал, хоть и вновь возбуждён; Лейф ещё успеет это сделать, можно делать всё дозированно, постепенно. Хотя сложно рассуждать о размеренности, когда он сидит меж ног своего самого любимого, замечательного, прекрасного, и-де-аль-но-го человека, которого раздразнил настолько, что довёл до второй эрекции. Лейф целует выпирающую тазовую косточку, подбирается ближе к истекающему смазкой члену, и дразняще втягивает кожу, подкусывая, — всё-таки одно напоминание он оставит.

Ну прости мне эту шалость, сокровище моё, — вкладывает в свои касания, поцелуи и прикусывания, которые не длятся долго; главное сейчас не это. Лейф  уже через мгновение нагловато, но еле-еле касаясь, ведёт кончиком языка от основания члена к самому кончику, обхватывает головку губами, почти моментально отпуская — пробует, смакует, смотрит, нравится ли так Моргану или стоит попробовать по-другому? Пальцы невесомо скользят по всей длине вниз, сжимают легонько у основания и придерживают член навесу, прижимая к губам. Лейф с причмокиванием целует головку, уздечку, спускается поцелуями по стволу, чтобы широко пройтись языком от поджатой мошонки и вновь до края головки.

Лейф будто в трансе, а его заклинатель, умело плетущий ниточки, тянущиеся от разума и сердца оборотня к рукам, — Морган. И этот гипноз так сладок, так желанен, что Лейф не собирается его прерывать. Нет, этот гипноз совсем не опасен, он ныряет в него добровольно, в нем безопасно, уютно, так, как и должно быть, даже если сейчас — горячо и пленительно настолько, что у него почти лихорадочный жар. Он сходит с ума, даже когда достигает пика удовольствия не сам, а старается довести до предела Моргана; лишь бы его Солнцу было хорошо. Пусть Морган смело заявляет о своих желаниях, даже самых диких, пусть стонет и кричит для него, совершенно не стесняясь проявлять свои чувства, пусть отбрасывает и нарушает все правила, которые существуют на этом свете, — Лейф исполнит любой каприз, доведет до исступления ещё ни раз, поддержит в любом безумстве.

Втянуть клыки, постараясь сосредоточиться и взять себя хоть немного в руки — задача обычно лёгкая, но рядом с Морганом трудно усмирить бурю чувств. И все же он это делает. Делает не для того, чтобы остыть, а чтобы доставить возлюбленному больше удовольствия: вновь мокро обхватить губами головку и начать спускаться вниз, вбирая в себя член. Немного вперёд, примеряясь, чуть назад, вдыхая больше воздуха через нос, все равно осторожничать с зубами и не забыть приласкать языком, в какой-то момент выпустив из горячего плена рта, и так по кругу, помогая себе рукой у самого основания, иногда смотря исподлобья на Моргана, проверяя, насколько ему нравится происходящее.

Морган особенно чувствительный после первого оргазма — это видно, это чувствуется. Лейф вздрагивает совсем немного, когда Морган изливается ему на язык, и оборотень просто не хочет отстраняться от любимого в такой момент. Вкусно, сладко, изумительно — в голове и на языке почти одно и то же, Лейф довольно слизывает с губ капельки спермы и поднимается к Моргану.

— Все хорошо? — Лейф рассматривает Моргана, переплетает пальцы, чуть сжимая в хватке, и ложится рядом. Он тянет одеяло, укрывая возлюбленного и улыбается ему. Дайте ему хоть все время мира, он бы ни на секунду не отошёл от него и не перестал бы любоваться.

Автор:
Глупо было сомневаться. Глупо и бессовестно. Лейф незамедлительно следует за Морганом; больше он не позволит себе подобного. Стражники шарахаются, Лейф морщится, кидая быстрый взгляд, но не более — больно нужны они, когда их уже отгоняет Морган.

Морган не просто откладывает на дальнюю полку, на всякий случай, а сжигает ошейник. Лейф слушает заклинание, слетающее с губ любимого, видит, как голубые языки пламени меняют цвет, облизывая проклятый артефакт, уничтожают его; хватка Моргана особенно теплая, ощущается остро, крепко, уверенно. Оборотень восхищается: милый Морган, насколько же ты самоотвержен и смел.

В середине пути Лейф уже хочет припрятать хищные причуды, но взгляд, внимание, все его существо приковано к Моргану — к черту тех, кто шепчется за спиной, кто смотрит косо или отшатывается от испуга; дракон принадлежит только одному человеку, их правителю, и императору нравится природа своего спутника, так что Лейф не собирается лишать Моргана даже такого удовольствия.

Ароматы самые разные, необычные, непривычные для чувствительного носа; Лейф с удивлением рассматривает и окружение, и помещение, и длинный стол — вообще всё. Кивает Моргану, заинтересованно оглядывая блюда, которых для бывшего горца все равно много, которые буквально пестрят разнообразием. Он садится рядом с Морганом — надеется, что можно, потому что в таком месте и дышать как-то скованно получается — и выцепляет подошедшего юношу. Конечно, трясущегося от страха. Лейф провожает взглядом слугу, хмыкая. Не сделает оборотень ничего такому юнцу. Для него или Моргана он не представляет опасности.

Он съедает завтрак, не прекращая разглядывать все новое, но чаще ловя взгляды любимого и играя мельком в переглядки, довольно выдыхая в конце и смотря благодарно на Моргана. Настроение лучше некуда, невозможно не ответить на обворожительную улыбку возлюбленного, не податься чуть ближе навстречу касаниям.

Помещение вновь сменяется. Морган все дни проводит в такой спешке? Удивительно.

— Конечно, — выдержать? Ради Моргана — запросто. Нутро сгорает от желания поцеловать, Лейф касается ладони Моргана мимолетно, на секунду сжимая, пока перед лицом не возникает портной — значит, пора.

Обычно он мастерил одежду сам, но она была довольно неаккуратной и простой, так что одеяния южан на первый взгляд показались ему непрактичными и вычурными. Хотя, пролежав в первый раз под солнцем и почти заработав ожоги, понял, что здесь всё-таки лучше ходить с покрытыми плечами. Южане выглядят аляписто и броско настолько, что северянин воротит нос; Морган же в этих одеждах выглядит бесподобно. Но Лейф отчего-то уверен, что он будет бесподобным в любом виде. В мастерской глаза разбегаются от изобилия материалов, инструментов; он напрягается, когда вокруг запястий обматывают ленту, потом талию, грудь, пускают вдоль ног — дракон заинтересованно и недоверчиво следит за движениями, чувствуя, как натягиваются нити напряжения внутри; это ничего, это он выдержит. Когда его разворачивают в очередной раз, Лейф уже хмурится, но видит точно также насупившегося Моргана и улыбается, успокаиваясь. Морган сейчас как маленький ребенок, у которого забрали любимую игрушку; Лейф хочет подойти к нему, обнять, разгладить хмурую морщинку меж бровей и вновь заверить, что эта игрушка от своего хозяина никуда не уйдет, не будет принадлежать кому-то другому или видеть кого-то ещё, помимо своего любимого обладателя.

Его не тревожит, что Морган нетерпеливо вжимает его в стену, не обращает внимание на тянущее ощущение от силы объятий — вместо этого улыбается любимому, обнимает в ответ, гладит по голове, отвечая: "Не извиняйся, все замечательно". Частые поцелуи словно так необходимые сейчас глотки воздуха; Лейф оживляется, сам целует наперебой, прижимая к себе и склоняясь к Моргану, предоставляя больший доступ.

Он готов поступиться своими желаниями, готов молчать, не двигаться, вообще слиться с окружением, став серой тенью, лишь бы Морган был спокоен. Но его сокровище так боится чего-то, так остерегается, предупреждает. Лейф смотрит обеспокоенно, сдвинув брови; конечно, он выполнит всё, что Морган от него потребует.

— Да, — Лейф говорит серьезно, уверенно; ласково очерчивает подбородок, скулу, лоб, все-таки стирая взволнованные чёрточки с лица Моргана. — Да, обещаю.

Хаотично расцеловать всё лицо, каждую клеточку, задержавшись на губах, уткнуться губами в висок, принимаясь нашептывать нежности: Солнце моё, сокровище, радость, любовь моя; ты сильный, бесподобный, ну чего ты боишься, твое "лекарство" же рядом с тобой! — попытки отдать всё свое тепло и подбодрить.

— Всё будет хорошо, слышишь? — Лейф выпрямляется и улыбается ему. — Мы справимся. Не волнуйся, — он легонько трётся кончиком носа о нос Моргана, заглядывает в глаза. — Я люблю тебя. И всегда буду, несмотря ни на что, — Лейф прижимает ладонь Моргана к груди, позволяя почувствовать убыстренное сердцебиение, почувствовать тягу сердца, души к любимому человеку. — Потому что ты здесь, под кожей. В самом сердце.

Толпа людей почтенного возраста, от которых так и веет неприязнью, встречают в новом месте. О них предупреждал Морган? О, Лейф чувствует, как строго и раздражённо на него глазеют. И все равно на взгляды, на чужие эмоции — значение имеет только любимый человек и данное ему обещание.

Нужно воспринимать любой раздражитель как обычный фоновый звук. Не более. Он ведь никогда не нападает первым. Отключить агрессию, выбрать центром внимания любимого человека, чтобы держать себя в руках. Морган просил. Лейф не может подорвать его доверие. Голосов вокруг становится много, дракон не понимает темы разговора, и настороженно, встревоженно посматривает на возлюбленного. Лейф прикусывает щеку изнутри, тут же ощущая привкус железа на языке; никогда он так сильно не нервничал за кого-то. Вкус крови раздражает, но внезапная боль приводит в чувства. Просто молчать, не двигаться, что бы ни случилось. Морган справится; Лейф хоть и не может отступить от данного обещания физически, но может поддержать хотя бы взглядом.

:
Совет представляет собой особое зрелище. Это устои, это традиции, это вековая история. Главы основных родов королевства, аристократия, величие и сила. Морган задыхается с ними. Каждое его слово подвергается тщательному обсуждению, каждая мысль — проверке, не редко выходя после собраний он просто прижимается спиной к стене и сползает на пол, настолько обессилен. Лейф еще не видел его таким. Хорошо бы, чтобы и дальше не видел.

Морган ведет его за собой — и за ними смолкают переговоры, сменяясь на шепотки, он кожей чувствует взгляды, неприятные, липкие, но не меняет своего решения — Лейф будет с ним. Лишь у кресла мягким движением просит его сделать полшага на зад и остаться там, а сам занимает свое место. Здесь Морган другой. На его лице нет приветливости, лишь холодная сдержанность, закрытость. В нем не узнать того, кто был в Лейфом наедине.

— Мы готовы начать, — даже голос другой, строгий.
— Не готовы. В зале посторонний, — откликается один из лордов, Морган переводит на него взгляд. Началось.
— Это не посторонний. Его зовут Лейф. С сегодняшнего дня он будет присутствовать на собраниях. До завтрашнего дня его статус сохраняется в секрете. Считаю этот вопрос закрытым, и прошу начать встречу.
— Нет, вы…

Морган прикрывает глаза, слушая пререкания. Он ждет, пока поток высказываний и реплик иссякнет, и лишь потом требовательно и резко велит замолчать. Обращает внимание, что он вправе сам решать вопрос состава совета, менять его по своему усмотрению, а так как у Лейфа нет права голоса, его присутствие не требует голосования. Силой переводит все в нужное русло.

Все проходит так. С надрывом, на повышенных тонах с тыканьем друг другу своими статусами. Морган до последнего пытается не указывать, что его право голоса решающее, но зачастую без этого его не хотят слушать. Все доходит до пика, когда в гневе один из лордов вскакивает и кричит, что Морган не его отец и не имеет права принимать решения. Повисает тишина. Пожилой мужчина прижимает ладонь к губам и садится на место, остальные не стремятся высказаться в его защиту. Оскорбление императора это очень серьезное правонарушение.

Морган оглушен им. И криком, и претензией, и тем, что до этого его обвиняли в слабохарактерности, а уже потом в несоответствии отцу, у него звенит в голове и темные мушки перед глазами, он хочет выбраться отсюда и упасть в объятия Лейфа, молча, замереть и не шевелиться. От него чего-то ждут, а у него в голове все еще этот пронзительный крик. Рука сама собой соскальзывает к поясу, на котором должно быть зелье от головной боли, но его там нет. Кажется, вчера они его отвязали. Пальцы бессильно сжимаются на узле завязки одежды.

— Хватит, — выдыхает, выпрямляясь. Он может решить все это и без вспомогательных медикаментов. Висок словно пронзило острым стилетом, до вспышки темноты за правым глазом, он им почти не видит — и слава небу, еще видеть этих людей не хватало.

— Если вы имеете что-то против моего правления, подайте официальную жалобу, — голосом Моргана можно заморозить всю воду в купальне. — Но прекратите вести себя, словно вы юный подросток. Наберитесь смелости спокойно сказать мне все прямо в лицо, а не кричать, чтобы потом в ужасе зажимать рот. Я сделаю вид, что не слышал, исключительно в благодарность за ваши заслуги. Еще один подобный… Инцидент, и разговор мы продолжим черед суд. Господа, я надеюсь, мне не нужно объяснять, про прецедент состоялся, и касается всех, — Морган обвел невидящим взглядом всех . Сколько они уже здесь? Это продолжалось несколько часов. Криков, перекрикиваний, выяснения отношений, выхватывания бумаг. Бедный Лейф, он все это время на ногах. Морган даже обернуться к нему толком не может.

— Не вижу смысла продолжать эту встречу, она явно зашла… В тупик, — интонационное выделение последнего слова дает понять, что терпеть это он не намерен. А он просто не может. Больше не может, ему нужно лекарств. Он не может отбиваться от этой своры, доказывать, что он прав, защищаться и продвигать интересы государства, терпеть обвинения и выносить огромное количество тяжелых эмоций сам. Ему больно. Есть люди способные на это самостоятельно, а он не вытягивает.

— Встреча закончена, — Морган рывком поднимается на ноги, судорожно вдыхая и невольно распахивая глаза, голова кружится, но он идет к двери, ему нужно выбраться из этого ада как можно скорее. Он уверен, что Лейф пойдет за ним, не останется там, и его не растерзают эти стервятники. Морган успевает торопливо выйти из зала и даже пройти несколько шагов, прежде чем спотыкается и падает, неловко выставив руку, чтобы не совсем уж удариться при падении. Потрясающе. Он просто хочет добраться до спальни, найти склянку и выпить лекарство, он уверен, что оно там еще оставалось. Так много?

Лейф. Можно попросить Лейфа принести. Сможет ли он разобраться, как дойти? Или слишком сложно будет сориентироваться в сплетениях коридоров? Не стоит, Морган справится сам, просто передохнет минуту в тишине, как поднимется, и дойдет. Он ведь и не с таким справлялся, верно? Можно, просто, минуту объятий? Пожалуйста.

Автор:
Лейф не переминается с ноги на ногу, не двигается почти, замирая в одной позе, и перескакивает взглядом с одного незнакомца на другого. Каждый позволяет себе обращаться к Моргану с претензией в голосе, и кипящую уже в горле ярость сложнее и сложнее сдерживать. Он на секунду прикрывает глаза, выдыхая. Он обещал. Обещал не высовываться, стать незаметным. Но ночью-то убеждал в совершенно ином: в лихорадочном собственничестве, безусловной защите. Две абсолютно несовместимые истины сталкиваются, раскалывая разум, а Лейф не может решить, какая же из двух парадигм верная: та, что повлечет за собой моментальный взрыв, или та, что будет сводить с ума  каждый день. Защитить сейчас, но навлечь ещё большие проблемы? Позволить разобраться самому, но наблюдать, как медленно угасает любимый человек? Но тут и без него самый настоящий адский ворох криков, злых взглядов, явно нелестных выражений. Каждое его слово может обратиться против них, не говоря уже о любом неосторожном жесте или действии. На Севере проще — там решает грубая сила; здесь же главное оружие, видимо, слова.

Звенящая тишина оглушает и его; Лейф прожигает ненавидящим взглядом застывшего на месте старика. Здесь и понимать смысла не нужно, важен результат: Морган ожесточается и вскоре уходит, а Лейф не может не последовать за ним. И жалеет, что не выскочил раньше — видит сгорбленную спину и уже сидящего на полу возлюбленного, сводит в страхе брови; зрачки расширяются от почти панического ужаса.

— Морган, — испуганно зовёт Лейф — не кричит, потому что видел реакцию на недавние крики, потому что так сделает только хуже — и незамедлительно бросается к нему. Осторожно обнимает, прикрывает рукой ухо, прижимая боком к себе, надёжно — он надеется — закрывая от окружающего мира. Ладонью оглаживает спину, особенно пригревая лопатки, и думает, думает, думает. Нельзя терять рассудок от испуга — это не поможет ни Моргану, ни ему самому.

Бедный, бедный Морган. Идти против всех тех остолопов, доказывать свою правоту — Лейф уверен, что ничего плохого молодой правитель не предлагает, просто старое поколение не способно мыслить гибко, — и пытаться сохранить холодный расчёт... Безумно трудно. Каждый день такое проживать — все равно, что добровольно на плаху идти. Как бы Лейф хотел забрать Моргана от этого негатива, но можно ли? Он не может влезать в чужую, уже устоявшуюся жизнь и менять, ломать её так, как хочет. Особенно если это жизнь любимого человека. Или же наплевать на все нормы? Нет, это неправильно. Лейф теряется; он не знает, что именно должен сделать, чтобы было лучше, и должен ли вообще.

И эта ситуация — то, куда его завела слепая ревность. Идиот. Он виноват. Посчитал, что сможет так легко и быстро избавить Моргана от давней и сложной проблемы, от тяжёлых симптомов и последствий, самонадеянно отобрал единственное спасение. Сейчас же нужно поскорее достать лекарство из спальни.

— Держись.

Лейф не чувствует усталости, — на Севере нужно быть особенно выносливым, чтобы быть способным и замереть в статичной позе в тяжёлых условиях, и вскарабкаться на скалы голыми руками, и сделать ещё много чего трудного физически, — поэтому ныряет по руку, подхватывает Моргана под спину и колени и поднимает на руки. Он совершенно точно не оставит Моргана здесь, когда буквально за стеной сидят те, кто довел его до такого ужасного состояния. Лейф хмурится и сжимает челюсть так, что желваки от ярости проступают: он бы всех просто переубивал, но вряд ли Морган одобрит хотя бы малейшее кровопролитие.

Запомнить маршрут до комнаты — обычное дело для того, кто с детства бегает в абсолютно одинаковых и серых коридорах пещер и всегда находит выход из них. Здесь хотя бы можно зацепиться взглядом за определенные элементы декора; в пещерах никаких пометок нет, поэтому приходится оставлять свои и возвращаться назад, чтобы пойти другим путем, если уже второй раз натыкаешься на одну и ту же руну или символ. Лейф идет достаточно быстро, но не настолько, чтобы потревожить Моргана лишней спешкой.

Лейф боится за Моргана, ему больно видеть его в таком состоянии. Слушает его сдавленное дыхание, прижимает к себе надёжнее, шепчет иногда: "Осталось немного, потерпи, прошу", — и заворачивает в бесконечные повороты. Лейф наконец возвращается в покои, из которых они ушли этим утром, — оковы у стены привлекают внимание лишь на мгновение; правильно говорят, что, если живёшь в негативе, то и замечать будешь только его.

— Не знаю, где именно твоя спальня, — признается тихо Лейф, виновато смотря. — Поэтому побудешь здесь, хорошо?

Он усаживает Моргана на постель, ворошит одеяло в поисках заветного мешочка и, найдя, вручает в руки. Не хочется этого делать, ибо Лейф чувствует, как тянет от средства терпкими отвратительными нотками зависимости; зелье и спасает, и вяжет к себе почти наркотической необходимостью. Но сейчас — нужно. Сейчас иного выхода нет. Лейф садится за спиной, просяще надавливая на плечи и подталкивая навалиться на него.

— Прости, — шепчет осторожно, обнимая поперек талии, прижимая к себе. — Это я вчера отвязал лекарство. Не нужно было, — смотрит обеспокоенно, боясь пошевелиться или вздохнуть глубже нужного: вдруг станет ещё хуже? — Как ты себя чувствуешь? Тебе и завтра нужно будет проходить через подобное?

:
Правитель ведь не должен быть таким. Наоборот, должен быть стойким, несокрушимым. Что-то в Моргане сломалось, тогда, давно, и это заставляет отца зло сжимать зубы и отводить взгляд , и терпеть лекарей с их зельями во дворце. Они ведь тут только ради императора. Это тайна. Кроме него и отца только Лейф теперь и знает. Сомнительная радость. Морган хочет обрадовать своего дракона, а не расстроить, опирается на подламывающуюся руку, чтобы подняться до того, как он появится в коридоре, но не может. Просто не может. Даже если лорды решат покинуть зал сразу, а не час спустя, как обычно, вдоволь перемыв ему кости — не смог бы.

Но испуганный голос настигает раньше. Как и осторожные прикосновения теплых — кажущихся обжигающими — рук. Его трясет, как в ознобе, он прижимается к Лейфу и мучительно сводит брови, не в силах выдохнуть ни слова. Им нужно уйти отсюда до того, как они выйдут. Нельзя дать ни единого лишнего повода для разговора, у них их и так слишком много — вся жизнь Моргана перемывается советом. Морган прикрывает глаза. Минуту. Всего минуту, он придет в себя и все сделает. Встанет, пойдет, заберет Лейфа с собой подальше. Если бы скулы не были сведены, наверняка стучали бы зубы. Что-то внутри почти требует жалобно прошептать «Больно, Лейф», но Морган молчит — он этого не сделает. Зачем травить душу близкому? Что может сделать Лейф?

Но тот делает даже больше, чем Морган может ждать — легко подхватывает его на руки, заставляя зажмуриться — от резкой смены положения перед глазами все потемнело и приходит в себя мучительно медленно. Морган прижимается виском к плечу Лейфа, замерев, чтобы не помешать ему. Верит, что не уронит, не навредит, ни капли сомнения в этом, разве что переживает, что тяжело. Он все-таки не юная девушка, чтобы его было просто на руках носить. Наверняка стоило бы посмотреть, где они, чтобы помочь сориентироваться, но он просто пытается ровнее дышать. Можно же так? Куда-то же они идут? Вот остановятся — и он посмотрит, подскажет.

На руках у Лейфа, особенно после зала совета, удивительно хорошо. Уютно, комфортно, защищено. Морган неосознанно ищет защиты в моменты, когда не способен себя защитить самостоятельно, хотя обычно просто запирается в спальне и падает на кровать, или пьет одну склянку за другой. Ему уже приготовили еще, нужно забрать.

Они останавливаются. Морган нехотя открывает глаза — они в покоях, в которых жил Лейф. Он нашел дорогу? Они же так далеко ушли сегодня. Он восхищен любимым, просто не может сейчас выказать этого, скованный своим состоянием надежнее любых цепей. В руки передают знакомый тканевый мешочек — Морган бросает благодарный взгляд и торопливо достает флакон. Открытый он источает еще более насыщенный аромат, но он этого даже не ощущает, опустошая в пару больших глотков. Пустая склянка выпадает на кровать из ослабевших пальцев. Морган охотно вжимается спиной в грудь Лейфа, выдыхая благодарно.

Его тепло, его близость, его забота — то, что спасает сейчас императора от потенциального нахождения на полу в коридоре. Объективно, у него не было сил пройти весь этот путь самому. Морган вдыхает поглубже, накрывает руки Лейфа своими и поглаживает мягко.

— Ты не виноват. Я сам не сказал тебе, как это важно для меня. Теперь ты знаешь. Я буду благодарен, если у тебя при себе будет одна такая склянка для меня, на всякий случай, — мало ли  — забудет, разобьется, выпьет весь свой запас. Даже одна дополнительная часто могла сыграть решающую роль. Если, конечно, Лейф не будет против. Моргану показалось, что ему не понравилось лекарство.

— Мне… Немного нехорошо, — сглаживает свое состояние, прикрывая глаза. В руках Лейфа ему уже лучше. Еще до зелья стало лучше. — Но скоро станет лучше. А совет… Завтра нет. Хвала небесам, это не ежедневное мероприятие. Так часто я бы не выдержал. Сборище упертых староверов. Знаешь, — Морган притерся лопатками ближе и чуть улыбнулся. — Они обвинили меня в том, что я привел на совет своего любовника,  указав мне на твои следы на моей шее, — улыбка стала шире. Хотя на совете не было смешно, сейчас это веселило. — Они так злились, потому что понимали, что ничто не способно заставить меня выгнать тебя, — слово императора на совете имеет больший вес, чем другие. Были, конечно, лазейки, но сложные, лорды ленились ими пользоваться.

— Завтра, — Морган чуть сдвинулся и запрокинул голову на плечо Лейфа. — Нет, не подобное. Завтра мы с тобой будем выступать перед городом, — это лучше. Никто не кричит тебе в лицо, что ты самовлюбленный мальчишка, потому что тебе нет скольки-то лет, не брызжет в лицо слюной и не швыряется бумагами. Жители королевства вообще лучше относились к Моргану. Им, вроде, нравилось то, сколько сил он вкладывал в развитие королевства. Не всем, конечно. Поэтому каждый раз, воодушевленно рассказывая что-то перед толпой и удерживая в пальцах магию на случай атаки мятежников, Морган чувствовал себя странно, но в силу того, что случаи уже были, не мог позволить себе безмятежно разговаривать с подданными.

— Завтра, — он мягко берет руку Лейфа и тянет ее выше, чтобы поцеловать пальцы. — Я всем расскажу, что ты станешь моим мужем, — он улыбается. Это вызовет непередаваемый эффект. Он пытался просчитать шквал последствий, но не справился и решил действовать по ситуации. На верхушке ситуации стоял отец, который должен был вскоре вернуться в столицу. Возможно, он убьет мятежного сына. А возможно признает его право на свою жизнь. Не угадаешь.

Моргану становилось легче. Зелье действовало быстро. Его перестало трясти, расслабились напряженные плечи, выровнялось дыхание. Зрачки расширились, делая глаза черными. Зрение помутнело, читать в таком состоянии он не может, но головная боль отступила, становясь терпимой. Еще один или два флакона выровняли бы его почти до нормы — была бы замутненность зрения, головокружение, но все остальное в порядке, но для этого нужно идти к медикам. Они сходят. Попозже. Морган ласково гладит Лейфа по рукам, поворачивает голову, чтобы видеть его лицо и тянет руку, коснуться ладонью его щеки.

— Спасибо. Что не оставил меня там, что помог и принес сюда. Ты спас меня, любовь моя, — шепчет нежно, прижавшись еще ближе, хотя казалось, что некуда.

Автор:
Лейф кивает осторожно, соглашаясь отныне носить с собой флакон с лекарством. Для него не проблема перетерпеть запах или прогнать нежелательные пока мысли, — с этим можно легко или не очень, но свыкнуться, — если самому Моргану так будет лучше. Просто на всякий случай. Чтобы точно вовремя помочь. Сегодня, несмотря на неприятные события, Лейф всё-таки получил нужный опыт и знания, которые можно применить в будущем.

Слабая улыбка на лице Моргана заставляет улыбнуться и самого Лейфа. Правда же Солнце, самое настоящее: излучает тепло, даже когда плохо, заряжает своим светом и передает уютное настроение. Его Солнце. Обвинили в такой малости? Будто эти старики сами не сходили с ума от любви в молодости. Хотя, может так и есть: может ли человек, способный любить, превратиться в настолько чёрствого идиота? Может, они изначально не умели. Лейф крепче обнимает, усмехаясь: все равно на других; с ними такого не произойдёт, они не перестанут любить друг друга. Почему-то верится в это, почему-то кажется единственно правильным. И не нужны объяснения, причины — хотя и они немаловажны. Пусть остальные примут это как неоспоримый факт.

Завтра что-то будет, они вновь будут вместе чем-то заниматься — пока, правда, не понимает, чем именно. Лейф выцепляет знакомое уже «город». Они выйдут в люди? Лейф мог бы начать беспокоиться, что вокруг будет слишком много незнакомцев, но на деле только улыбается и поддакивает, соглашаясь; с Морганом не страшно, с ним уютно, комфортно, даже если вокруг всё чёрное от негатива или взбалмошное от столпотворения.

Морган обжигает поцелуем пальцы, Лейф любуется им, уже почти отошедшим от недавнего тремора, повеселевшим из-за чего-то. Неважно, главное чтобы улыбался, смеялся больше, — о, как же Морган красиво смеётся; тихо, будто это что-то секретное, но так проникновенно, искреннее, чисто, — купался в любви и теплых эмоциях, позабыв обо всем плохом, радовался, даже если повода для радости не будет. Его дракон поможет создать такой повод, если будет нужен. Пальцы, прижатые к губам, легонько очерчивают контур губ, улыбку, но тут он замирает: следующая новость ошеломляет. Лейф изумлённо округляет глаза; он оглушен заполошным биением сердца, отдающим в ушах, висках да заставляющим практически трястись, но изо всех сил старается держать себя в руках, чтобы самому не впасть в легкий тремор. Внутри — шквал самых теплых чувств, настоящая буря. Он не знает, что вычленить из неё: любовь — безусловно её, но что ещё? — удивление, счастье, неверие, эйфорию. И в итоге проживает все сразу и поочередно, и одновременно. Зрачки расширяются, заливая серую радужку чернотой, но уже не от страха, а от обожания, плечи горят от смело проявляющихся чешуек. Он правильно понял? Или эти слова в их языках просто похожи по звучанию и имеют разные значения? Нет-нет, даже мыслей подобных не хочется допускать. Правильнее спросить: он ведь не ослышался?

— Я никогда не брошу тебя. Это ты меня спасаешь, — трепетно отвечает Лейф, ластится щекой к ладони. Он без остановки восторженно любуется возлюбленным, наслаждается лаской, но есть кое-что, что желает выяснить, разузнать: не снится ли ему то, что сейчас происходит, не подводит ли внезапно обычно острый слух, не подменяет ли разум горькую правду желанной фантазией. —Стой, Морган, — Лейф мягко обхватывает лицо, гладит скулы, заглядывает в глаза, выискивая ответ. — Это правда? Я правильно тебя понял?

На самом деле, Лейф и не рассчитывал на большее, ему было бы безумно хорошо быть и обычным наложником или кем-то ещё; да он был бы не против, если бы его просто использовали — хотя Морган не способен на такую подлость, Лейф знает точно. Но ему правда предлагают стать кем-то большим? На его родине это большая редкость. Лейф даже не встречал подобного среди драконов: да, они могли заботиться друг о друге, в самых опасных ситуациях спасать, но были слишком горды, чтобы вверять самих себя а чужие руки, чтобы открываться настолько сильно, чтобы признавать, что кто-то имеет на них большое влияние. Драконы любят, как и другие существа, но желают оставаться свободными. Лейф, в отличие от подобных ему, желает принадлежать Моргану и готов признавать его власть над собой хоть тысячи раз.

Лейф и ранее поклялся быть верным вечно только Моргану, но сейчас можно ещё и подкрепить эту клятву? Морган правда дарует ему эту возможность: быть рядом во всех смыслах?

— Ты хочешь, чтобы я стал твоим мужем? — голос предательски ломается на последнем слове; Лейф нервно сглатывает, неотрывно наблюдая за любимым. — Ты правда хочешь связать свою судьбу со мной?

Он спит, он бредит. Не может же быть так хорошо? Чтобы до дрожи, до гулкого и бешеного сердцебиения, сотрясающего грудную клетку, до судорожного глубокого дыхания? Чтобы сердце сладко ныло, почти болело, чтобы в груди все ворочалось, и все это происходило из-за острого чувства любви? Лейф не может успокоиться, это невозможно. Лейф тянется к Моргану, часто-часто целует в губы, не в силах насытиться, — ему это сейчас нужно, чтобы хоть немного поверить в реальность, — прижимает к себе за поясницу, пригревает ладонью щеку.

— Скажи, что я не сплю, — молит Лейф между поцелуями, иногда отрываясь и заглядывая в глаза любимого. — Морган, прошу, скажи, что это не сон, — шепчет в губы, судорожно вдыхая. Воздуха катастрофически не хватает. На деле же Лейфу просто жизненно необходимо чувствовать сейчас Моргана рядом: его запах, его тепло, мягкость его кожи, биение его сердца, слышать его голос, видеть его облик. — Я жизни без тебя не представляю. Ты такой замечательный, я тебя не заслуживаю, — Лейф не может сдержать счастливой улыбки. Безумие, чистое безумие, что сейчас творится, но такое сладкое, такое приятное; пусть оно продолжается вечно. — Любовь моя. Счастье мое. Я так сильно люблю тебя.

:
Морган тает в тепле Лейфа, закутываясь в него, отогреваясь в нем. Ему так не хватало возможности усадить любимого на ручку кресла, обнять его за талию, прильнуть к нему и спрятаться под руку от чужих криков. Укрыться от них, закрыть глаза, задержать дыхание. Это было невыносимо. Как всегда. Но в этот раз он был не один, он знал, что в коридоре ему не дадут остаться на холодных плитах, на полу, пока не появятся силы самостоятельно двигаться вперед.

Его слова порождают какую-то реакцию. Интересную, любопытную, чарующую, Морган заворожено следит за Лейфом не произнося ни слова больше, потому что и не нужно — он ведь все сказал. Завтра он объявит о том, что Лейф станет его мужем и велит подготовить церемонию. В силу его статуса, их не могут тихо обвенчать в часовне, все должно быть на глазах, красиво, громко, займет некоторое время. Слишком много сложностей. Вся его жизнь должна быть публичной. Ну почти. Официальная ее часть. Женитьба — официальная. Если бы Лейф был наложником, такого бы не требовалось. Но Морган не мог наложить на любимого такой статус. Это могло быть очень почетно, но он — один такой. Никто больше не сможет занять такого места подле императора, только он.

Но Лейф озаряется, вспыхивает, словно света в темную ночь, тянется к нему, и Морган ласково накрывает его ладонь своей. — Это правда. Ты правильно меня понял, — медленно произносит, ведь любимому так важно услышать эти слова, а ему так приятно произнести их снова. И снова, и снова. Столько раз, сколько будет нужно.

Такой трогательный, нежный, искренний. По чужому лицу можно прочитать все эмоции, которые Лейф испытывает. Яркие, сильные. Кажется, не только Моргана сбили с ног. Он неотрывно смотрит в чужие глаза, с такой искренней любовью, что в ней невозможно усомниться. Бедный его прекрасный будущий супруг, что было в его прошлом, что он так боится поверить в эту реальность? Морган прижимается ближе, обвивает его шею руками ласково, прижимается к груди.

— Лейф. Разве я давал повод усомниться во мне? Ты — моя судьба, ты — мой и хочешь быть моим. Поэтому, да, я хочу, чтобы ты стал моим мужем, и все это было, всерьез и взаправду. Это не сон, это все наяву. Сегодня об этом узнал ты, а завтра — все. Пройдет совсем немного времени, и в красивой большой церкви нас с тобой обручат по всем правилам наших народов. Но я, знаешь ли, хочу нарушить ход истории, поэтому сегодня на закате, в дворцовой часовне проведут тайную церемонию. Если ты согласишься. И ты станешь моим мужем уже сегодня. И тогда следующая церемония будет уже для всех остальных, для красоты, — Морган опускает руки, чтобы просто обнять любимого, иметь возможность гладить Лейфа по спине, плечам, касаться нежно.

— Я так тебя люблю, счастье мое, жизнь моя, — сцеловывает улыбку ласково, устало прижимаясь ближе, вдыхая чужое дыхание. Морган невероятно надеется на согласие. Ему нужно будет выпросить хотя бы час сна, чтобы прийти в себя после встречи совета, и им нужно будет зайти к лекарям за пополнением запаса настойки. Были еще дела, но тогда к вечеру Морган просто свалится с ног, а сегодня ему нужно быть живым во что бы то ни стало.

— Прошу тебя, душа моя, — ласково касается губами губ, упрашивая, моля ласково, привлекая внимание к своим словам. — Скажи, что ты согласен, — ведь если Лейф сейчас откажется, если скажет, что против, что не хочет таких обязательств, таких обязанностей, хочет просто быть рядом, без обязательств — Моргану придется принять его выбор. Он поймет, конечно поймет. Ведь став его супругом, Лейф станет королем. Нужно ли ему это? Или он хочет иметь возможность заниматься своими делами и свободно жить без привязки к встречам, советам, делам.

Морган впервые за все это время останавливается и понимает, что нужно было пойти от обратного. Не почти объявить о помолвке и теперь спрашивать Лейфа, а сначала узнать его мнение и потом решать остальные вопросы. На эмоциях он схватился совсем не за то, захотел привязать к себе, не отпустить.

— Если ты не хочешь — не бойся отказаться сейчас, — Морган мягок и ласков. Он не хочет давить на Лейфа, мягко обнимает его за плечи и чуть отстраняется, чтобы иметь возможность видеть его лицо. — Это важно, выслушай меня и постарайся понять. Брак, он… Я хочу, чтобы ты стал моим мужем. Искренне, от всего сердца. И если ты согласишься, то завтра перед собранием аристократии и перед всем городом я объявлю, что ты станешь моим мужем. Но это путь без возврата. Ты никогда не сможешь отказаться. Ты… У тебя будет столько дел, столько обязанностей. Как у меня, — выражение лица Моргана становится виноватым. — Я всему тебя научу, во всем поддержу. Но ты должен осознавать, что это будет очень тяжело. Или… Ты можешь отказаться. Я не буду тебя принуждать. Ты останешься со мной, также, как сейчас. Я не отдам тебя в гарем или куда-то еще. Я подберу тебе работу, которая тебе понравится. Ты будешь рядом со мной. Ничего не изменится.

Морган прерывисто вздыхает. Это решать не ему. Он глупо поступил, своевольно приняв выбор за Лейфа. Были люди, которые гнались за деньгами и властью. Их интересовало место мужа Моргана. Но остальных должно было оттолкнуть. Морган  ведет ладонями по плечам Лейфа, предплечьям, ловит ладони, подносит их к губам и целует, выражая признательность.

— Не отвечай сразу. Подумай, хорошо. Я не тороплю тебя, — прижал ладони к себе, давая ощутить стук своего сердца, и смотрит влюбленно, улыбаясь ласково.

Автор:
Почему упоминаешь возможность отказаться? Почему предупреждаешь о трудностях? Ты боишься? Отчего же ты думаешь, что... Лейф не хочет, чтобы Морган даже думал о плохом, о его отказе. Это невозможно. Даже в другом мире или при других обстоятельствах не ответил бы ничем, кроме согласия. Он не эгоист, чтобы выбирать и комфорт, и возможность быть рядом. Лейф — отчаянный, безумный влюбленный, готовый пойти на все, чтобы его избраннику было не только хорошо, но и как угодно: замечательно, безопасно, уютно, страстно и так, как пожелает Морган.

Трепетный, чуткий, понимающий. Как он выживал в подобном змеином клубке все эти годы? Как сам не очерствел, не ожесточился? Лейф уже видел, как мастерски Морган ставил на место зазнавшихся господ, и, нет не испугался, а скорее восхитился силой и могуществом, но за маской холодности скрывается нежная натура, требующая любви, ласки, заботы — совсем не неприязни, жестокости или безразличия. Нельзя с ним так. И Лейф хочет без конца признаваться Моргану в любви, хочет иметь возможность спрятать за собой от опасностей и удовлетворить все прихоти, вновь и вновь дарить блаженство — хочет и будет делать это всё. И кто ему помешает?

— Что, если я знаю ответ уже сейчас? — Лейф улыбается, вслушиваясь, вжимаясь ладонями в биение чужого сердца; глаза Моргана, наполненные чистой любовью, гипнотизируют его, влекут к их обладателю. — Морган, я не собираюсь от тебя отказываться просто из-за каких-то сложностей. Мне не нужно время, чтобы подумать. Если это означает, что я смогу ещё больше поддерживать тебя и ограждать от плохого, что я смогу осчастливить тебя, то ни о каком отказе и речи не идёт. Конечно, я согласен. Разве может быть иначе? Я твой и только твой, — Лейф нежно целует возлюбленного в лоб. Принадлежать Моргану — сплошное счастье; Лейфа не пугают ни наличие, ни величина обязательств, которые наступят после обручения. Найдутся несогласные? Все равно, пока Морган счастлив. — Твой дракон, — пальцами ласково обводит следы укуса и засосов на шее, — твой возлюбленный, — останавливается напротив сердца, — твой муж, — утягивает в неторопливый поцелуй, вкладывая в него всю нежность, всю чувственность, а сам только и думает о том, как счастье льется через край, как душа искрится от радости и восторга. Ему уже нравится, как это звучит.

— И ты — только мой. И я тоже хочу видеть тебя и в качестве своего супруга, — Лейф смотрит чуть хищно, — зрачок сужается, — но до сих пор безумно влюбленно и восхищённо. — Не отдам никому. Не допущу того же, что было сегодня на совете. Им повезло, что я тебе пообещал молчать и ничего не предпринимать, — одна только мысль о том, как говорили с Морганом старые советники, раздражает; но в объятиях любимого все негативные эмоции испаряются и погибают ещё в зачатке. Лейф очерчивает ключицу, шею, мочку уха и осторожно пропускает сквозь пальцы волосы Моргана. — Знаешь, я очень хорошо охраняю свои сокровища. Пока я жил на Севере, никто и близко не посмел подойти, — он лукаво улыбается, чуть сощурившись. — А уж главное свое сокровище — тебя, Морган, — я буду беречь ещё лучше, — это не значит, что он закроет его под замком — ни в коем случае! Любимый не должен чувствовать, что на него давят или ограничивают. Для Моргана все только самое лучшее. Лейф склоняется, чтобы прижаться к груди Моргана и услышать его сердцебиение. Раньше он брал энергию от драгоценностей, от самоцветов; сейчас же живёт только благодаря тому, что рядом — его любимый человек. Вот он-то действительно настоящая драгоценность. Лейф тихо признается: — Из всех существующих и прожитых мною, сейчас мой самый сильный страх — потерять тебя, понимаешь? — Лейф не допустит подобного. Он не провидец, не может предвидеть всего и всё-таки, в силу долгой жизни вдали от людей, не знает многого. Но готов учиться. Он на короткие мгновения затихает, а после, хмыкнув, чуть громче добавляет: — У тебя сердце так стучит, — Лейф добродушно усмехается, поглаживая Моргана по груди, — быстро-быстро.

Совсем как и его. В унисон. Вместе. Вскоре ещё и официально, и тайно — да как угодно. Главное что рука об руку, рядом.

Лейф выпрямляется и оглядывает усталого Моргана — совсем вымотался. Руки спускаются на плечи, осторожно сжимают, принимаясь массировать уже не такие напряжённые плечи; после встречи были совсем как каменные, сведённые судорогой и ознобом. Улучшится ли состояние Моргана, если Лейф будет присутствовать на каждом таком собрании и не только на них? Если всё-таки будет отстаивать его, а не смотреть молча? Лейф сделает все, что будет в его силах. И даже больше. Потому что это вопрос благополучия его Солнца. Движения перемещаются на руки, потом вновь на плечи, с них — немного на спину, на шею и, зарывшись в волосы, чуть потягивая их назад, ласково массируют затылок. Лейф мимолетно целует подбородок.

— Есть ещё дела? — он наблюдает за тем, как влияют прикосновения на разомлевшего Моргана. В груди щемит от недавних сильных эмоций и нового трепета: мой, мой, только мой. — Хочешь в купель? Или поспишь?

Лейф обнимает любимого, чуть покачиваясь,  и вопрошающе заглядывает: что я могу сделать для тебя? Это какое-то новое удовольствие: трепетное, трогательное, ворочающееся в груди теплым комочком и отзывающееся бурлящей радостью при каждой мысли об обручении. У них же ещё есть время до церемонии? Как вообще она будет проходить? Лейфа снедает любопытство и предвкушение.

:
Морган ласково смотрит на Лейфа и старается не метаться бешено. Какой бы выбор не сделал его избранник, он его поддержит, смысл сейчас загонять себя? И все же… Боги, он из последних сил держался, чтобы услышать ответ. Это было важнее всего, важнее его состояния тоже, и Морган улыбался, потому что это не ставилось в вину, ни в коем случае, нет. Пусть подумает. Раньше на это давались месяца, а он говорит — «сейчас». Ужасно. Но Лейф заговаривает намного быстрее, чем того ждет правитель. Он удивленно смотрит на него, задерживая дыхание от волнения, ведь тот сейчас решает их общую судьбу.

— Лейф, — шепчет тихо, влюбленно, не в силах сказать ничего более, чувствуя пальцы на шее, ладонь над сердцем, и охотно подаваясь навстречу нежному поцелую, такому же ласковому, как и сам его любимый. Морган нежно обнимает его лицо ладонями, прикрывает глаза, отдаваясь этому целиком и лишь потом приходит в себя.

Смотреть в хищные глаза Лейфа Морган, кажется, может вечно, от этого внутри такое странное тепло, что он даже описать не может. Его считают сокровищем — главным, ценным, Морган плавится в сладкой неге тепла и заботы, чутких прикосновений, кажется, проникающих под кожу и пригревающихся там.
— Ты рядом. Поэтому так стучит, — Лейф и так это знает, но Моргану нравится говорить о том, что все в нем отзывается на близость любимого. Сердце колотится быстрее, мысли мечутся, взгляд не оторвать — и ему нравится это, хочется ближе, больше, хотя, казалось бы, куда. Они и так вместе — теперь уже — все время.

Руки Лейфа мягко разминают плечи, спину, руки, Морган тихо стонет, потому что это выше его сил, это слишком приятно после тяжелой встречи, из которой еле вышел. Он опускает голову, подставляется рукам, намекая, что очень нравится и хочется еще, хотя бы немножко. И от руки в волосах тоже выдыхает — Лейф знает, как приятно, когда волосы оттягивают назад, он проверял.

— Есть. Но делать их не будем, — он сонно моргает. Сегодняшние обвинения — в том, что притащил наложника на совет, что ведет себя неподобающе, что отец был лучше его, ни слова по делу! — Морган злился, им было о чем поговорить, он пытался, перевести тему на донесения, но старикам больше хотелось обсудить укус у него на шее. А когда едва ли не криком заставлял работать, каждое его слово пережевывалось, обсасывалось по кругу. Нужно выделить средства — «Мальчишка транжирит казну». Солдатам нужна поддержка — «Мы оставляем столицу без защиты». Абсолютно любое его решение. Он прикрывает глаза.

— Очень хочу в купель с тобой, но усну прямо в ней. Можно поспать? Там на полке, у входя, есть песочные часы. Поставь их на столик и переверни. Разбуди меня, пожалуйста, когда песок закончится, — просит, понимая, что может быть дракон тоже хотел бы поспать, а он не дает. Не честно. — Прости, если ты тоже устал — не надо, я сам проснусь, — гладит по руке мягко. Усталость сказывается на нем негативно, он перестает считать шаги вперед — хочет лечь спать сам, не думая о сне близкого. Качает головой и тянет к себе порывисто. — Боги, я так тебя люблю. Так сильно, что не хочу отпускать от себя ни на миг. Согласишься ли ты полежать со мной этот час? Мне так тепло и спокойно в твоих объятиях, — просит, желая прижаться к боку, а то и наполовину залезть на дракона, и забыться моментально, едва голова коснется его плеча.

У него уже выстраивается план в голове. После сна они смогут зайти к целителям, потом поесть, а после… Он отведет Лейфа в часовню. Это на самом деле тайное венчание — лишь настоятель храма знает о церемонии. Такие вещи хранятся в тайне, лишь среди доверенных лиц. Лейф волнуется, что Лейфа могут отнять у него — пока он — уже не раб, об этом Морган позаботился — просто человек, ничто не мешает забрать его у Моргана. Но отобрать мужа у императора не в силах никто. Нет более высокой власти в королевстве. Морган надеется, что это лишь тревожные мысли, но хочет быть уверен. Его жизнь приучила его к тому, что лучше сто раз обезопасить себя, чем потом рыдать по потерянным близким.

— Мы не будем сегодня бегать туда-сюда. Лишь в пару мест зайдем. Нужных, — обещает ласково, откидывая темные волосы за плечи. Он все еще нежится в объятиях Лейфа, откровенно засыпая в них, но пытается бороться и держать глаза открытыми. Получается так себе, моргает медленно, даже зевает, стыдливо прикрывая рот тыльной стороной ладони.
— Не ходи за часами. Я проснусь сам. Просто ложись со мной, прошу, — поглаживает по руке ласково. Морган уверен, что они успеют еще немного поговорить. Он хочет немного объяснить Лейфу про разницу между венчанием сегодня и тем празднеством, что пройдет потом, но сам не замечает, как его глаза закрываются, дыхание выравнивается, и он так и засыпает, уютно устроившись в руках дракона, лишая его возможности куда бы то ни было пойти. Очень уж вымотал его совет, слишком уж тепло и безопасно в руках Лейфа.

Автор:
Нет, не устал — качает головой Лейф. Только не рядом с Морганом, с ним Лейф дышит полной грудью, восстанавливается и излечивается. Сегодня ему было совершенно не в тягость — конечно, некоторые вещи заставили потерпеть или сдержать свой гнев, н в целом... Пока рядом его любимый, Лейфу так легко.

Лейф уже порывается взяться за часы, но быстрые объятия останавливают его, как и признания. Он тихо смеётся, прижимаясь ближе, охотно отдается объятиям, смотрит на любимого с обожанием. Ну какое же Морган чудо!

— И я тебя люблю. Не уйду, — Лейф улыбается блаженно; Морган так сладко просит, признаваясь, как ему спокойно в его руках. Как можно игнорировать его желание? Для Моргана он исполнит любой его каприз. — Конечно. Твое желание — закон.

Вместе с ответом — надежнее сжать в кольце рук, крепче прижать к себе. Чтобы точно тепло, чтобы точно спокойно. Лейф умиляется маленькой борьбе Моргана с сонливостью, еле сдерживает порыв расцеловать своё счастье, — Морган устал, не стоит тревожить его лишний раз, пусть поспит. Морган сразу становится таким маленьким, беззащитным, уязвимым в подобные моменты спокойствия и безмятежности. Его невозможно не желать оберегать, защищать. Его невозможно не любить! Был ли у Лейфа шанс не обратить внимание на Моргана, испытать какие-то другие чувства? Нет, изначально не было ничего подобного.

Морган так трогательно держится за него, так отчаянно не хочет отпускать даже так, на шаг дальше, просто перевернуть часы, не более, но Лейфа это не тяготит. Ему приятно осознавать и видеть, как в нем нуждается любимый человек, и не прочь и сам показать точно такое же желание не покидать, не отходить ни на шаг, всегда иметь возможность быть рядом, чтобы коснуться, успокоить, уверить в своей любви самыми разными способами.

Лейф осторожно откидывается на спину, прижимая к себе Моргана и, устроившись, ловит себя на мысли, что... Не то чтобы не верит, — всё-таки Морган сам сказал, что это не сон, что всё всерьез, по-настоящему, — но всё это для него до сих пор непривычно, приятно и странно одновременно, как-то эфемерно.

Удивительно. Лейф сжимает переносицу, чувствуя, как жжет глаза от подступающих слёз, промаргивается, беря себя в руки, и улыбается своей глупости. К чему тут плакать? Он же счастлив. Или от счастья тоже могут плакать? Лейф не знает, он впервые проживает подобное: свою первую и последнюю, единственную любовь, бесконечное обожание и восхищение кем-то, бескрайнюю нежность к любимому — так много всего, что и перечислить за раз не сможет. В детстве слезы были необходимы, чтобы выплакать всю физическую боль после драки и моральную — после погони людей за ним, дьявольским отродьем. А после слезы и не нужны были: слишком гордым стал, чтобы плакать, слишком мало времени для такого.

Какое-то время Лейф и не испытывал ничего, кроме злобы — подростком он был... неуправляемым, мягко говоря. Настолько, что старшие драконы практически выдрали ему крылья однажды. Он сам виноват: не стоило кидаться на других, пока делил с ними подземный источник. А Лейф просто боялся, потому что и так был белой вороной среди прочих. На него нападали чаще, чем на других: посмотрите, рыжий в человеческом облике, аспидно-черный — в драконьем. Ну не смешон ли? Так ярко отличается, мозолит глаза. Подбить нервного Лейфа на драку, а после наказать — меньшее, что могли сделать, чтобы хотя бы усмирить. И, может быть, из-за того наказания — не только из-за предательства родителей, которое он уже простил, потому что так делают все в их роду — он невзлюбил более старших по возрасту. И всё-таки спокойнее не стал; замкнутым — да, но уж точно не покорным. Закрылся от всех за стеной до небес, а сейчас...

А сейчас! Сейчас Лейф испытывает весь спектр самых светлых чувств. Самый настоящий концентрат счастья и эйфории; будто за каждую крупицу боли, прожитой в прошлом, его одаривают сотнями — любви. Морган так быстро разобрал годами возводимую стену, а Лейф и сделать-то ничего против не смог. И, как сейчас видит, иного исхода нет, не было, не будет. Это такая награда за страдания? Значит, безумно хорошая, возможно, незаслуженная до конца, однако Лейф не собирается от нее отказываться. Никогда в жизни не откажется.

Он чувствует движение на груди; рука сама тянется к волосам Моргана, заправляет аккуратно за ухо да так и остаётся поглаживать по голове, затылку, спине. Раз Морган уже начал просыпаться, значит им пора? Но Лейфу кажется, что любимый и не особо-то хочет просыпаться. Так тепло и спокойно?

— Солнышко моё, — нежно шепчет Лейф, с улыбкой наблюдая за ворочающимся во сне Морганом. Он ласково гладит возлюбленного — своего прекрасного будущего мужа — по щеке, невесомо очерчивает нос, целует осторожно в лоб, макушку — куда может дотянуться, — Просыпайся, любовь моя. Иначе все проспишь и ночью не заснешь. Или действительно хочешь всю ночь бодрствовать? — Лейф добродушно усмехается, щекотливо пробегаясь по бокам Моргана, и чуть хитро, с шуткой спрашивает: — Интересно, для чего же?

Он аккуратно, чтобы не напугать Моргана, переворачивается на бок, и, нависая над ним, принимается обцеловывать его лицо. Счастлив, счастья до небес — у него улыбка до ушей; он на мгновение прячется в изгибе шеи Моргана, — самом уютном местечке на всем белом свете, — шумно втягивает родной запах любимого и замирает.

— Будешь дальше спать — замучаю, — шутливо тянет Лейф; часто целует за ушком, щекочет бока и обнимает крепко-крепко, не позволяя избежать сладкой пытки. — Твой жених не знает жалости, так и знай, — Лейф чуть прикусывает мочку уха, вновь зацеловывает. — Вставай, душа моя. Как ты? Куда сначала пойдем?

Лейф подцепляет мешочек с уже пустыми склянками и, повертев перед глазами, привлекает внимание и почти сразу откладывает.

— Закончилось. Ты сам делаешь? Или берешь где-то?

:
Морган никогда не относился ко сну, как к чему-то хорошему. Это был способ отдохнуть, но не более того, он падал в кровать лишь, когда не имел сил больше двигаться дальше, заниматься делами или читать.

Какого же было его изумление понять, что в чужих руках — теплых, надежных — можно проваливаться в сон без опаски, не боясь столкнуться с внутренними демонами. Засыпая в объятиях Лейфа, Морган даже не успел осознать, как это произошло, он же собирался дать ему лечь, устроиться нормально, а никак не заставлять удерживать себя. Всевышний! Позже ему будет невероятно стыдно. Но сейчас — хорошо.

Ему не снится ничего, лишь приятное ничего, позволяющее быстро перезагрузить уставший разум, чтобы придать телу сил на вечер — это очень важный вечер, его нельзя пропустить, потому что будешь неспособен подняться на ноги. Морган хотел бы, чтобы это было чуть более красиво, но у него не было времени продумать и придумать решение, поэтому он надеялся, что Лейф простит ему, что все будет очень просто.

Он чувствует, что пора просыпаться, это натренированный навык, но хочет понежиться еще немножко, наслаждаясь лаской теплых рук. От нескольких минут в масштабе ничего не изменится, но он станет еще счастливее, его сердце наполнится еще большей радостью. Нежный шепот заставляет улыбнуться, а когда его принимаются будить изо всех сил, не выдерживает и смеется, открывая глаза.

— Замучай, прошу тебя, тебе лишь одному это дозволено из всех. — С тобой хочу бодрствовать и день, и ночь, засыпая лишь ради того, чтобы вновь проснуться в твоих объятиях, — Моргану так разнежено, так хорошо, он охотно ластится ближе, точно большой нежный кот, целует в ответ снова и снова и нехотя садится на кровати, потягиваясь. — Пойдем? Дай мне минутку, — он тянется к графину, наливает себе воды и жадно пьет, приходя в себя ото сна. Рефлекторно приглаживает встрепанные волосы, поправляет одежду на плечах и уже намного более осознанно смотрит на Лейфа. — Ты не спал? Я не давал тебе спать? — Морган тихо смеется, сам не знает почему, присутствие любимого делает его невероятно довольным. А тот уже добрался до первой цели их прогулки.

— У меня есть целители, которые готовят его для меня. Это долгий процесс, у меня нет столько времени. Мы сейчас пойдем за ним, кстати. Познакомлю вас. Их отдают только мне, но я скажу, чтобы тебе тоже отдавали, — Морган тянется, целует Лейфа еще раз и соскальзывает  с кровати, поднимаясь на ноги. Да, после сна стало намного лучше.

— Идем, — он тянет Лейфа за руку за собой. Стоило бы найти карту дворца, или хотя бы давать пояснения, где что находится, но Морган вспоминает об этом лишь когда они подходят к нужному крылу. В нем пахнет травами. Сильно, он переводит взгляд на Лейфа, догадываясь, что у того может быть обостренное обоняние и находиться здесь ему может быть очень дискомфортно. Но не оскорбляет его предложениями выйти и подождать снаружи.

— Ваша светлость, — склонился в поклоне высокий мужчина, опасливо покосившийся на Лейфа, которого по предплечью мягко поглаживал Морган.
— Я хотел бы представить вам этого человека, — голос Моргана спокойный, мягкий, совсем не такой, как на совете, он спокойно улыбается и доброжелателен к присутствующим, снующим тут и там по своим делам. Целительское крыло занимает огромное пространство, поделено на разные сегменты. — Это Лейф. Я доверяю ему возможность получать мое лекарство. Если он придет и попросит его — дайте.
— Конечно. Все уже готово. Вашему… — целитель осторожно подбирает слово. — Спутнику я дам мешочек для склянок, чтобы не пришлось нести в руках, — мужчина не проявляет ни капли агрессии к Лейфу, вежливо протягивает ему такой же тканевый мешочек, как у Моргана — красивый, украшенный вышивкой.
— Ваша светлость, — в подставленные ладони Моргана передают склянки, он аккуратно укладывает их в свой мешочек — пять штук себе, еще три передает Лейфу. В приготовлении используется редкий наркотический ингредиент, поэтому, готовить много не получится. Он использует их осторожно, экономно.

Из крыла Морган увлекает Лейфа с улыбкой, через весь дворец — солнце заходит, освещая переходы алыми лучами, и он ведет нареченного за собой в небольшую часовню, где стража у дверей впускает в храм лишь их двоих, для всех остальных вход закрыт.
Это красивое место. Высокие витражные стекла преображаются под лучами закатного солнца, на них изображены моменты из легенд, и однажды Морган обязательно расскажет Лейфу о каждой, а пока, за руку, ведет его к хранителю храма, ожидающего их. Здесь нет гостей, никого кроме, горят свечи и благовония, Морган останавливается и впервые за все время рядом с Лейфом склоняет голову сам.
Он молчит все время и лишь когда к Лейфу обращаются с вопросом о его желании вступить в этот брак, Морган поворачивает к нему голову и улыбается.

:
Морган не может не дразнить Лейфа, не провоцировать его, каждым движением, каждым вздохом, каждой мыслью. Слишком сладка мысль оказаться в его руках, в его власти, что отказаться от нее выше всяких возможностей. Горячие ладони под поясницей лишь распаляют, заставляя желать большего. Даже когда ласкает сам, когда ведет к высшей точке наслаждения плавно и уверенно — дракон заслуживает удовольствия, и Морган надеется урвать себе немного.

Каждому из них это дается тяжело, до сорванных вздохов и колотящихся сердец, Морган с пьяной улыбкой ласкает любимого, прильнувшего так близко к нему, что от его жара Морган сгорает, подаваясь ближе, жадно вдыхая его запах, целуя так страстно, как только может.

И даже его маленькая провокация с облизыванием пальцем так хорошо находит отклик в чужих глазах, обжигающих собой. Видно, как сбивается чужое дыхание, как напрягаются мышцы, как подается ближе и облизывается, нападая с поцелуями. Жадный, страстный, собственник. Морган стонет в его губы от крепких пальцев на ягодицах. Как же хорошо. Знает ли Лейф, как хорошо Моргану с ним? Как кружит голову и выбивает почву из-под ног?

—  Не выпускай, — улыбается сладко, облизывая зацелованные губы и выгибаясь со стоном от проникновения. Так растягивающее, полно, жгуче. Вся чрезмерная уверенность растворяется, уступая место растерянному удовольствию — пальцы сжимаются на плечах Лейфа, Морган выдыхает, принаравливаясь к ощущениям. Хочется еще. Быстрее, глубже. От таких мыслей опаляет жаром, а от глубоких, быстрых толчков в горле раз за разом рождаются стоны. Муж. Лейф его муж. Морган сорвано выдыхает, запрокидывая голову, задыхаясь от мыслей и чувств. Но от поцелуев не ускользает, легко выдыхая стоны меж чужих губ.

С Лейфом хочется, чтобы ночь — время, которое Морган так не любит — не кончалась. Отдаваясь ему, шире разводя ноги бесстыдно, принимая в себя, он откидывает голову, подставляя шею губам и зубам. Хочется, чтобы укусил, оставил след, чтобы все знали, что Морган принадлежит только ему. С завтрашнего дня Лейф будет иметь полное право сопровождать его везде, и старики совета уже не смогут пререкаться с ним, пытаясь выставить любимого. На любой встрече, на любом приеме, Лейф теперь будет полноправным участником действия.

Но сейчас, Морган не думает о том, как они будут смотреться рядом на приеме, он раскрасневшийся, с разметавшимися по подушке волосами, тяжело дышащий, выгибающися навстречу движениям. Так хорошо, что невозможно остановиться и подумать о чем-то другом. Только о Лейфе

— Не отпускай, прошу, — выстанывает, вздрагивая от желания, чтобы Лейф укусил, от ощущения его клыков на коже, но его лишат этой сладости, давая взамен другую, плавящую, не хуже огня. Морган замирает в моменте экстаза, сводимый судорогой удовольствия, изливаясь себе на живот. Он прикрывает глаза, пережидая сладкую слабость и головокружение, облизывает губы. И чувствует мужа внутри себя, возбужденного, готового еще. Щиколотку обжигает укусом, Морган стонет в голос, вскрикивая, когда Лейф толкается вновь. Медленно, вдумчиво, сводя Моргана с ума этим темпом, потому что хочется быстрее, резче. Моргану все время хочется больше.

— А я хочу тебя, — Морган прогибается в пояснице, подается навстречу движению, насаживаясь до основания, и мелко вздрагивая от того, как полно ощущается любимый. Как хорошо чувствовать его вот так, внутри, когда там мокро от его семени. И это растягивается в вечность. Продленное ощущение оргазма, растянутое удовольствие, мокрое, влажное, такое желанное.

— Укуси, — шепчет, вплетая пальцы в волосы на чужом затылке и прижимая к шее. — Я хочу, чтобы ты укусил меня, оставил свой след, — просит, умоляя. Ему это нужно, как воздух, ощутить его метку на коже, и пусть все видят, плевать, он взрослый человек и может делать то, что хочет. Плавное, неторопливое движение внутри испепеляет, Морган обнимает Лейфа ногами, подталкивая его толкнуться быстрее. Хотя, в этом есть своя прелесть — можно сойти с ума в ожидании медленно накапливающегося удовольствия.

— Я хочу быстрее, пожалуйста, — молит, не в силах выдержать сладкой пытки. Изводится весь, ерзая под любимым, хаотично поглаживая ладонями по плечам, по спине, впиваясь короткими ногтями в кожу, не  в силах сдержать чувств. Моргана ломает от того, как хочется получить всего дракона, заполучить себе, ощутить. От того и не хватает ощущения сомкнувшихся зубов на шее, пальцев, крепко сжавших бока, движения внутри более быстрого, резкого. Моргану нравится тягучая нежность, но сейчас хочется другого. Доказать, что принадлежит ему и только ему. Это нескончаемая жажда, которую не утолить простым прикосновением.

Морган гибко выгибается ближе, цепляется сильнее, всем телом умоляет не сдерживаться, отдаться на волю чувств и эмоций. Нетерпеливый, жадный, желающий получить все и сразу.
— Укуси, — требует, подставляя шею клыкам, притягивая к ней, потому что нуждается в этом, как в воздухе, как в воде. А еще чувствует себя на грани экстаза и знает, что это поможет ощутить его намного острее. Морган, словно влюбленный мальчишка, дорвавшийся до объекта своей любви, не может оставить его в покое, прижимаясь ближе, жадно. Трепеща всем телом и душой, задыхаясь от нехватки воздуха и судорожно сжимаясь на члене Лейфа, чувствуя, что еще немного, совсем немного, и тогда — оглушающий оргазм будет еще сильнее.
— Пожалуйста, — упрашивает, глядя темными от возбуждения глазами, облизывая искусанные губы.

Автор:
Мокро, звонко, тя-гу-че. Все труднее выходить из жаркой узости, потому что слишком хорошо внутри — хорошо и мокро от семени — и Морган так великолепно, так судорожно сжимается при каждом медленном толчке, содрогаясь каждой клеточкой тела.

— Тебе будет больно, — надрывно шепчет Лейф, предупреждая. — Я не смогу сдержаться, — дракон уверен, что не сможет остановиться; одно дело — прикусывать нежную кожу, лишь намечать укусы, другое же — кусать с вытянувшимися клыками, впиваться ими в плоть, оставляя...

Даже думать опасно. Лейф тяжело дышит, виновато вылизывая солёную от пота шею, — слышит, как желает этого Морган, но абсолютно точно осознает, что, попробовав однажды, остановиться будет трудно, — зато поддается другой мольбе. Движется быстрее, с каждым толчком все сильнее наращивая темп, подставляется под любимые руки, просится под каждое касание, наслаждается даже тянущим ощущением от коротких ногтей по коже. Лейф уверен, останутся красные полосы или хотя бы намеки на них на лопатках, но ими хочется только гордиться, потому что и они — показатель принадлежности своему мужу, Моргану. И это неизменно. Толчки становятся совсем рваными из-за только пережитого оргазма, из-за повышенной чувствительности, совсем нетерпеливыми, потому что чувствует: ещё немного и дойдет до ещё одного яркого пика наслаждения.

Вторая просьба подталкивает к границе безрассудства ещё ближе. Он смотрит в темные от возбуждения глаза, тонет в них, сам теряется в предвкушении. Может, хотя бы раз? Он ведь обещал исполнить любую прихоть, даже самую дикую, так? Морган хочет этого, желает, умоляет, ему нужно это, чтобы достичь бо́льшего блаженства. В праве ли Лейф лишать мужа удовольствия? Совершенно точно нет.

Раньше Лейф кусал, только чтобы лишить жизни. Переломить тонкую шею, пустить кровь, оставить смертельную рану. Здесь, в данный момент же задача не убить, а доставить удовольствие. Нужно как-то аккуратно. Чтобы не травмировать, чтобы не сорваться, не спутать в бреду со своей добычей... Близкий родной запах от жаркого тела Моргана, нежная кожа шеи под носом, судорожное дыхание на ухо гонят размышления прочь. Он над чем-то раздумывал? Над чем? Сомневался? Раз не запомнил, значит то были глупости. Вертикальные зрачки практически теряются в серой радужке — настолько тонкие, настолько хищные от переполняющего желания и сладкого предвкушения.

К черту.

Лейф зарывается в волосы, старается ласково сжать их на затылке, нетерпеливо отводит голову, заставляя оголить шею ещё больше. Широко лижет, будто намечая местечко будущего укуса. И впивается без предупреждения — крепко, метко, не прерывая толчков, все ещё придерживая за шею и обнимая поперек талии, насаживая на себя сильнее, не позволяя сбежать или отстраниться. Лейф кусает до крови, вгоняет клыки по кожу, слизывает выступающие капельки крови — горячие, крупные, тяжёлые — их немного, но они есть, они попадают на язык, дразнят дракона, дурманят своим железным вкусом. Лейф дышит тяжело, старается собраться, хотя бы ослабить силу укуса, но получается из рук вон плохо: Морган как наркотик, без него не представляется ни секунды жизни; его хочется трогать без конца, слушать, чувствовать, внимать ему, показывать дикую потребность в нём. У Лейфа будто ломка, он не отпускает Моргана ни на миллиметр дальше себя, жадно трётся, толкается бедрами. У Лейфа плывет рассудок, полностью опустошается, оставляя только факт: мой, — и животные инстинкты вперемешку с этой губительной потребностью обладать. Лейф утробно урчит, практически порыкивает, притираясь пахом между разведенных бедер мужа, пока в очередной раз кончает в него так, что перед глазами почти темнеет от удовольствия, мозги плавятся окончательно, а голова кружится настолько, что, кажется, даже сейчас, навалившись на Моргана, потеряет равновесие и свалится в пучину слепого блаженства, если не уже. Остановись, приди в себя. Животом ощущает, как изливается Морган, как дрожит, подходя к концу сладкого, наверняка взрывного и крышесносного экстаза, это и останавливает Лейфа. Поэтому потихоньку ослабляет и объятия, и хватку, разжимает челюсть и, отстранившись окончательно, оценивает укус с четкими следами зубов. Лейф слизывает проступающую кровь, ранки чуть затягиваются — с такими мелкими повреждениями он привык обходиться только так; опять же, помогали особенности драконьей ипостаси. Но метка — два серпа с особо четкими, ярко выделяющимися следами клыков — все равно остаётся красоваться на загорелой коже. Лейф с тихим протяжным стоном выходит из Моргана, наблюдая, как вытекает собственное семя на простыни.

— Достаточно непристойный вид? — Лейф жадно оглядывает Моргана: изнуренного фактически беспрерывными оргазмами, крепко помеченного в шею, перепачканного в сперме: внешне своей, и внутренне — своего мужа, — и удовлетворённо, почти по-кошачьи урчит. Он ещё ощущает вкус чужой крови на языке, слизывает его с клыков, все ещё смотря с неимоверно хищным голодом в глазах. — Ты в порядке? — во взгляде проскальзывает беспокойство, Лейф заглядывает в глаза любимого, мягко очерчивая метку кончиками пальцев. Ладонью оглаживает грудь, перепачканный живот, размазывает липкое семя по коже и сам склоняется над животом, мягко вылизывая супруга. Лейф насмешливо кидает: — Кто ещё из нас вкусный, — и устремляет хитрый взгляд на Моргана. — Не хочешь в купель?

Лейф выпрямляется, вновь обнимая Моргана, устраивая подбородок на груди любимого, любовно разглядывает каждую деталь во взъерошенном, растрепанном и раскрасневшемся образе мужа.

— На руках донесу, — вкрадчиво предлагает Лейф, лукаво улыбаясь и ласково оглаживая бедра, бока, ребра супруга. — Или ещё есть силы на ногах стоять?

:
Пусть будет больно. Моргану это нужно, он знает, что ему это необходимо прямо сейчас, в моменте, немедленно, чтобы слиться с любимым  в сладком единении.
— Не сдерживайся, — шепчет жадно, задыхаясь от быстрого темпа, резкого, глубокого, как ему и было нужно. Лейф чувствует его настолько хорошо, что улавливает малейшую эмоцию, малейшее желание. Чтобы в оргазме со стоном сорванным прижаться ближе, выгибаясь, но не прося передышки. Это, конечно, сладко — лежать и чувствовать, как волны экстаза медленно ослабевают, оставляя за собой усталость. Или — продолжить, и ощутить, как оргазм перерастает в новые ощущения. Лейф ненасытен, Лейф жаден до него,  Морган отдается ему весь, со всей возможной страстью и желанием.

Чужие пальцы путаются в волосы, оттягивая голову, Лейф запрокидывает ее за рукой, обнажая беззащитную шею. Кусай. Ну же. Пожалуйста. Движение языка ласковое и на контрасте с ним клыки, вонзающиеся под кожу, заставляют задохнуться, рефлекторно сжаться, схватиться за плечи, но от этого ощущения — больного, яркого, острого, от того, как толкается внутрь, быстро, резко, дергано, Моргана рвет на части, он стонет в голос, оставляя на плечах любимого царапины от ногтей, его трясет от чувств и он бьется в экстазе, кончает так ярко, как, наверное, еще никогда до этого — до ярких вспышек под зажмуренными веками, до сведенного судорогой тела, того, как сжимается на члене Лейфа, вжавшись до самого основания. Это лучше, чем он мог себе представить, чем мог себе предположить.

До потери ориентации в пространстве, до слабости, с которой Морган оседает под мужем, до дрожи в руках, которыми заглаживает царапины, оставленные своими руками. До того как подставляет шею горячему языку, ощущая жгучий жар укуса. Как и хотел. Как и жаждал. Моргану нужно было это, как воздух — ощутить, почувствовать, запомнить, и он ни о чем не жалеет, приоткрывая глаза, чтобы посмотреть на любимого. Он выходит из него, заставляя застонать. Ощущается как-то пусто, одиноко, но Лейф ведь рядом с ним, все в порядке. Морган чувствует влагу между ягодиц, догадывается, что она будет пачкать простынь, после не одного раза-то, но лишь потягивается, давая себе власть вновь ощутить свое тело. До пошлого мокрый, затраханный, довольный до невозможности, слабый от пережитого удовольствия.

— Достаточно? Ты так считаешь? — улыбается хитро, тяжело дыша. От прикосновений пальцев к метке Морган тихо стонет, вспоминая остроту того, как клыки пронзали тонкую кожу. Лейф вновь склоняется над ним, дразня языком, заставляя думать совсем не о том. Вообще не о том. Так хорошо и приятно. — Какая купель, когда ты делаешь так, сумасшедший? — усмехается по-доброму, ласково смотря на мужа. В его объятиях тепло и хорошо, Морган мягко смотрит на него, поглаживая по волосам ласково. Любимый, нежный, родной, такой нужный, что сердце трепещет.

— Если предлагает нести на руках, ни за что не соглашусь идти ногами, — мурчит негромко, соскальзывая пальцами с волос на черты лица. Поглаживает по щеке нежно, по губам. Мог бы встать на ноги, возможно, мог бы и устоять, но зачем, если любимый готов позаботиться еще немного. Как он сам удержится на ногах после такого, даже интересно. Морган не испытывает, его, нет, просто хочет быть ближе.

И путь до купели — такой, когда легко отрывают гот кровати, поднимая в воздух, Морган обвивает шею Лейфа руками и покрывает короткими поцелуями его лицо, зарываясь пальцами в волосы, нежно прикусывая шею. Морган ластится изо всех сил, выражая свою глубокую признательность и безграничную любовь, и восхищение силой Лейфа, потому что сам он едва ли смог бы удержаться на ногах, не то удержать кого-то еще. Морган восхищенно прижимается губами к щеке Лейфа, когда его опускают в горячую воду, он блаженно стонет и откидывается на стенку купели, сдвигаясь так, чтобы Лейфу было удобно опуститься к нему.

Вода расслабляет, мокрые волосы становятся угольно-черными, он блаженно откидывает голову, назад, обнажая следы поцелуев, метку укуса, которую не закроет его одежда. Моргану все равно. Ему жарко от одного только воспоминания, как его дракон толкается глубже и прокусывает кожу, заставляя забиться в сладкой агонии. Морган блаженно улыбается, прильнув ближе к чужому боку, притеревшись щекой к плечу ласково. Он плавно пересаживается с каменной ступени на колени любимого, верхом, лицом к нему.

— Я тебя люблю, — без каких либо изворотов произносит, улыбаясь ласково и, подавшись ближе, целует зацелованные губы. — А это… — кончики пальцев пробегаются по следу укуса. — Теперь означает, что я твой. Не только это, на самом деле, но и это тоже. Только твой, и никому не под силу нас разлучить, — мурчит в губы нежно. — Ты мое самое дорогое, бесценное, самый любимый человек, и я никому не дам тебя в обиду, — обещает, тепло ощущая себя в руках супруга. Защищено. Безопасно. Любимым. Лейф дарит ему столько сразу, чтоб сложно осознать все в моменте. Но Морган старается. А еще просто рядом, просто наслаждается теплом обнаженного тела Лейфа, притеревшись так близко, что ближе уже просто некуда.

— Не тяжело, любовь моя? Я могу сесть рядом, — Морган шире разводит колени, чтобы было удобнее сидеть так на коленях Лейфа, но легко спустится, если тому будет дискомфортно. Скажет ли его дракон, если что-то будет не так?

Автор:
Лейф с улыбкой пожимает плечами: твой ведь сумасшедший, тебе с ним жить; этот сумасшедший ещё какие-нибудь безрассудства выкинет. Он закрывает глаза, ластится к рукам, глубоко выдыхая. Так спокойно. Никогда не чувствовал подобного на Севере, постоянно ощущая, как натягиваются все душевные ниточки от тревог и опасности, но рядом с Морганом все беспокойства становятся такими незначительными. Они вообще существуют? Есть ли какие-то тревоги, если они не связаны с его мужем? Лейф довольно усмехается, слыша прихоть супруга.

— Тогда иди ко мне, — ласково манит Лейф к себе, посмеиваясь над довольным Морганом, позволившим себе покапризничать, и, выпрямившись, незамедлительно подхватывает на руки.

Лейф тает от безусловной любви Моргана к нему. Путь до купели растягивается, секунды тянутся, словно мёд, а всё потому, что его осыпают ласковыми поцелуями, нежно гладят, вновь дразнят, прикусывая шею и напоминая о новой метке; Лейф замедляет шаг, не желая прерывать сладкую негу. Сердце дрожит при каждом трепетном поцелуе мужа, при каждом благодарном касании. Лейф ластится в ответ, лишь мимолетно следя, куда идёт, — по факту, вслепую движется, — ведь все внимание вновь и вновь отдает Моргану, прикрывая глаза от мягкого удовольствия, следуя за поцелуями любимого, улыбаясь счастливо. Он крепко прижимает к себе: не позволит даже мысли допустить, что не сможет удержать, хотя и так знает, что Морган ему доверяет и не думает о подобном. Морган такой нежный, чуткий, ласковый — Лейф практически мурлычет под лаской мужа, тянется к нему неимоверно, целует в ответ хаотично и отвлекается, только когда доходит до купели. Лейф усмехается, видя, как расслабляется Морган при погружении в воду, подсаживается рядом, тут же приобнимая за плечи, и любуется супругом, скользя взглядом по блаженной улыбке, яркой метке.  Он поглаживает Моргана по плечам, целует макушку, уже прикрывая глаза, но вопросительно смотрит, наблюдая за чужими движениями. И незамедлительно подставляется, обнимает и льнет ближе, как только Морган опускается на колени.

Боги, как приятно целовать Моргана даже так, неторопливо, тихо отвечая на признание: "Я тоже люблю тебя". Как приятно — до истошно быстрого и громкого сердцебиения, до немного подрагивающих от неверия пальцев, до необъяснимо сильного желания обласкать и защитить — осознавать, что есть кто-то дорогой сердцу, что с ним хоть в огонь, хоть в воду. И не кто-то, нет, а именно Морган. Лейф молчаливо следит за касанием Моргана к метке, слушает каждое слово, и его взгляд говорит все за него, наполненный безграничной нежностью, любовью, обожанием. Мой, единственный, любимый — во всех смыслах, ролях, навсегда. Дракон улыбается, слыша обещание о защите; обычно это он оберегал, а здесь хотят сберечь его? Удивительно. Непривычно слышать подобное. И так хорошо, так тепло на душе.

— Нет, не тяжело, — Лейф только сильнее и крепче прижимает к себе, заглядывая преданно в глаза. — Мне нравится так, — он ласково водит мокрыми ладонями по телу Моргана: по бокам, пояснице, лопаткам, плечам. Омывает его, набирая воды в ладонь и чуть обливая спину или живот; мягко отводит потяжелевшие и потемневшие от воды волосы, закидывая их на одно плечо и оголяя метку на шее. — Мне нравится чувствовать твоё тепло. Нравится, когда ты настолько рядом. И вообще люблю тебя всего. Каждую мелочь, каждую деталь, — Лейф очерчивает ключицы, утыкается в угольно-темные волосы, вдыхая великолепный запах любимого. — Думаю, с первого взгляда влюбился в тебя. Как мальчишка. Просто твой муж, — он выпрямляется, оставляет короткий поцелуй на губах, и, почти не отстраняясь, продолжает: — такой глупый, что не смог понять это сразу. Но сейчас понимаю. Ты для меня не просто любимый и самый ценный человек. Ты для меня — истинный смысл жизни, — Лейф неторопливо целует Моргана, поглаживая скулы, тянет на себя позволяя навалиться сверху сильнее, расслабиться окончательно. — И тоже никому не позволю тебя обидеть. Хотя бы физически, потому что я довольно плох в остальном, в том, что не касается борьбы за жизнь, — Лейф заглядывает в глаза Моргана; мимолетно вспоминает, что именно при первой встрече, взглянув на него, в его янтарные глаза, подумал об их схожести с золотом и драгоценностями. — Ты первый, с кем я так долго... Общаюсь и живу. Кого так сильно люблю. Никому не позволю забрать тебя и навредить.

Он опирается спиной о каменную стенку, отмечая лёгкое жжение на спине, довольно улыбается — у него свои метки, полученные от Моргана, может, не такие долговечные, но тоже яркие и во всей красе показывающие его принадлежность собственному мужу. А как он их получил... Одно лишь воспоминание  будоражит сознание.

— Однако, — Лейф ласково приподнимает лицо Моргана за подбородок, лукаво поглядывая, прижимается губами к следу зубов, — кажется, я недостаточно постарался в одном деле. Или всё хорошо?

Лейф оглаживает свободной рукой внутреннюю сторону бедра, пах, задерживается на нежной коже, чуть проводя по ней короткими ногтями, медленно переходит на низ живота. Под водой все прикосновения довольно интересно ощущаются — совсем невесомо, как бы старательно ни проезжался по коже. Он задевает основание члена и постепенно спускается ниже, пока не достигает головки.

— Мне интересно, — пальцами другой руки скользит по метке, чуть надавливая на отметины клыков; следы четкие, манящие, кричащие о собственнических замашках любовника Моргана, — насколько закрытой будет твоя одежда завтра? Не знаю ваших обычаев, но... Хочешь спрятать или показать всем? — Лейф целует Моргана под мочкой уха и шепчет: — Я бы твои метки на своих плечах не стал прятать. Как сегодня.

:
С Лейфом тепло — это схоже с тем, как, устав, ложишься под теплое одеяло и медленно расслабляешься, позволяя себе быть не всесильным, не способным решить любой конфликт. Просто отдохнуть, впитывая тепло. Но намного лучше. Тепло Лейфа — живое, настоящее, к нему манит и от него не оторваться, от его губ, от его рук — Морган уже и не пытается, находя изысканное удовольствие в том, чтобы быть рядом.

Его не сгоняют с колен, напротив, обнимают крепче, медленно помогая отдохнуть в воде, насладиться ей, и не только — каждым прикосновением, каждым вздохом, ощутимым на коже, каждым словом, пропитанным любовью.

— Я тоже с первого взгляда понял, что ты — мой. Что не отдам тебя в рабы, не отдам на воспитание воинам. Что ты будешь моим, но даже не подозревал, куда меня это заведет, — Морган тихо смеется, он фактически лег на Лейфа, а тому все еще не тяжело, даже дыхание не сбилось. — Ты хорош во всем, нужна лишь практика, а ее при дворе предостаточно. Хорошей и плохой. Я бы хотел сберечь тебя от той, что не нужна, но, боюсь, что не смогу огородить от всего. Но буду очень стараться. Ты мой муж, мой самый близкий человек, самый важный для меня, — нежное касание пальцев к лицу, поглаживающее, ласкающее. Моргану хочется обращаться с ним, как с наивысшей драгоценностью, хрупкости которой еще не знал мир. Он так и будет — беречь супруга, хранить и защищать от всего.

Лейф прижимается губами к укусу и Моргана словно молнией прошивает, он запрокидывает голову назад с глухим стоном, жарко выдыхает, чувствуя прикосновения ладони, отзываясь еще одним стоном на касание ногтей. А когда рука спускается на член, и вовсе вздрагивает, судорожно сжимая бедра, но не в силах закрыться, лишь упирается ими в бедра Лейфа. Как же хорошо , так хорошо вообще возможно? Каждое прикосновение к укусу — до дрожи, до стона, а воспоминание, как это произошло и вовсе сотрясает тело судорогой удовольствия. Морган прикрывает глаза и шумно выдыхает. Слишком чувствительный к Лейфу, слишком отзывчивый, хотя столько лет был неприступным и отстраненным ото всех. Одного поцелуя любимого достаточно, чтобы вскружить голову, одного укуса хватило, чтобы свести с ума.

— Лейф, — стонет Морган, вслушиваясь в его слова, такие, от которых окатывает жаром. Будто только что не вылезли из кровати, плавно толкается в руку, желая получить больше. — Все хорошо. Мне нравится, очень, просто одно лишь прикосновение к твоему укусу будит такие воспоминания, что не знаю, как удержаться на ногах, — улыбается влюбленно.

— Портной и ювелиры догадываются о том, что будет завтра. Нам приготовят одинаковые одежды, белые с золотой вышивкой — эти цвета считаются моими парадными, — Морган подставляет под поцелуй скулу, шею, плавно отклоняя голову, то запрокидывая ее назад, то отклоняя вбок. — Свободные, летящие, мой любимый силуэт. Открывающие и шею, — улыбается довольно. — И плечи, — еще довольнее. — Ювелиры получили заказ на два комплекта украшений — одинаковых, в целом. В одном — огненный опал, в цвет твоих волос. Кольцо, тонкая нить золота с его вкраплениями на шею, серьги — золотая нить с камнем. Такой же — с черным агатом — для тебя. Без серег, нет смысла прокалывать уши сейчас, но с браслетом — тонкой нитью с вкраплениями кристалла, как и на шее. У меня не было времени придумать красивой предыстории, поэтому эти украшения, опираясь на цвет наших волос. Прости, если слишком просто, — Морган закусывает губу и плавно двигает бедрами навстречу руке Лейфа.

— Но одежды не скроют следов, ни укуса на моей шее, ни моих ногтей на тебе. Но если захочешь, только скажи, я возьму накидку для тебя, — улыбается расслабленно, целуя любимые губы, притираясь ближе к Лейфу, обнимая его за шею руками.

— По нашим обычаям, мне не положено демонстрировать подобных следов, но… — Морган щурится хитро, глядя на мужа. — Тайных свадеб мне тоже не положено. И проводить ночь в постели с не наложником, не мужем — как в нашу первую, — улыбается. — Не думаю, что народ решит поднять восстание из-за укуса на моей шее, — смеется и тихо стонет. — Любовь моя, своей лаской ты сводишь меня с ума, — Морган чувствует, как твердеет его член под чужой ладонью, склоняется ниже и мстительно кусает Лейфа за шею, оставляя едва различимый след зубов, чтобы не причинить боли, зато целует часто, жарко, поднимаясь от укуса к губам.

— Получается, мы немного нарушим традиции, верно? Найдутся те, кто нас осудит — они будут сидеть на специальных трибунах, справа и слева от места, где будем мы с тобой. — К ним же присоединятся расстроенные родители, чьих детей мне представляли на приемах, в надежде, что я обращу на кого-то внимание и сделаю фаворитом, а то и изберу в супруги или мужья. Поверь, они будут тебя ненавидеть. Тебя, о ком двор не знает почти ничего, — Морган шепчет это в губы Лейфа и прикусывает нижнюю, зализывает укус. — Они начнут лезть к тебе знакомиться. Знают, что я не набираю гарем, но понадеются на сладкое место у тебя под боком. И на твое расположение. Вдруг ты сговорчивее, чем я, — Морган прогибается в спине, потягиваясь плавно, красуясь, и вновь склоняется к Лейфу.

— Ты — сломал все устои. И я тоже, выбрав в мужья того, кого принесли мне в дар. Нам теперь вместе это расхлебывать. Но мы справимся, — он смотрит в глаза Лейфу влюбленно и закусывает губу — рука его любимого невероятно сбивает с мыслей. — Ты... Лейф, ты невероятен, — выдыхает жарко, обнимая одной рукой за шею, а пальцами другой касаясь укуса. Жарко.

Автор:
Под прижатыми к шее пальцами Лейф чувствует вибрацию от стонов, шумных выдохов, собственного имени, произнесенного надломанным удовольствием голосом. И реакция любимого, — стоны, сжатые бедра, дрожь по телу, — и его слова, как ему хорошо, подстегивают продолжить. Он даёт больше, чувствуя плавный толчок в руку: ласкает все ещё растянуто, медленно, но вновь и вновь, уже беспрерывно оглаживает кончиками пальцев возбуждающуюся плоть.

Лейф с улыбкой выцеловывает подставленные скулу, шею, мягко, любовно жмется губами к мокрой от воды коже, чуть ли не урча от удовольствия от предоставленной возможности обласкать мужа ещё больше. Воображение рисует Моргана, облаченного в белые одеяния — не прикрывающие шею с вызывающей меткой — с золотыми вставками, украшения — будет ли он делать что-то с волосами или нет? — и восторженно глядит на супруга, слыша "простую" деталь, для самого Лейфа простой совершенно не кажущейся. Украшения, хранящие в себе ассоциации с супругом, — действительно романтично, красиво, приятно будоражит душу.

— Это превосходная... идея, — Лейф восхищённо — и от слов, и от вида — оглядывает наслаждающегося лаской Моргана и подаётся к нему навстречу. — Нет уж, даже не думай о накидке, — шепчет Лейф в поцелуй, прикрывая блаженно глаза. — Мне нечего стыдиться.

Лейф подхватывает игривое настроение Моргана, улыбается всё довольнее, пока слушает, что именно муж нарушил вместе со своим драконом. Насколько же их культуры отличаются: на Севере никто не скрывает меток своих возлюбленных, — не случайных любовников, — нет понятия "тайной" свадьбы или наложников. Но Лейфу интересно всё, что касается Моргана. И если это значит нарушить свои традиции или помочь нарушить их возлюбленному, то Лейф его поддержит и сбережёт от последствий.

— Даже если и поднимут, к тебе они не подберутся, — вкрадчиво обещает Лейф. Любуется смеющимся супругом, тут же лукаво разглядывая его, когда смех скатывается в стон. Он уже обхватывает член, ласка становится смелее, резче, кольцо пальцев движется по всей длине активнее.

Сводит с ума, значит? Лейф подставляет шею, отклоняя голову вбок, закусывает губу, чуть вздрагивая от укуса, но довольно усмехается, зарываясь ладонью в волосы на затылке: кусай смелее. Он откидывает голову, чувствуя, как Морган осыпает его поцелуями, ловит его губы, упиваясь новым поцелуем. Жарко. Лейф точно также сходит с ума, хотя его почти не трогают; ему хватает просто ублажать своего супруга и смотреть, как тот тонет в удовольствии.

— Пусть ненавидят и осуждают, — шепотом отвечает, наслаждаясь лёгким укусом и лаской. — Сговорчивый я только для тебя, — он подаётся, чтобы вновь урвать поцелуй, но Морган отстраняется, и поначалу Лейф почти недовольно сводит брови, однако открывшийся вид заставляет нетерпеливо выдохнуть на грани стона: Морган, его муж, так красив и бесподобен, Лейф очарован тем, как смело он красуется и дразнит своего дракона, зная, какое сильное влияние оказывает на него, зная, как высоко оценит его Лейф.

Лейф настолько увлекается и любованием, и лаской Моргана, что не замечает собственного возбуждения, влюбленно рассматривая супруга в ответ. И не замечает, пока Морган не обнимает крепче, пока не касается метки на шее; Лейф целует скулу, мочку уха, невесомо прикусывая кожу, и толкается бедрами, чуть подкидывая Моргана, чуть подбивая на себя. От стен звонко отскакивают звуки всплесков воды и жаркого дыхания любовников.

— Морган, ты одним своим видом заводишь меня. Делаешь из меня настоящего безумца, — шепчет Лейф, увлекая мужа в очередной поцелуй, вторгаясь языком меж губ, мягко сплетаясь с чужим, но под конец чуть прикусывая губу Моргана. От неосторожного движения на чужой губе выступает кровь; Лейф тут же зализывает ранку, осторожно и часто зацеловывая Моргана. — В моем народе подносить дары принято лишь божествам. Хотя я в тебе не сомневался, — он притирается бедрами к чужому паху. — Ты ведь и правда бог. Во всех смыслах. И мой.

Лейф пережимает чужой член у основания, гладит другой рукой скользящие по укусу пальцы Моргана, движется вниз по позвонкам, сжимает крепкое бедро — как хорош собой Морган, действительно ведь сложен как бог: и телом, и душой. Лейф немного ограничивает Моргана, оттягивает момент экстаза, но в то же время дразняще толкается бедрами, потираясь своим вставшим членом о чужой. Пальцы свободной руки движутся вверх по бедру, ягодицам и ныряют в расслабленное кольцо мышц.

— По какому случаю тебе преподнесли в дар меня? —  Лейф срывает жаркие выдохи с губ Моргана, стимулируя его всеми возможными способами: и короткими, дразнящими поцелуями, и пережимающими возбуждённый член пальцами, и давлением на содрогающиеся стенки, прощупывая, как приятно мужу. — В моих краях подобной традиции нет. Только для обрядов, а тогда люди никому не молились, вились вокруг и поздравляли тебя. Или ты действительно бог, а я и не знаю? — он лукаво улыбается.

— Боги, Морган, ты великолепен, — шепчет в губы, мягко целуя их уголок. Он очерчивает выступающие на чужом члене венки и вновь сжимает основание. — Как думаешь, сколько ещё за эту ночь мы сможем дойти до конца? — Лейф спускается поцелуями на шею, цепляет ими пальцы Моргана. — Ещё раз? Два? Или столько раз, пока на небе не покажется солнце?

Жарко, безумно жарко. Лейф прихватывает губами израненную кожу на шее Моргана, терзая затянувшиеся ранки, одновременно с этим выгибается, входя в Моргана резкими толчками, и отпускает основание чужого члена.

:
Ну, конечно, Лейф откажется от накидки. Зачем ему скрывать то, что принадлежит ему? Это южане, глупые люди, придумали нормы морали и запреты для императора, хотя сами ублажают себя в гаремах и с женами и мужьями. Императору — можно, но вид его должен быть девственно чист. Морган попрек все правила, подставив шею под ласку, насмехался над ними затребовав укус, еще и посмел кончить в этот момент на члене своего любимого мужа, какое святотатство!

Лейф обещает ласку и защиту, и Морган плавится от движений его руки, медленно, слишком медленно ласкающей его, и этим растягивающей удовольствие в бесконечность. Такая интимная ласка под разговор распаляет, заставляя жадно желать большего, но Морган отдается в руки любимого, дозволяя ему самому вести в этой игре.

Морган одним своим видом делает безумца из Лейфа, а тот сводит его с ума, притираясь ближе, давая почувствовать, что тоже возбужден от их близости, от того, что рядом, вместе. Это кружит голову, когда утягивают в долгий глубокий поцелуй. Его возносят до божества, каждым жестом, каждым движением бедер ближе, и Морган стонет нетерпеливо, сгорая в огне собственного безумия.

Но когда Лейф останавливает его в шаге от — Морган мучительно сводит брови, жалобно скулит, так сильно желая достичь пика, от которого его останавливают, и так же сильно желая растянуть это сладкое ощущение, мелко вздрагивая от переизбытка эмоций. Каждое прикосновение обостряется во сто раз, он дрожит от движения руки по телу и от пальцев, пережимающих основание члена, едва слушая, что ему говорят. Чужие пальцы проникают внутрь, срывая еще один протяжный стон с губ, Морган задыхается от жара, охватившего его тело.

— Ты — особый дар, — прерывисто рассказывает, насаживаясь на пальцы сильнее. — Праздник летнего солнцестояния — это празднование нашей силы, наших умений, нашей власти. Императору приносят дары, которыми благодарят за поддержание мира, за защиту, за мудрое правление. За то, что в королевстве царит процветание — чем лучше живет народ, тем богаче дары, — Морган не отрывает взгляда от улыбки на губах Лейфа. — Другие королевства тоже приносят свои дары — в знак мира и добрых намерений. Как и охотники, чтобы быть желанными гостями на наших землях. Чем выше  ценят правителя, тем богаче дары. Ты — самое дорогое, что я получил, — Морган выгибается в спине, сорвано дыша. Как же горячо. Лейф доводит его до граней, которые он сам и не мог бы получить, ловко удерживая на них так долго, что впору начать умолять. — Ты — высший дар, который мне преподнесли, и я благодарю миг, когда это произошло.

Речь дается ему тяжело. Возбуждение распаляет его, румянит смуглые скулы, заставляет хватать воздух приоткрытыми зацелованными губами, хватаясь за его плечи.

Сколько раз? Морган, право, теряется.
— С тобой — хоть всю ночь напролет, — жарко шепчет, срываясь на стоны от прикосновений губ к искусанной шее и того, как Лейф входит в него рывком, отпуская его член. Моргану хватает нескольких секунд жаркой ласки, чтобы кончить, задыхаясь. Но это не останавливает его, лишь чуть замедляет, пока сладкая нега застилает глаза, но движения внутри, резкие, глубокие, но губы на метке на шее, возвращают в реальность, в которой он, сдержанный правитель огромного королевства, стонет и подается навстречу члену Лейфа, лишь усиливая его проникновение. 

Моргану хочется еще и еще, пока он только способен выдержать новое удовольствие вместе со своим мужем, от не просто тает в его руках, приподнимается сам, опускаясь до упора на член Лейфа, скользит ладонями по его плечам и груди, нетерпеливо цепляя кожу ногтями от переизбытка ощущений, подставляет шею, потому что это одно из самых чувствительных мест на его теле и одно только прикосновение губ к ней заставляет трепетать, а к укусу — продирает, словно электрическим разрядом сквозь все тело.

— Лейф, — стонет жарко его имя, растягивая гласную, внутренне подрагивая от ощущения, будто острые клыки вновь вонзятся в кожу — он не против, ему нравятся опаляющие метки его любимого, которые остаются с ним и после окончания их любовных ласк. Так много сладких мест для этого, где кожа тонкая, словно пергамент, чувствительная, как и сам Морган. Вздрагивая от проникновения в себя, он сгорает от внутреннего жара, расползающегося по телу и клубящегося внизу живота, и он уверен, что еще немного — и кончит снова, просто от того, как ему хорошо с любимым.

— Как же я тебя люблю, свет мой, душа моя, — стонет в голос, выгибаясь в чужих руках, гибко подаваясь навстречу движению, насаживаясь до основания члена и содрогаясь от того, как глубоко внутри себя его ощущает. — Как же я благодарен судьбе за то, что она привела тебя в мои руки. Клянусь, я больше никогда не отпущу тебя, — цепляется сильнее, подается ближе, шепча признания в губы, часто касаясь их короткими поцелуями. — Я никому тебя не отдам, — собственнически, жадно, жарко. Впиваясь в губы вновь, скользнув языком меж чужих губ, углубляя поцелуй, не прекращая движения и сорвано выстанывая имя любимого, доходя до пика своих ощущений, изливаясь вновь. Морган чувствительный, Лейф сводит его с ума своими прикосновениями, распаляя так сильно, что ему не нужно много, чтобы дойти до оргазма. — Потом, как-нибудь, — шепчет он, прижавшись к груди Лейфа и опаляя дыханием его ухо. — Я дам тебе ленту, чтобы ты перевязал ей мой член у основания и не позволил кончить так легко. Хочу испытать это чувство, когда на грани, но не могу, от того, что ты внутри меня, а твои губы и зубы на моей шее, на моей коже, — делится фантазией. У Моргана дрожат бедра, но он все равно насаживается на Лейфа, желая ощутить, как он кончит глубоко внутри него, как судорога удовольствия пронзит его насквозь, как происходит с самим Морганом.

//я позволю себе минутку оффтопа, чтобы сказать вам, что вы потрясающий. Я с нетерпением жду каждого вашего поста, потому что это произведение искусства. Надеюсь, вы простите мне мою слабость, вмешаться с мыслями.

Автор:
Лейф чувствует истошно быстрое сердцебиение, пока терзает шею, вылизывает бьющуюся под нежной тонкой кожей артерию, в то время пока Морган кончает, задыхаясь. Он не останавливается, продолжая резкие толчки — ему ведь позволили хоть всю ночь приносить удовольствие любимому, кто в здравом и не очень уме откажется? Тем более такой безумец, как он. Подобной возможности он точно не упустит. Ещё и когда подаются навстречу, усиливая каждое проникновение, углубляя его, хотя кажется, что глубже просто невозможно.

Морган несдержанный, ненасытный, страстный, такой же нетерпеливый и жадный до их близости. Манящий, сводящий с ума, заставляющий отринуть любые ограничения, правила, традиции — все, что может помешать стать ближе и физически, и духовно. Касания к плечам и груди, — ласковые и царапающие одновременно, — движения Моргана, как он и сам приподнимается и опускается, старательно притираясь к паху до самого основания, подставляется, позволяя оставить на себе ещё больше засосов и укусов, позволяя прикоснуться к метке, горячо выстанывает имя супруга — Лейф задыхается, дуреет, теряется в блаженстве все сильнее с каждым толчком, с каждым откликом мужа. Руки хаотично гуляют по содрогающемуся телу Моргана, оглаживают каждую напряжённую мышцу — он будто натянутая струна, пока извивается над Лейфом, ища бо́льшего удовольствия, бо́льшего трения и контакта, — гладят бедра, бока, грудь, всё, до куда вообще могут дотянуться. Лейф неотрывно любуется, пожирает взглядом Моргана, дрожит, когда слышит, как любимый певуче зовёт его.

— Я люблю тебя, люблю, — исступлённо шепчет Лейф в ответ, сходя с ума от стонов Моргана, от его гибкости, от напористости. Жарко, узко, горячо, тесно — мурашки бегут по коже от шквала безумных ощущений. Дракон ластится, с ума сходит, вьется неистово, возбужденно под мужем. — Не отпускай, не отдавай никому.

Клятва не отпускать, яркий собственнический порыв, приправленный поцелуями, глубокими проникновениями, стонами в унисон, хлесткой волной бо́льшего возбуждения проходятся по позвоночнику, закручиваются внизу живота. Лейф зарывается в волосы Моргана на затылке, обнимает крепче, жадно отвечает на глубокий поцелуй, несдержанно стонет, срывая с чужих губ собственное имя, тут же с силой сжимает бедра Моргана, насаживая ещё глубже, помогая достичь яркого пика, задыхается, чувствуя, как на его члене сжимается судорожно Морган, когда кончает. Лейф думает, что сейчас, вот ещё пару толчков, и он сам кончит, но на мгновение чуть замедляется, желая услышать, что именно шепчет любимый — это трудно сделать сквозь такую плотную пелену блаженства, ещё и когда сам Морган продолжает неистово насаживаться, все ближе подталкивая к экстазу, но у него получается и, боги, Лейф не жалеет.

— Морган, — хрипло, почти изумлённо стонет Лейф, крупно вздрагивая от красочной картинки мужа с яркой лентой на члене, пульсирующем от потребности излиться, и сам не сдерживается: бурно кончает практически от одних слов Моргана, только от его вкрадчивого голоса, прижав его к себе и выстанывая его имя. Оргазм оглушительный, сбивающий с ног, заставляющий крупно дрожать, еле удерживаясь в равновесии. Лейф загнанно дышит, цепляется за супруга, вбиваясь в Моргана мелкими, но сильными толчками какое-то время — этот оргазм длиннее прочих, ярче, головокружительнее, он прошивает все тело, подобно электричеству.

Лейф глубоко и судорожно дышит, жмурится, промаргивается, постепенно возвращаясь в реальность. Ему никогда не было так жарко, даже когда опускал руки в языки пламени в самые холодные вечера, не боясь, что может сжечь кожу, они не согревали его так, как это делает Морган. Кожа горит и краснеет — лицо, шея, плечи, даже грудь — и от жара купели, и от жгучего трения красных полос от ногтей о стенку, и от проявляющихся чешуек, и от интимных касаний и движений Моргана, и от пробирающего до самой глубины его существа оргазма. Горло раздирает от резкой сухости, несмотря на влажный воздух, Лейф тяжело сглатывает, облизывая губы, и, медленно выйдя из жаркой узости и относительно придя в себя, тут же смотрит на Моргана — разгоряченно, влюбленно, с бесконечным обожанием и восхищением.

— Морган, ты... Невероятно, — шепчет изумлённо Лейф, широко раскрытыми глазами с разлившимся по радужке зрачком смотря на мужа. — Не думал, что кончу от слов, боги, — он глубоко выдыхает и осыпает его лицо быстрыми поцелуями. — Солнце моё, сокровище, счастье моё, — Лейф обнимает Моргана, расцеловывая ему руки, — как же мне с тобой хорошо. Я безмерно рад, что в дар тебе преподнесли меня, а не другого дракона или кого-то ещё. Ты — моя судьба, не иначе, — и ластится к нему.

— Твое желание... Я не смогу спокойно смотреть на ленты. И спать, — блаженно бормочет Лейф, улыбаясь любимому. — Как только дашь мне её, ты от меня не сбежишь, — мурчит Лейф в губы Моргана, мягко целуя.

Он осторожно выпрямляется — за время их единения уже успел сползти по стенке, опасно балансируя над водой — и трепетно осматривает Моргана.

— Утомился? — ладонями скользит по коже, смывая следы семени и липкость. — Жарко так..., — Лейф касается черных прядок волос, зачарованно оглядывает их. — Помню, ты как-то закалывал их, — припоминается  один из первых дней, когда Морган приходил к дракону, ещё закованному в цепи, с почти собранными прядками. Морган, милый, любимый Морган, всегда красивый, доброжелательный, будто лучик солнца, с каждым днём приобретающий всё бо́льшую ценность. — Красиво. Похожи на мою чешую по цвету..., — Лейф мягко улыбается, заглядывая в глаза, и вкрадчиво спрашивает: — Когда ты хочешь попробовать полетать?

/Спасибо за теплые слова! Но это я должен вам сказать, что вы великолепны, а ваши посты — само совершенство, я ими зачитываюсь бессчетное количество раз. Когда вижу и читаю ваши творения, не могу не улыбаться или не испытывать самых теплых чувств и эмоций — и совершенно не важно, первый раз я читаю или нет.

:
Морган тихо смеется, прижимая к себе Лейфа ближе, зарываясь пальцами в его мокрые волосы, отвечая на частые поцелуи. Кто бы мог подумать, что его пошлая фантазия сможет зацепить не только его самого, но и его мужа.
— Я так рад, что тебе нравится мое желание, — урчит ласково, поглаживая ладонями любимого, заглаживая царапины от собственных ногтей, словно это поможет скрыть их, спрятать, чтобы только они вдвоем знали. Но им все равно, нечего стесняться. Своей любви друг к другу? Ни за что! Пусть седовласые главы аристократических родов звереют от их проявления жадности и близости, Моргану плевать на их мнение и метки мужа он будет носить с гордостью.

— Немного, — соглашается с тем, что слегка вымотан, и не прочь перебраться на кровать, но чуть позже. Пока же ластится к чужим рукам. — Завтра тоже заколю. Точнее, заколют. Увидишь меня при полном параде. Не каждый день такое происходит, приготовления долгие, поэтому разбудят нас с тобой ни свет, ни заря, — усмехается, потому что будут невероятно сонными, но для профессионалов, готовящих к выходу, это ни сколько не проблема, Морган вообще временами спит стоя, пока его собирают, заплетают, украшают. Словно куклу разукрашивают к каждому выходу в свет.

— Мои волосы под цвет твоей чешуи, мне нравится это сочетание, — улыбается нежно, ведя пальцами по проступившим на коже чешуйкам. Идеально подходит. Впрочем, Лейфу все будет к лицу. Портной уже был от него в восторге, и стоило ожидать, что в гардеробе мужа то и дело будут появляться обновки от мастера. Да еще и ювелиры познакомятся с ним в живую, увидят всю его красоту. При дворе множество мастеров со всего королевства, Лейфа точно не обделят красивыми вещами.

Но следующая же фраза заставляет сердце восторженно затрепетать. Он серьезно? Лейф серьезно?
— Ты, правда… — начинает было Морган, но сбивается, не в силах упрекнуть во лжи любимого человека. — В любой момент, — исправляется, с влюбленной улыбкой. — Только скажи, когда, а я обязательно выделю время, — обещает, поглаживая по лицу кончиками пальцев, нежно коснувшись губами уголка губ. Вся бешеная страсть, с которой отдавались друг другу буквально только что, перерастает в чуткую нежность, с которой Морган ластится к Лейфу, касаясь его так трогательно и бережно, словно способен навредить.

Его муж — дракон. Сейчас это осознавалось намного четче, чем до этого, потому что там были лишь проявления его сущности, а теперь ему предлагали что-то, о чем мечтал любой человек, но кому было никогда не суждено. А ему Лейф так легко даровал такую возможность. Морган зачарованно смотрел в его прекрасные глаза, прильнув к его груди, мягко обнимая за шею.

— В детстве я нашел одну книгу, в ней описывалось приспособление для полетов. Я так мечтал летать, что решил сделать . В тайне ото всех. Естественно, ничего не получилось, падать было очень больно. И я решил, что — не суждено. А теперь ты уверяешь меня в обратном, — Морган тихо смеется, смешно щурясь, от чего у уголков глаз залегают тонкие морщинки.

— Пойдем в постель, душа моя? — Морган поднимается на ноги первым и хватается за край купели — надо же, до слабости в коленях, до приятной дрожи, вот до чего довел его дракон. Улыбается и помогает подняться, целует еще раз, ласково и тянет к полотенцам.

Слегка влажную кожу приятно холодит прохладный вечерний воздух, проникающий в спальню сквозь открытое окно. Шторы медленно покачиваются под ним, а Морган за руку ведет Лейфа в кровать, чтобы уронить на нее вперед себя и остаться на ногах, рассматривая мужа внимательным влюбленным взглядом. Такой красивый, статный, манящий к себе. Морган улыбается хитро и обходит кровать, склоняясь к тумбе у ее края, чтобы вытащить из нее тонкую длинную ленту, черного цвета, свернутую и завязанную, чтобы не распускалась.

— У меня есть подарок для тебя, — Морган садится на край кровати, сдвигается ближе и вкладывает ленту в ладонь Лейфа с хитрой улыбкой. — Чтобы ты мог воспользоваться ей, когда захочешь. В любой момент, — Морган склоняется ниже и целует желанные губы мужа, доверяя ему и такую власть над собой. Любую, какую захочет. Никому прежде он не открывался настолько, не подпускал так близко, не делился какими-то скрытыми желаниями, которые окрашивают скулы румянцем смущения, потому что неприлично говорить о таком вслух. Морган умеет говорить о многом, свободно и без напряжения, но что-то такое — нет.

Слишком много власти передает в чужие руки, но в кои-то веки — не боится. Сердце трепещет, в груди тепло так, с чувством предвкушения, потому что Лейф так точно знает его, так чутко чувствует, что каждая минута с ним наедине просто невероятна. Морган ложится на бок, опираясь на локоть, чтобы лучше видеть Лейфа.

— А что насчет тебя? Скрытые желания? Тайные мечты? — улыбается обаятельно, совершенно не стесняясь своей наготы рядом с мужем.

:
Лейф сейчас, как никогда, похож на большого и очень ласкового кота  — тянущегося к руке, мурчащего, щурящего свои невозможные глаза в хитром и ласковом прищуре. Морган влюблен в каждую деталь в нем, жадно впитывая их все больше и больше. К нему хочется тянуться, но у него совершенно нет сил на движение, он лишь улыбается слабо и прижимается ближе к его ласковым рукам и пальцам. Так хорошо, так сладко, так разнежено — Морган не помнит, когда еще было так, чтобы до полного обессиливания, когда даже рукой двинуть — уже тяжело.

— Я так тебя люблю, — шепчет тихо, улыбаясь любимому, который снова и снова смущает его. — Это совсем неприличный вид. Хорошо, что его не видит никто, кроме тебя, — никому и нельзя видеть его таким. Император должен быть сильным, несгибаемым, даже простая усталость для него запретна, что уж говорить о радости любовных удовольствий? Тем более — таких, россыпью на его коже, что не сойдет за одну ночь.

Морган расслабленно лежит на подушках, не имея ни капли сил, чтобы делать что-то еще, и восторженно следит за Лейфом, который оказывается способен подняться, куда-то пойти, вернуться с полотенцем и — о, чудо! — водой. Морган лишь сейчас понимает, как сильно хочет пить, как сильно пересохло в горле, он тянется к стакану, припадая к нему губами, благодарный Лейфу за то, что тот придерживает его, помогая удержаться, чтобы не пить лежа.

— Совсем немного, — Морган улыбается, и голос его в самом деле хрипит, но по нему не сказать, что его это чем-то сильно смущает. Точнее, смущает, но не этим, а тем, как вел себя под своим любимым мужем, как сильно бился под ним в экстазе, каким громким был. Вот это смущает, а не то, что лекари утром снимут снадобьем, потому что для выступления Моргану нужен нормальный голос, без хрипотцы, хотя так он звучит даже приятнее.

Его приводят в порядок, а он даже не может сделать того же для Лейфа, поглядывая виновато, но тянется к нему в объятия, ложась к нему на грудь, затихая незаметно.

— Мне никогда не было так хорошо, — признается, прикрыв глаза, мягко поглаживая ладонью по груди Лейфа. — Я тоже не думал, что может быть так… — он замолкает, потому что так могло быть только с тем, кому полностью доверяешь. Морган доверяет. Достаточно, чтобы доверить контроль оргазма, достаточно, чтобы доверить контроль движения, если бы Лейф захотел его ограничить, все, что он захочет.

— Ты невероятный. Ни к кому прежде я не испытывал такого доверия, как к тебе. Никого не любил так, как тебя, — Морган сонно трется щекой о грудь Лейфа, прячась в его руках, находя в них покой и уют, защиту от ночных кошмаров и все возможное удовлетворение, какое только может быть.

— Ты исполнил мое желание, каким бы неприличным оно не было, — он улыбается, не открывая глаз. — И это было невероятно. Подумай, чего желаешь ты, я тоже выполню это, — но явно не сегодня. Морган вымотан — и длинным днем, и сладким вечером, сам не замечает, как засыпает на Лейфе, даже не подумав сползти к нему под бок, чтобы ему не было тяжело. И дышит спокойно, размеренно, и сон его плавен и тягуч, о черном драконе, спускающемся с небес к его протянутым рукам, совсем как в миниатюре, которую он создавал для мужа.

Так хорошо, что утро наступает незаметно. В дверь стучат. Громко, много, повторяя назойливое «Ваша светлость!», заставляя Моргана поднять голову, в полудреме сползти на край кровати, закутаться в легкий халат и велеть войти. В спальне сразу оказывается слишком много народу. Еще и все говорят, чего-то от него хотят, а потом затихают, глядя на Лейфа в его кровати, и начинают говорить еще громче, жестами показывая, чтобы они немедленно шли в купель и возвращались.

— Прости, — Морган невероятно сонный, ласково мажет по губам Лейфа, когда они оказываются наедине и обнимает его. — Перед каждым важным событием такое. У нас минут десять, прежде чем они заявятся сюда.

Десять минут, чтобы окунуться в воду, смывая сон, быстро промыть волосы, и кожу, завернуться в полотенца и попасть в руки экзекуторов. Все происходит одновременно. Волосы сушат магией, да так, чтобы ложились волнами, прядь к пряди, в одежды одевают параллельно с этим, как Морган и обещал — белые струящиеся силуэты, одновременно свободные, и подчеркивающие фигуры. Красивые, обученные девушки аккуратно подводят им обоим глаза, делая их еще более выразительными. Комплекты украшений приносят в последнюю очередь, сначала показывая Моргану, а тот разглядывает камни, хитро улыбается Лейфу и легко касается пальцами его украшений — и в черноте агата вспыхивают тонкие нити золота, совсем как в янтарной радужке Моргана.

Они собраны, одеты, у них есть еще десять минут, и Морган мягко расправляет складки на чужой одежде, поправляет украшения, пряди волос, целует в губы.

— Ты готов? Реакция может быть любой, — улыбается нежно, влюбленно глядя в глаза.

/Я хочу предупредить, что ко мне с 19 июля по 6 августа приедет в гости соигрок, поэтому я могу немножко теряться. Но постараюсь не пропадать. Вы мне очень дороги, не уходите, пожалуйста.

Автор:
Лейфу нравится то, каким хриплым становится голос Моргана. Глубокий, пробирающий до лёгких мурашек, приятно ласкающий слух. Лейф мягко поглаживает мужа по спине, другой рукой легонько наматывает прядки на пальцы.

— Я тоже никому не доверял так, как тебе, — тихо признается Лейф, ласково поглаживая по голове. — Что уж говорить о любви, ты — первый, кого я так сильно полюбил... В этом мы с тобой похожи. И не только в этом, — он добродушно усмехается. — Я подумаю, — обещает и замолкает; чувствует, как постепенно дыхание супруга становится размеренным и глубоким. Так спокойно, так мирно. Все касания мужа такие доверчивые; то, как он прячется в руках дракона, находит покой, вызывает в душе нежный трепет. Быть в объятиях Моргана, держать его в своих руках — лучшее, что происходило с Лейфом за всю жизнь. Через несколько коротких мгновений Лейф тоже засыпает. Разум подкидывает в сон самые разные картинки: от красочной картинки, которую сотворил муж с помощью своей магии, до мелких воспоминаний из первых дней его пребывания в новой стране, но особенно ярко рисуется образ Моргана, когда тот впервые застал дракона спящим. Как тогда не испугался внезапного прикосновения? Почему не выдернул руку из хватки? Дракон даже во сне понимает: тогда, перепутав сон и явь, он бы ни за что не вернулся и не поменял этот миг, хотя раньше хотелось. Из-за неловкости, непонимания. Сейчас — ни в коем случае.

Так хорошо. Сон медленно отступает: будят назойливые лучи солнца, гуляющие по лицу, колко греющие кожу, заставляющие жмуриться и щуриться. Лейф отворачивает голову, утыкается носом в темные волосы и замирает, вдыхая запах Моргана — успокаивающий, убаюкивающий вновь. Он почти засыпает, но, не ожидая громкого и частого стука, чуть вздрагивает. Точно, сегодня же Морган объявит о своем новом статусе... Расскажет о них. Лейф вяло, но счастливо улыбается, все же невольно проваливаясь в дремоту: ещё немного, самую малость урвать сладкий сон с любимым под боком.

Но ему постепенно становится подозрительно легче, приятная тяжесть медленно утекает сквозь пальцы, и дракон хмурится, чуть приоткрывая глаза и не совсем осознавая, что происходит. Даже чуть пугается, что любимый куда-то уходит. Лейф даже в полудрёме хватается за Моргана, чувствуя, как тот встаёт с него, стремится задержать мужа, переворачивается набок, подцепляя вяло чужие пальцы, но они исчезают из неокрепшей от сна хватки, как покидает постель... А, нет, остаётся сидеть на краю. Хорошо. Он облегченно выдыхает, ложась на живот, прислушивается к хриплому голосу мужа, приглашающего войти посторонних. Лейф обнимает подушку, лениво потягиваясь до приятной ломоты в теле, и с тяжким выдохом замирает. Нет, не так. Простыни хоть и пахнут Морганом, но все равно не то. Дракон, жмурясь от множества голосов, все меньше чувствует удовлетворение от таких фиктивных объятий. Конечно, ещё очень лениво раскрывать глаза, но хочется найти Моргана, поэтому, чуть пошарясь по простыням, натыкается на любимого, ласково обнимает его одной рукой поперек талии, и жмется ближе, окончательно затихая, только когда достигает родного тепла. Вот так намного лучше. Вместе с этим подозрительно быстро исчезают и голоса; Лейф всё-таки приоткрывает глаза, исподлобья смотря на вошедших, пока те разглядывают рыжую диковинку в кровати их правителя, и морщится, стоит им заговорить ещё громче и наперебой.

Он мычит в ответ на слова Моргана — не извиняйся, я все понимаю, так надо, — тянется в объятия, ластясь к рукам. Лейф все ещё почти спит, практически не открывает глаз, подставляясь под почти-поцелуй, но уже нужно подняться и что-то делать. Он вновь потягивается, ненадолго избавляясь от скованности, и следует за Морганом.

Лейф окончательно просыпается после купели, и, боже, попадает в руки каких-то садистов. Но он стойко терпит — откуда у него вообще это терпение взялось, никогда же не было? — и наблюдает за процессом. Даже забавно следить на реакцией окружающих. Некоторые максимум, что делают, смотрят на него хмуро, искоса; другие же готовы распластаться по полу от потери чувств даже до того, как подходят к нему ближе метра. Поэтому Лейф в большей степени снисходительно улыбается: расслабились бы, зря только нервы тратят — и всё внимание отдает Моргану.

Девушки, занимающиеся ими, хихикают над драконом, пока тот только и делает, что любуется молодым императором. Видимо, замечают в его глазах неподдельное восхищение, делающее из грозного ящера преданного щенка. Дракон на девушек даже не смотрит, перед его глазами только Морган. И кто там шутил по поводу ревности Моргана? Кто сравнивал его с ребенком? Дракон сам сейчас ревностно смотрит, как мужа касаются, наверно, десятки рук, и сгорает от скребущего в груди желания отогнать всех от дорогого супруга. И да, дуется точно также по-детски.

Он заинтересовывается украшениями — всё-таки там то, что раньше имело наибольшее значение в жизни; и до сих пор, но Морган безусловно подвинул камни на второе место — и восторженно улыбается, видя золотые проблески в агате. Действительно, словно частички Моргана. Дракон даже на расстоянии чувствует, что камни относительно пусты и не имеют ни воспоминаний, ни опыта, и это знание даже греет душу. Ведь сейчас эти пустышки наполняются ими. Они буквально — небольшие части Моргана и Лейфа.

Боги, как красив Морган в этих одеяниях, при полном параде, усыпанный украшениями, с собранными волосами. Реальность лучше любой фантазии. И наконец-то в его руках, а не в чьих-то ещё. Лейф мягко обнимает его, не желая отпускать, скользит пальцами по меткам — а ведь действительно видно — и подставляется под заботливые касания.

— Не забыл? — Лейф осторожно повязывает мешочки с лекарствами: один на пояс Моргана, другой — себе. И улыбается ласково в ответ. — Вот сейчас готов, — он берет руку мужа, подносит ее к губам и мягко осыпает поцелуями, прикрывая глаза. — Ты такой красивый. А на реакцию мне все равно. Ты ведь меня выбрал, не они. Мне важен именно ты и твоя реакция. Волнуешься?

Все оставшееся время Лейф буквально не отлипает от мужа. Чтобы отвлечь, снять возможное напряжение. Осторожно касается, боясь нарушить наведенную роскошь, зато много разглядывает, целует аккуратно, шепчет комплименты, подмечая то выразительность янтарных глаз, то бесподобно сидящее по фигуре одеяние, то выглядывающий на шее след зубов; молчаливо, но с нежной улыбкой рассматривает огненный опал со стальными прожилками на шее возлюбленного, касается аккуратно, с удовольствием немного наполняя его своей энергией. Пусть будет небольшим оберегом. Так спокойнее.

— Драконы могут читать те воспоминания, что заключены в камнях и сокровищах, — невзначай говорит Лейф, глядя в глаза Моргана. — Эти камни будут хранить память о нас, — Лейф лукаво улыбается, притягивает Моргана ближе, чтобы чувственно поцеловать. Чтобы подразнить, потому что этот момент тоже выточится в камнях.

И только потом следует за Морганом, потому что время уже вышло, потому что уже пора.

Дракон век бы не видел эти лица с совета. Конечно, они недовольны, даже шокированы чем-то. В отличие от горожан — те явно с интересом разглядывают своего императора, его спутника, они заинтригованы поводом, по которому их собрали здесь. Про их реакцию говорил Морган? Лейф отчего-то уверен, что в большинстве своём реакция будет если не положительной, то хотя бы нейтральной — невозможно плохо относится к подобным решениям того, кто так любит свою страну, свой народ.

/Что вы, ни в коем случае не уйду! Вы мне точно также дороги.
Я тоже предупрежу сразу (сегодня только узнал): 27 и 28 июля я не смогу ответить (надеюсь утром 27 числа успеть, но точно не уверен; а вот вечером 28 буду уже здесь).

:
Морган не знает, помнит ли Лейф его в тот, первый день, день их встречи. Когда он тоже был облачен в церемониальные одежды, украшения, все, как положено для важных встреч и праздников. Уже немного замучен к его появлению, но все еще держался на ногах без лекарства, самостоятельно, чтобы увидеть свой дар. Помнит ли его дар, как выглядел правитель? Есть ли с чем сравнить то, что есть сейчас?

Сейчас лучше. Изящнее, красивее. Тогда гамма была бежевая, теперь белая, тогда праздничная, теперь парадная, выбранная самим Морганом, потому что есть повод — и этот повод сейчас стоит перед ним в таком же белом одеянии. Прекрасный, как сама жизнь, восхитительный, как рассвет, манящий, как само солнце. Его дракон. Единственный такой в своем роде, для Моргана нет такого другого.

С момента, как их оставили наедине, не могут разойтись, любуются друг другом, касаются, шепчут ласковые слова. Морган касается пальцами мешочка с лекарством — как его любимый вспомнил о нем раньше его самого.
— Спасибо, — тянется и целует еще и еще, не в силах оторваться. — Не волнуюсь. Ну, разве что, немного, — не говорит о чем. Не о реакции людей, они примут его выбор любым. О реакции тех, кто может быть против, и может напасть на избранника. Но Морган сможет защитить его, как защищал себя столько лет.

Так хорошо рядом с любимым, что и покидать покоев не хочется. Но необходимо. Проход по длинным коридорам рука об руку с улыбками тихими, пока не вышли к людям. Морган заулыбался — ярко, светло, кивнув сидящим членам совета в знак приветствия и проходя вперед, ближе к людям, за руку увлекая за собой Лейфа, не давая ему остаться в стороне. Он сегодня такой же важный герой этого собрания, как  и сам Морган.

Люди шумят, вскидывают руки, приветствуя императора, и он поднимает руку тоже, приветственно помахав ей. Еще перед выходом он выпил настойку для того, чтобы восстановить голос, и сейчас, усиленный его магией, он звучит звонко, словно не срывал его вчера под Лейфом, это их маленькая тайна.

Морган рассказывает о делах королевства — кратко и просто, чтобы всем было понятно, даже детям. Еще о значимых событиях, которые грядут, о праздниках и о важных событиях, связанных с дипломатией, не очень интересное, но полезное знание. Немного о военных успехах, что неизменно радует горожан. И…

— Должно быть, вы заметили потрясающего мужчину рядом неземной красоты рядом со мной, — Морган поднимает руку Лейфа и целует тыльную сторону его ладони. — Я хочу вас познакомить. Его зовут Лейф. Он прибыл к нам с далекого Севера и только постигает все прелести жизни в нашей гостеприимной стране. Но сегодня я представляю вам его в особом качестве. Не только как нашего нового друга. Не только, как своего гостя. Сегодня я представляю вам Лейфа, как своего жениха, — под оглушающий шум толпы Морган поворачивается к Лейфу, обнимает его лицо ладонями и жадно целует под ошарашенными взглядами членов совета. Долго, страстно, а после заглядывает в глаза и улыбается.

— Через месяц состоится наша свадьба, — Морган изящно взмахивает рукой и в трех местах из неоткуда в воздух взлетают цветочные лепестки, и только очень наблюдательный человек мог заметить тонкие магические лезвия, летящие в императора и его избранника, перехваченные таким образом, наловчившимся Морганом. — Торжество будет во дворце, празднование в городе, более подробно будет сообщено ближе к событию. Мы будем рады всем на нашем празднике, — он мягко обнимает Лейфа за талию и прижимается к нему ближе, забираясь в объятия, что провоцирует новую волну ликования. В отличие от совета, горожане любят Моргана и охотно радуются его счастью, с радостью принимают его будущего мужа. Чего только стоит Моргану не выкрикнуть магическую формулу, не показать их брачные браслеты уже сейчас! Но он сдерживается, и уводит Лейфа за собой под своды дворца. Домой, туда, где можно прижаться ближе, прильнуть губами к губам и не слышать ничего больше, пока покой не нарушают торопливые шаги.

— Морган! — гневный голос заставляет оторваться от губ любимого, встать так, чтобы отгородить его собой от подоспевших членов совета. Не всех, лишь половины, наиболее активной. — Что это за клоунада? Раб — муж?
Морган прикрывает Лейфа собой.
— Лейф не раб. Он мой жених и будущий муж. И я требую к нему уважения, — его голос холоден, словно не он только что, словно солнце сиял перед горожанами.
— Уважение к рабу? Ни за что! — кривится пожилой мужчина, и Морган порывисто подходит ближе, за ним словно какая-то аура, заставившая совет отшатнуться.
— Я сказал, что это мой муж. И я требую уважения. Мне нужно повторить еще раз? — золото в янтарных глазах Моргана медленно разливается сильнее, мужчины мнутся, но склоняют головы молча, признавая его власть и право выбора, хотя явно собираются как-то протестовать против этого. И уходят. Быстро, тихо, молча. Морган так и стоит замерев, напряженный, тяжело дышащий. Словно не здесь. Словно не он. И глаза золотые, опасные, пальцы сжаты в кулаки, магией от него прямо пышет.

/Я буду вас ждать всегда и сколько будет нужно, вы чудесный.

Автор:
Он и не думал вставать за спину — уже пообещал себе, что не оставит Моргана так, как на совете. И даже если от столпившихся горожан не складывается впечатление, что они хотят навредить, то драконье чутье и чувство любви все равно тянут сберечь свое сокровище. Лейф крепко обхватывает руку Моргана, поглаживает тыльную сторону ладони, и замирает, внимательно осматривая лица горожан.

Впервые он видит такое скопление людей, если не считать тех неудачных вылазок в деревни, которыми он баловался в детстве. Доигрался, добегался до некоторых последствий, но все обошлось. И та толпа, которую Лейф видит сейчас, одновременно и впечатляет, и настораживает. Они ведь не такие же жестокие, как северяне? Не ополчатся против правителя? Но речи Моргана воспринимаются даже лучше, чем Лейф ожидает: люди явно любят своего правителя, поддерживают его, тянутся к нему. Так что дракон на какую-то часть успокаивается. Цепляется взглядом за детей, сидящих на плечах взрослых, и с трудом прячет непрошенное удивление. Для него непривычно видеть даже такую сплочённость народа, толпу, в которой никто не пытается разорвать друг другу глотки, но видеть детей вместе с, видимо, родителями? Ещё страннее. Но сейчас это не главное. Все изумление испаряется, уступая место радости и счастью, и Лейф крепче перехватывает руку Моргана, стоит только тому заговорить про своего спутника.

Палящее солнце обжигает кожу, но не так, как это делает лёгкий поцелуй, ложащийся на ладонь. "Потрясающий", "неземной красоты" — действительно считаешь так? Лейф верит Моргану. И отнес бы эти слова к нему. Лейф улыбается, смотря на мужа, тут же тянется к нему, вслушиваясь в его слова сквозь небольшой шум толпы. Все утрированно реальное, громкое, чтобы Лейф даже не задумывался о том, что происходящее может быть сладким плодом воображения. Он благодарно, с безмерной признательностью разглядывает точеный профиль Моргана, мысленно повторяя "друг", "гость" и, наконец, так звонко произнесённое "жених". Толпа взрывается в радостном крике, а у Лейфа в ушах стоит только голос Моргана.

"Уже муж, но пока это наш секрет", — думает про себя Лейф, перехватывая счастливый взгляд Моргана, тянется к супругу даже раньше, чем теплые ладони обхватывают лицо и целует с такой же неутолимой — мало будет всегда — жадностью.

Лейф улыбается и в смелый поцелуй, подхватывает страсть мужа, не стесняясь немного больше распалить её, крепко обнимает, прижимая к себе. Он чуть закрывает собой Моргана, отворачивая от публики, — уже инстинктивно, чтобы уберечь от возможных угроз даже сейчас, нет, тем более сейчас. Пусть смотрят и чуть-чуть додумывают. Кто-то озарится радостью, кто-то задохнётся от злобы — Лейф точно знает, что первое придется на народ, а второе станет участью советников. Пусть. Пока в его руках самое ценное и драгоценное, то, что имеет наивысший смысл в жизни, дракону плевать на ненавистников, свидетелей и прочих. Боги, Морган, только ты имеешь значение. Лейф забывает, где они находятся, его пьянит и раздирающее изнутри счастье, и распаляющая жадность до Моргана, и переполняющая любовь к мужу. И когда тот отстраняется, улыбаясь, Лейф до безумия влюбленно смотрит в янтарные глаза. Яркий, невозможно красивый и изящный, нежный и тронательный, но в то же время смелый, решительный, отчаянно самоотверженный — как в тебе умещается столько всего удивительного? Морган — целый мир для Лейфа, даже больше, настоящая вселенная.

Грациозный жест порождает всплески лепестков в разных местах, и Лейфа настораживает то, как хаотично места этих взрывов разбросаны по толпе. Не похоже на что-то заготовленное — Морган что-то спрятал? Развеял, превратив в подобное изящество? Видимо, так. Но, боги, уже через месяц для всех они станут полноправными супругами? Он тихо восторгается, слыша "наш праздник" — никогда в жизни ничего не праздновал, тем более с кем-то близким, а Морган дарит ему эту возможность, ещё и создаёт их личный повод для радости. Лейф обнимает Моргана за плечи, помогая стать ещё ближе и даже спрятаться в объятиях, часто, но ласково целует лоб, макушку. Разглядывает быстро радостные лица горожан, кидает взгляд на советников — о, таких перекошенных шоком, злобой и раздражением лиц Лейф давненько не видел. Дракон крепче прижимает своего императора к себе и следует за ним, наплевав на недовольных.

Сладкие поцелуи, которые дарит Морган после выступления, выбивают из головы всё плохое. Лейф мягко обнимает Моргана, трепетно целует в ответ, закладывая в каждом нежном прикосновении всю свою любовь и восхищение мужем, пока их не отвлекает грозный оклик и топот. Морган тут же выходит вперёд, а дракон не отпускает от себя свое сокровище. Лейф все ещё приобнимает Моргана поперек талии, гневно смотрит на подоспевших советников, и звереет с каждым их неосторожным словом. Он не может сказать, но может хотя бы смерить остальных предупреждающим взглядом и притянуть Моргана чуть ближе к себе. На некоторых действует. На самых активных — нет, пока они увлечены пререканиями с императором.

Морган так быстро из-за них холодеет, закрывается, замыкается в себе. Он выскальзывает из хватки, подходит ближе к советникам, и Лейф порывается следом, замирая за его спиной мрачным изваянием. До действий не доходит: Морган справляется сам. Но застывает на месте. Скованный, напряжённый, совсем не похожий на себя.

Лейф обходит Моргана, чуть наклоняется, преданно заглядывая в глаза. Даже они меняются, становясь холодными, отчужденными, абсолютно золотыми. Будто совсем чужими. Морган укутан плотным облаком магии, она опасно клубится вокруг кончиков пальцев, а Лейф не боится взять мужа за руки, мягко погладить предплечья, пробраться под сжатые пальцы, аккуратно разжав их — магия искрится, грозясь сорваться, но дракон не сомневается ни секунды. Морган и его магия могут быть опасны для других, но тольне не для Лейфа. Даже если он забудется и спутает мужа с недоброжелателем, — это маловероятно, невозможно, но даже если так и случится, — Лейф примет всё. Пусть срывается и выпускает все негативные эмоции, Лейф поможет избавиться от них как можно быстрее.

— Морган, — он начинает тихо, ласково, — Солнце мое, посмотри на меня, — пальцы оглаживают уже расслабленные ладони, Лейф тянет их выше, кладёт себе на шею. Сам ластится к любимым рукам. — Забудь про них. Они тебя недостойны, — он обнимает Моргана, заглядывая в золотые глаза. — Недостойны ни капли твоей злости, — Лейф мягко тянет ближе к окнам, кивком головы указывает на рассредоточенную толпу людей. — Всегда будут те, кому не понравится твое решение. Но у тебя есть те, кто тебя поддерживает. И их значительно больше, — он улыбается мужу, целует ладони, наполненные магией. — Я тебе благодарен за защиту. Но мне больно видеть, что ты берешь всё на себя. Позволишь мне защищать тебя в дальнейшем? — Лейф обхватывает лицо Моргана, ласково гладит, с надеждой заглядывая в глаза. — Пойдем, отвлечешься? У нас много того, что мы ещё не сделали вместе, согласен?

/И я буду всегда вас ждать. Я вас обожаю безмерно.

:
Есть люди, которые понимают только голос силы. Причем, даже они делятся на тех, кому достаточно проявить его лишь раз, и тех, кому нужно его демонстрировать постоянно. Совет — это те, кому требуется постоянная демонстрация, и, видят боги, как Морган устал от этого. Ему по душе мирные переговоры, а ты вытаскивание из себя силу, в некоторых случаях, как сейчас, буквально. Выступление, даже такое, хорошее, положительное, требует больших эмоциональных затрат, и он физически не мог бороться словами с наглецами, поэтому и обратился к прямой силе. Он — сильнее каждого из них и их всех вместе взятых. Он — потомок древнего рода, чья магия значительно превосходит обычную человеческую.

Его сила имеет свою ауру, которая ощутимо давит на тех, кто находится рядом, на совет в данном случае, и глупцы не хотят проверять на себе мощь возможностей молодого императора, не в силах осознать всю его силу. Боятся, но провоцируют раз за разом, ведь если он перейдет грань, можно будет инициировать его смещение. Чем им так не угодил Морган? Просто больше нравился его отец — военный, агрессивный человек, привыкший решать дело конфликтом, а не миром. И тут на его место пришел его сын, который хочет все уладить по-хорошему, тратить деньги на налаживание дел города, а не на военные походы.

Морган тяжело дышит и ничего не видит, его магия бушует в нем, не находя выход. В кончиках дрожащих пальцев, в золоте глаз, в частом сердцебиении, в жаре вен. Он и есть — магия в этот момент.

И тут кто-то вторгается в это сосредоточение. В опасность пасть под сорвавшейся чистой силой. Кто этот глупец? Морган пытается увидеть, услышать, это так сложно, но он очень старается вынырнуть из своего магического плена. Лейф. Его прекрасный ласковый дракон. Пусть будет осторожен, куда же он?

Ладони укладывают на чужую шею, нежные слова привлекают внимание, любимый обнимает его. Не боится. Морган прерывисто выдыхает. Магия впитывается в кровь и это почти больно, золото в глазах вновь становится лишь прожилками в янтаре, он обретает привычный вид, пусть и очень усталый, ластится ближе, обнимая Лейфа за шею, целует в скулу.

— Безумный, я же мог ранить тебя, — шепчет тихо, притягивая к себе ближе. — Лейф, я же себя не контролирую в этом состоянии, я даже не понимал, что это ты. А ты так под руки. Это опасно, пожалуйста, не делай так больше, — Моргана мелко потряхивает от осознания, что мог навредить любимому человеку. Да и от того, как магия медленно уходит внутрь, даря спокойствие, некое чувство опустошения и готовность вернуться в любой момент. Магия Моргана огромна, но и последствия могут быть необратимы, любой другой маг израсходовав резерв просто перестанет колдовать, император же начнет тянуть жизненную силу, пока не истратит всего себя. Такова плата, чтобы иметь возможность защитить себя и свой народ. Великая сила, великий дар, великая цена.

— Будь осторожнее, прошу тебя. Если видишь, что что-то не так — подожди немного, дай мне прийти в себя. Я благодарен, что ты мне помог, с тобой — намного быстрее и легче, но если бы я ударил тебя — как бы жил после этого? — в глазах Моргана ласка, он мягко смотрит и тянется поцеловать. Так сильно любит, что, наверняка, именно это и защитило дракона от магии человека.

— Идем отсюда, — выдыхает тяжело, отпуская чужую шею, мягкими движениями соскальзывая по плечам, груди, к руке, сжимая пальцы. Морган знает, куда хочет. После шума и эмоций, после экспрессии и негатива, передоза магией и ее отката, ему нужно в одно место, в котором еще не был Лейф. И он ведет его за собой, медленно, прижавшись к плечу. Если до этого никто не посмел бы задать императору вопрос о его близости с рабом, то теперь, о близости с женихом — и подавно.

Длинными светлыми коридорами из бежевого камня с большими арочными пролетами, пока один из них не вывел туда, куда Морган и хотел. В сад. Дорожки выложены с двух сторон крупными камнями, несмотря на жару, здесь магией поддерживается нужный климат для жизни цветов и растений, которые привозят отовсюду. Огромный внутренний сад дворца поделен на зоны и климат тоже разный, так как растения требуют разный подход. Здесь свежо, в воздухе чувствуется вода, все вокруг зелено, даже легче дышать. Морган прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Это место умиротворяет его. Садовники здесь почти не заметны, они не ищут встречи с императором, напротив, избегают, стремясь не показываться на глаза, и Морган медленно идет по дорожке, ведя за собой дракона.

— Попробуй, — он срывает с куста несколько ярко-красных ягод, висящих одной гроздью. Насыщенный кисло-сладкий вкус всегда привлекает в них Моргана. Их собратья черного цвета более сладкие. Белые — терпкие. До них еще можно дойти. Интересно, понравится ли Лейфу? Какие вкусы вообще ему интересны?

— Скажи мне, что тебе больше нравится? Сладкое, кислое? Я попробую подобрать ягоду или фрукт по твоему вкусу. Не скажу, что у меня есть все, но я приложил много сил к созданию этого места. Моя мама начинала создавать сад, но мало успела, и я решил продолжить ее дело. Как видишь, что-то получилось, я горжусь этим местом. Хочу тебе его показать. Сюда приводят цветы и растения со всего мира мне в подарок, поэтому… Наверняка найдется то, что сможет тебя порадовать.

/Это взаимно, я вас обожаю. Я не один раз смотрел на вашу заявку, она пропадала, появлялась снова, и боялся откликаться, боялся несоответствовать. Но теперь понимаю, что если бы не откликнулся, это было бы огромнейшим упущением.

Автор:
— Не страшно, я не боюсь боли, — спешно заверяет Лейф, но замолкает, слушая слова Моргана. Жмется ближе, стараясь унять чужую дрожь. Хоть и понимает, что этот тремор не от внезапного озноба и холода, а от испуга, но и цель его объятий — не только согреть, но и успокоить, унять тревожность. Он чувствует, как постепенно уходит фонящая магия Моргана, усмиряется, вновь плавно окутывает его, а не вьется почти хаотично вокруг, и чуть кивает, виновато соглашаясь со словами возлюбленного. — Извини, — просит Лейф, подставляясь под ласку, отвечая на нее точно такой же нежностью, целуя. — Я буду осторожнее. Не волнуйся.

Лейф крепче перехватывает руку Моргана, подставляет плечо, подстраивается под удобный темп шагов. Моргана вновь вымотали эти советники, но хотя бы не до... Того страшного состояния, когда он ничего не замечал, не видел, сжимался в беззащитный комок, прячась от мира. Лейф и вспоминать не хочет. Он очень беспокоился в тот момент, опасался запутаться а коридорах, пока шел и искал путь до покоев. Такое ведь может повториться.  Поэтому наблюдает за тем, куда они идут, запоминает, делает мысленные акценты на каких-то местах, декоре. И, что важнее всего, следит за состоянием Моргана.

Столько растений, произрастающих в одном месте, он никогда не видел. Глаза разбегаются, дракон, не стесняясь, оглядывает диковинки: стволы, ветви, листья, плоды — и удивляется всему. Зелень и плоды здесь не пожухлые или блеклые, а яркие, напитанные влагой и самой жизнью. Наверняка привлекательные не только визуально. Лейф ведёт носом, улавливает целый букет ароматов, исходящий и от дивной красоты соцветий, и от плодов. Ягоды источают одновременно и сладкий, и кислый, и чуть терпкий запах, и Лейф наслаждается взрывом самых разных ароматов. И улыбается тому, как постепенно расслабляется Морган, вдыхающий свежий воздух полной грудью, и осторожно следует за ним, пока ему не предлагают попробовать новую ягоду. Впервые такую видит — как и всё остальное здесь — с почти полностью просматриваемыми прожилками на солнце, упругую, налитую соком. И подобных много-много на одной лишь веточке.

— Кисло, — с улыбкой говорит Лейф и довольно щурится, раскусывая упругую кожицу и чувствуя, как сладкая кислинка сока резко попадает на язык. — Интересный вкус, насыщенный. Мне нравится.

Лейф гуляет взглядом по лицу Моргана, с улыбкой слушает его. Он хотя бы немного отвлекся и расслабился — Лейф приобнимает Моргана, ласково оглаживает плечи. Только отошёл от произошедшего, а уже спешит впечатлять дракона, показывать что-то новое.

— Я тебя так люблю, — шепчет Лейф, целуя в висок осторожно, но благодарно. — Чудесное место. Красивое и удивительное. Как и ты, — и крепко обнимает мужа со спины. — Меня порадует всё, что ты захочешь показать мне.

Лейф задумчиво прокручивает ягоды, рассматривая сетку прожилок под кожицей. Со всего мира? Удивительно. Морган занимается этим садом всю жизнь? Даже так, на первый взгляд, видно, какой колоссальный труд вложен в это место. Сколько времени потребовалось, чтобы взрастить хотя бы один куст? Лейф молчит ещё про то, насколько роскошная, плотная листва была у каждого. А то, что они так благодарно цветут и дают плоды? Ещё поразительнее. Морган с каждым днём открывается с новой стороны, показывает всё больше своих талантов, очаровательных манер, привычек, черт характера, и все сильнее и бесповоротнее влюбляет в себя уже безнадежно влюбленного дракона.

— Я бы хотел показать тебе Север. Привезти и оттуда что-то из растений, — Лейф улыбается немного мечтательно, но в следующую секунду осекается: — Хотя за ними будет трудно здесь ухаживать. Или у тебя уже что-то есть с Севера?

Они идут вглубь сада, перед глазами возникают новые растения: какие-то усыпаны плодами, какие-то — нераскрывшимися бутонами, а прочие — пышными и яркими цветами. На руки попадают новые ягоды и фрукты, Лейф пробует и ему нравится абсолютно каждое угощение; может ли Север похвастать таким разнообразием вкусов? Точно не такими приятными. Привыкший к их скудности и блеклости, терпкости и горечи, Лейф дивится всему искренне и без прикрас. На чувствительном языке ощущается взрыв сладости, даже приторности, но дракон изучает каждую нотку вкуса с неподдельным интересом. Лейф любуется всем, но в голове оседает "моя мама" и "не успела", и дракон осторожно поглядывает на Моргана. Почему не успела? Откуда Морган знает такое о матери? Лейф смутно помнит даже внешность родителей, что уж говорить об их увлечениях, привычках? Так, помнит голоса, — опять же, скорее отголоски, — некоторые повадки и манеры, — потому что в самом есть эти самые черты, — но особенно четко помнит железный запах, который безумно сильно источали их руки. Но они были теплые. Родные. У детей ведь не может сложится другого ощущения, верно? Какими бы ни были родители, что бы они ни сделали. Даже раннее расставание с ними не смогло заставить его возненавидеть их; поначалу, конечно, было обидно, больно, а сейчас всё плохое забылось. Но какая история у Моргана?

— Твоя мама... Ты помнишь о ней такие тонкости? — в голосе проскальзывает толика удивления и любопытство, но в целом сам вопрос — осторожный. — Я жил с родителями... До шести лет, если приравнивать к возрасту человека. Так что я мало что помню. Ты жил с ней дольше?

/Значит не зря я так дотошно перезапускал эту идею) И, нет, даже не думайте, что "не соответствуете" — вы пишете намного лучше, красивее, я вами восхищаюсь постоянно.
Прошу прощения, что настолько задержал пост, я потерял доступ этому аккаунту, все дни пытался восстановить. Дико перепугался, что не получится (потерять вас было бы огромной катастрофой), но в итоге все получилось.

:
Сад — это любимое детище Моргана. Все остальное — правительственные дела, законы и другое — это работа, но здесь — здесь он может быть собой, зарываться пальцами в землю, срывать сочные ягоды с кустов, помогать ухаживать за растениями. Да, пусть его помощь — лишь капля в море в силу нехватки времени, а большую часть выполняют нанятые люди, но он старается приходить сюда каждую минуту, которую может.

Ему нравится вести здесь Лейфа, давать ему попробовать то ту, то другую ягоду, следить за реакцией. Многие из растущих здесь растений не подаются на стол, и достать их может только император лично, стоило бы запомнить, что приглянулось избраннику, чтобы баловать его.

— Я тоже тебя люблю, — Морган ластится к груди Лейфа, прижимаясь ближе. Север. — У меня нет почти ничего с севера. Привезти оттуда растение сложная затея, охотники с ней не справляются. Но если ты хочешь привезти что-то определенное, мы могли бы съездить туда, — Морган слабо понимал, как мог бы выкроить время, но постарался бы. С мужем. — У меня есть только это, — он ведет супруга за собой, в отдельный край сада с особым климатом, где растут мелкие красные ягоды, терпкие на вкус. Из них получается совершенно особенный отвар с тмином, розмарином и другими травами. Много ли трав и ягод на севере? Лейф расскажет? Подскажет, есть ли стоящее для того, чтобы поехать туда? Сил Моргана хватит на поддержание длительного стазиса.

Он ведет Лейфа по саду, срывая спелые ягоды то тут, то там, давая распробовать, насладиться — сладостью, терпкостью, кислостью, чередуя разные составляющие, Морган увлечен своим детищем, и совсем не замечает осторожных взглядов. Ему хочется показать каждый уголок, каждое тайное место, пока у них есть время, пока дела не заставляют его бежать, сломя голову.

Поэтому вопрос застает его врасплох. Морган останавливается, где был, изумленно хлопает ресницами, глядя на Лейфа.
— Мама, она…. — он сглатывает, у него в горле пересыхает. Он не говорит об этом. От этого во рту привкус гари и крови, перед глазами темнеет, руки начинают дрожать. Его самая большая слабость. Его самый большой кошмар. Его самая большая боль. — Она… — он вдыхает поглубже и пытается улыбнуться, но улыбка выходит нервной, дерганой. — Она была прекрасной женщиной. Светлой, словно само солнце, ярче любого цветка, звонче самой звонкой струны. Она… — Лейф давится воздухом. Прошло столько лет, а он так и не научился об этом говорить. Не с кем было.

— Ее убили, когда мне было двенадцать. Жестоко, беспощадно, у меня на глазах. Человек, который это сделал, чуть не убил и меня, отец помешал. Ты видел мои кошмары, они связаны с тем днем, что я не могу защититься от него, что я все еще слабее, чем он. Даже не знаю, жив ли он, но уверен, что да. Не понимаю, почему он медлит и не пытается вновь попытаться забрать себе трон, — Морган слабо утыкается лбом в плечо Лейфа, зная, что он не оттолкнет. — Ему это было так важно тогда — уничтожить ее, затем меня и его в конце, но что-то пошло не так и я не захотел умирать, слишком цеплялся за жизнь. А когда пришел отец — он просто сбежал и его не смогли найти. Считается, что именно он возглавляет сопротивление.

Морган не хотел окунать Лейфа в неприглядные стороны жизни королевской семьи вот так, но само собой получилось. Куда деваться.
— Прости меня, я не хотел портить эту прогулку таким разговором, — извиняется, обнимая за шею. Стыдно. Не хорошо. Не правильно. Но Морган замирает, переводя дыхание, прижавшись близко, эти эмоциональные качели весь день тяжело ему давались. Хотелось в спальню, на кровать, лечь на грудь мужа и замереть на добрых полчаса, просто пережидая приступ слабости.

У императора не может быть слабости. И Морган берет себя в руки, усилием, почти физическим рывком, заставляя себя твердо встать на руки и вынырнуть из съедающей душевной боли, улыбнуться, почти светло.
— Ты голоден? Я вытащил тебя сегодня без завтрака, такие мероприятия всегда проходят лучше на голодный желудок. Могу распорядиться о еде. Или могу отпустить тебя отдохнуть, если ты устал, — самого Моргана ждут бумаги и неизбежная головная боль после эмоциональной встряски и нагрузки. Но Лейф не обязан присутствовать с ним при этом унылом событии, может хорошо провести время в спальне, в купели. Веселее и спокойнее, Морган будет только рад.
— Еще у нас чудесный город. Уже немного поздно, но я мог бы найти тебе сопровождающего, — загружающаяся голова Моргана работает из рук вон плохо, он тянется и целует Лейфа, обнимая его за шею. — Чего ты хочешь, душа моя?

Anastasia, [10.09.2024 14:38]
Морган не то чтобы не верит Лейфу, но хочет — что он в порядке, что быстро поправится, не смотря на ранения, на повязки на шее и на боку. Морган хочет верить — но волнуется, и не выпустит с кровати до тех пор, пока не убедится, что Лейфу ничего не угрожает. Его ласковому дракону, который вместо того, чтобы лечь на подушки и затребовать себе еду и развлечения, сидит и смотрит на него с такой нежностью, что щемит в груди. Держит за руки, отвлекает от мыслей — темных, сложных мыслей, которые так просто не разрешить — и не нужно сейчас. В его покои никто не ворвется, это запретная территория, поэтому здесь Лейф точно в безопасности.

И ведь его не оставить здесь навсегда, как бы не хотелось. Он не пленник, не наложник — он муж, любимый и единственный, которого не привязать к кровати — можно, конечно, но это ведь не остановит. Скорее всего — ничто не остановит. Морган улыбается, глядя на Лейфа, так решительно настроенного. Успеет належаться. Конечно, его не отпустят. Не выпустят — но нужно, чтобы принесли чистые одежды, не испачканные кровью. Морган ее вида не боится, но на супруге — да, и хочет, чтобы ему было комфортно.

Но это может подождать немного. Пока тревожно колотящееся сердце не станет биться чуть размереннее.
— Что я делаю? — повторяет ласково за Лейфом, наслаждаясь тембром его голоса, улыбкой, теплом рук. Хочется коснуться гибкого хвоста, что так близко, но для этого нужно будет высвободить ладонь из нежного плена — Морган медлит, не отнимает руки у дракона. Разве что глаза прикрывает, когда виска касаются теплые губы, наслаждаясь ощущением чужого дыхания на коже. Ему ведь неудобно, нужно подняться, чтобы Лейфу не приходилось сгибаться в три погибели, но вынырнуть из-под волны поцелуев не возможно — и Морган тихо смеется. Вот значит как? Понравилось его дракону быть защитником? Но тянет с тем, чтобы повторить, наслаждается лаской, поднимается с колен и тянется за любимым, наконец, прилегшим на кровать. Утомился? Больно? Скажет ли, если будет больно, или стерпит и сделает вид, что все в порядке? Еще не очень хорошо читает Морган чужие эмоции, чтобы понять, как щурится, как хмурится, в каких ситуациях.

Невозможно думать о тревогах, когда Лейф рядом — живой, настоящий, не плод фантазии одинокого человека, не вымысел от желания, чтобы рядом был хоть кто-то, Морган не баловался такими вещами, но расположившись рядом с драконом — любуется, словно в первый раз видит. Целует нежно и тянется за поцелуем еще, даже когда они едва ощутимые.

— Назвать? Как мне назвать тебя, любовь моя? — дразнит, хитро глядя в глаза, прижимаясь ближе под ласкающей ладонью, скользящей по спине. Поглаживает нежно по боку, по бедру, вновь по боку, поднимаясь рукой выше, к плечу, шее, скуле. Зарывается пальцами в яркие волосы, поглаживает затылок, шею сзади.

— Мой защитник, — выдыхает в самые губы, ловя их поцелуем. Долгим, нежным, не отпуская от себя. Не отказывая себе в удовольствии углубить его, скользнуть языком по клыкам, по чужому языку. Подмял бы под себя, но Лейфу не на пользу сейчас будут такие движения. Ему нужен покой, но Морган с покоем плохо сочетается, у него вечно что-то происходит. Тяжело будет Лейфу рядом с правителем, но и скучно не будет. Вот только нужно ли ему такое развлечение? Они поговорят об этом позже, когда дракон придет в себя, хотя Морган и так знает ответ. По тому, как плавится под его руками Лейф от того, как он его зовет, по тому, как, не раздумывая, бросился на стражников.

— Собственник, — смеется, прильнув ближе. Теплый, ручной, не смотря на все, что пришлось пережить. Пленение, долгую дорогу, цепи во дворце, пока Морган не решил, что хватит этого. Не доверился — и ни разу не пожалел о своем выборе. Разве что — нужно было раньше это сделать. Кого Морган зовет собственником — Лейфа или в своих грехах признается? Скорее второе, потому что сам такой — поймал в свои руки и не отпустит, приручил и держит крепко.

Самое ценное сокровище. Самое важное и нужное.
— Хочешь что-нибудь? Есть, пить, отдыхать? — Морган готов добыть для него все, что угодно, чтобы не захотел.

DuoTian, [11.09.2024 18:56]
— Ты знаешь, как, — вкрадчиво отвечает Лейф, тихо посмеиваясь, из-за чего смех скатывается на грань драконьего рокота. Это скорее риторический вопрос, но не поддержать разговор кажется самым настоящим кощунством. Он подставляется под мягкие поглаживания, в ответ скользит по лопаткам, плечам, чуть залезая на предплечья, и неосознанно подстраивается под размеренное дыхание и всё ещё немного встревоженное сердцебиение Моргана.

Лейф с улыбкой разглядывает глаза напротив, наполненные игривостью, лёгким озорством. Запоминает, любуется ими да и всем Морганом. И в целом, и в частности, разбирая его образ на мельчайшие детали. Возможно ли любить абсолютно всё в другом человеке? Лейф не знает, что бывает по-иному, что могут любить не полностью, обрывочно, частично, поэтому любит полностью, непрерывно, цельно. Действительно за всё.

Лейф утробно урчит, шумно выдыхая, прикрывая глаза и расплываясь в улыбке, которая тут же прячется в долгожданном поцелуе. Прижимает ближе к себе, с наслаждением целуя, растягивая мгновения лёгкой близости, мягко сплестаясь длинным языком с чужим, млея от намеков на собственнические чёрточки в каждом действии. Он плавится, действительно плавится, растекается безвольным нечто от каждой единицы внимания Моргана. Всю жизнь расправлявшийся с врагами с особой жестокостью, сейчас дракон не опаснее щенка, преданно вьющегося у ног. Такой же наивный и доверчивый, такой же верный и ласковый. С тем лишь отличием, что на руках его не поносишь да и вместо брошенной палки предпочтет принести исписанный рунами и новыми для себя словами на другом языке пергамент. На первое время. Освоится ещё больше — принесет что-то ещё более ценное. И уж что точно вьется, так это хвост, мягко обвивающий ногу Моргана и тянущий его ближе, хотя уже и некуда.

— По-другому нельзя, — Лейф усмехается, прижимаясь лбом к чужому виску, шумно вдыхает. Запах Моргана особенный, и Лейф до сих пор не может охарактеризовать его словами. Возможно, не нужно. Привыкший все загонять в подобные немного звериные рамки, Лейф решает для себя, что именно так пахнет настоящая любовь и... Что-то ещё, что-то, для чего пока нет названия. Ничего, он обязательно задумается над этим вопросом позже.

Дракону, свободолюбивому, дикому, горделивому, безумно нравится чувствовать чью-то власть над собой. Власть Моргана. Только его. Все пройденные трудности точно стоили того, чтобы понять: то, что раньше считалось вопиющей дикостью, теперь для Лейфа — самое желанное и драгоценное. Найти смысл жизни в человеке! В том, чей род только отбирал силой, истреблял, бездумно уничтожал подобных ему! И все это кажется теперь такой глупостью... Теперь, когда в голове один лишь Морган. До безумия прекрасный, изумительно смеющийся и прижимающийся к своему дракону, которого навсегда и бесповоротно в себя влюбил.

Лейф на секунды прислушивается к себе.

— Нет, нет и..., — он замолкает и игриво щурится на предложение отдохнуть, но быстро продолжает: — Могу я взять книги и бумагу? Изучение твоего языка считается за отдых? Я тебя во многом понимаю, но хочу как-нибудь поговорить с тобой о чем-нибудь на твоём родном языке.

Пальцы чуть подрагивают: волны адреналина, накрывавшие с головой ещё с нападения на стражников, потихоньку утихают и даруют немного нервное спокойствие, что видно по телу. Обычная реакция организма на огромный выплеск агрессии, к которой Лейф уже давно привык. Стоит просто спокойно переждать. Взгляд сам падает ниже, на одежду Моргана, и Лейф застывает, чуть изумлённо разглядывая капли крови на ней. Он почти забыл. Лейф смотрит на свою одежду, упирается взглядом в рассеченные на боку лоскуты ткани, и обдумывает свое положение.

Осознание, что он вообще-то всё ещё в грязной одежде, да ещё и на кровати лежит, возможно, уже испачкав простыни, заставляет кровь наконец прилить к нужному месту, к голове, и начать думать. Лейф подскакивает, но тут же сгибается пополам от резкой боли: не стоило так резко выпрямляться. Нежась в теплых руках Моргана, он и забыл про полученные раны и про степень их тяжести.

DuoTian, [11.09.2024 18:56]
Лейф с тяжким выдохом вновь падает на кровать, жмурясь от резкой боли, и переводит дух. Не стоит больше такое выкидывать. Лейф немного подрагивающими руками разматывает узлы на одежде, облегчая себе дыхание, и, шумно выдохнув, наконец, успокаивается и берет себя в руки.

— Или лучше заштопаю одежду..., — Лейф на этот раз выпрямляется медленнее, стягивает развязанный верх с себя и, разложив ткань на коленях, с немного печальным видом оглядывает отчасти свою работу. Зная, сколько времени требуется на изготовление самой непосредственной и несложной одежды, эту жалко больше прочих. Ещё и потому, что связана она с довольно важным событием в жизни. — Есть нитки и иголки?

Anastasia, [12.09.2024 11:31]
Защитник. Что-то новое, что-то пряное, непонятное, не на том языке, на котором разговаривает Морган. Это он должен быть защитником — общим, каждого в отдельности — и себя самого, чтобы дольше стоять на страже порядка и покоя королевства. У императора есть стража, охрана, патрулирующая дворец, город, страну, но сильнее всех должен быть он сам — а Морган сладко произносит в чужие губы — «защитник». Призывая этим словом встать на свою защиту того, кого должен закрывать всем телом, всей душой. Не нужно приучать дракона жертвовать собой, пусть лучше будет за его спиной, так Моргану будет комфортнее, спокойнее, но согласится ли на это гордый северянин?

Нет — отдыху, ишь, какой деятельный. Морган лениво лежит рядом, притираясь свободной ногой к хвосту, обвившему вторую, подпирает голову ладонью согнутой в локте руки и улыбается.  Такие минуты покоя, расслабляющие — бесценны, в бесконечной гонке со временем. Морган умеет это виртуозно — сплетать время в своих руках, но то, что сейчас не работает — это ноунсенс. Это из-за тревоги за здоровье любимого, потому что то, как кровь вытекала сквозь его пальцы — до дрожи. Не приставлять же к дракону слугу, хотя… Морган щурится — почему бы и нет. Найти кого-то порасторопнее. Чтобы выполнял желания, помогал ориентироваться во дворце. Бесстрашного, конечно. Найдется же такой?

Чужой взгляд неуловимо меняется, Морган не понимает что не так и удивленно моргает, пытаясь проследить за взглядом Лейфа. Да, одежда у обоих в крови, но они еще не успели переодеться. Было как-то не до этого. Любимого так это смущает? Куда он дергается, глупый? Морган вздрагивает от его прыжка, почти физически ощущая боль дракона, и возмущенно смотрит. Что  тот удумал? Раздевается медленно, а у самого руки дрожат — пусть лежит, пусть отдыхает, куда он спешит-то?

— Лейф, — мягко зовет Морган, садясь рядом и накрывая разрезанную окровавленную ткань ладонью, заглядывая в лицо дракона. — Прекрати. Если ты не забыл, я все еще управляю небольшим государством и у меня есть люди, которые получают жалование за выполнение такой работы, не лишай их хлеба. Мы отдадим им это и, если им удастся вывести кровь, они зашьют ткань. А если нет — ты уже знаком с портным, он создаст тебе еще более восхитительные одежды.

Морган не знает, как живут на севере, как живут драконы, но его дракон будет обласкан и согрет, укутан в лучшие одежды, какие только пожелает. Он получит все, что захочет, даже если сам еще этого не понимает. Морган может дать лучшее, и охотно даст, стоит только понять, что именно давать. А пока, забирает с колен Лейфа окровавленную ткань и осторожно накрывает ладонью место ранения у него на боку.

— Ты ранен. Тебе не нужно думать о том, как зашить одежду, Всевышний с ней, — тихо восклицает Морган, глядя в родные глаза. — Тебе нужно отдыхать и поправляться. Книгу и бумагу? Я сейчас дам, — он поднимается с кровати за тем, что хочет получить дракон. Все находится здесь, рядом, и вскоре располагается на кровати, чтобы было удобно дотянуться. Морган садится на край кровати и касается кончиками пальцем украшения у себя на шее, выполненного из камня под цвет глаз Лейфа.

— Скажи, драконы и сокровища — это правда? Любите побрякушки? — он тихо смеется. Если так, нужно отвести Лейфа в сокровищницу, пусть знает, что у него и здесь может быть своя пещера с драгоценностями. Вдруг ему это нужно, а Морган лишает его удовольствия. Не порядок. Ему хотелось больше узнать о Лейфе, что ему нравится, что необходимо, он ведь молчит и не дает понять, на что обратить внимание.

Морган ласково поглаживает Лейфа по руке, плечу, спускается ладонью к лопаткам, поднимается к шее. Отвлекает от мыслей о том, чтобы вручную приводить в порядок одежду — ненужных в его мире. Нитки и иголка? Морган, откровенно говоря, даже не умеет ими пользоваться. В его обучении не нашлось свободного времени для такого навыка, но он не считает, что в чем-то пострадал из-за этого.

DuoTian, [13.09.2024 14:25]
Лейф изумлённо вскидывает брови, с губ слетает ёмкое «ох», и дракон заторможенно кивает, позволяя забрать одежду из рук. Хочется сказать многое: «я понял», «я могу без отдыха», «я ещё не привык к подобному, вот и забыл», — но каждое тонет в удивлении и восхищении. Восторге. Неверии. Ему неимоверно повезло. Награда ли то, что происходит в его жизни сейчас, или утешение перед чем-то действительно страшным? Ему все равно. Сколько бы времени ни было им уготовано, а Лейф постарается продлить его до вечности.

Впервые решает не он, а кто-то, кто о нем заботится. Можно немного побыть... Слабым? Беззащитным? Это даже в мыслях кажется чем-то абсурдным. Но, видимо, это действительно так: ему позволяют посвятить время не выживанию, а простому отдыху. Непривычно. Очень непривычно. Лейф не пытается отстраниться, когда ладонь Моргана накрывает рану. Нет никакого смысла в том, чтобы избегать его прикосновение: оно не навредит, не сделает больно, не усугубит положение. Излечит, приласкает, поможет.

Лейф слушает Моргана с совсем лёгким намеком на улыбку, разглядывает его вдумчиво и с нежностью, ничего не говоря, не перебивая. Несмотря на то, что его, кажется, отчитывают и стараются вразумить, — то, что обычно дракон не воспринимает, иногда игнорирует и на что частенько огрызается, — Лейф чувствует, каким приятным теплом разливается по телу и искрится в душе счастье. Не думал он, что будет с такой радостью выслушивать даже такие мягкие нотации. Серьезный вид Моргана отчего-то умиляет Лейфа. Он тихо благодарит за полученные вещи, не отрывая взгляда. Он обязательно изучит книгу, испишет пергамент, но только не сейчас. Сейчас каждое мгновение хочет посвятить Моргану. Лейф лукаво улыбается, чуть щуря глаза, когда слышит вопрос.

— Любим, — взгляд останавливается на украшении на шее Моргана. Лейф наблюдает, как поблескивает на свету драгоценный камень, пока длинные пальцы перекатывают его из стороны в сторону. — Для людей это не больше, чем атрибут красоты и статуса, а для нас — смысл существования. Нет ничего важнее, — во взгляде проскальзывает игривость, Лейф смотрит в любимые глаза и, усмехаясь, продолжает: — Хотя я так думал лишь до недавнего времени. Ты изменил мои мысли на этот счёт.

Лейф ластится к рукам, думая, о чем ещё поведать Моргану. Так много всего, что он бы хотел рассказать, и одновременно с этим так мало! Теплые касания к теперь уже голой спине пускают мурашки по коже и аспидно-черным чешуйкам, заставляя их чуть ерошиться. Лейф чуть выдыхает, решая продолжить в более спокойной манере, хотя он всё ещё улыбается.

— Сокровища поддерживают жизнь дракона. Если их совсем не будет, то он зачахнет и закончит плохо, — Лейф указывает на свой хвост, спокойно лежащий между ним и Морганом. — Ты дал сегодня некоторые украшения, так что мне стало лучше и вылез хвост. Подобное часто случается, когда у меня возникают сильные эмоции или я, наоборот, слишком устаю физически. И чтобы такое убрать... Понадобится некоторое время, — вспоминаются долгие ночи, которых, увы, у них пока что бесстыдно мало, когда у Лейфа показывались намеки на его вторую ипостась, так что на лице возникает хитрая улыбка. — Ты уже видел подобное. Когда мне было очень хорошо.

Нет, он не стыдится подобных намеков, лишенный многих предрассудков и понимающий, что его видели и в более интимной обстановке. Чего он точно должен стыдиться, так это того, что отличается от прочих северных драконов: чего только стоит черная чешуя вместо белоснежной! Нет, об этом даже беспокоиться не стоит. Теперь он знает, что его примут любым. Можно не беспокоиться о вылезшем невовремя хвосте или чешуе: Моргану нравится эта его сторона, так что Лейф не собирается лишать любимого удовольствия поразглядывать или лишний раз потрогать свою диковинку.

— Драконы могут читать воспоминания, заложенные в камнях. У каждого свой вес, своя ценность. Зависит и от того, какими эмоциями и чувствами полнится воспоминание. Ярость, ненависть, алчность, желание убить и подобные будут отравлять.

DuoTian, [13.09.2024 14:25]
Уничтожают в драконе человечность, хотя без них тоже нельзя, — полушепотом говорит Лейф, рассматривая золото в глазах напротив. Одну из миллиарда божественных деталей Моргана. Он тянется к украшению Моргана, гладит костяшками пальцев камень и, ласково улыбнувшись, вкрадчиво продолжает: — А вот светлые чувства — самые ценные. В моих краях мало подобных, так что многие драконы — настоящие безумцы, не способные обратиться в человека, — улыбка становится опечаленной и чуть жестокой; в голове всплывает множество эпизодов, как озлобленные сородичи нападали на него с одной лишь целью: убить и насытиться воспоминаниями, окрашенными ядовитым негативом. Лейф чуть качает головой, не желая сейчас говорить о чьей-то кровожадности, и возвращается к более приятному: — Я не буду читать твои воспоминания без твоего ведома или разрешения, обещаю. Но... Уверен, твоя радость, нежность, любовь — каждое светлое чувство, что ты мне даёшь, — ценнее всех тех, что я видел раньше.

Лейф обнимает Моргана, устраивая голову на его плече. Тонкий запах собственной крови заставляет чуть поморщиться. Нет, видеть и даже чувствовать кровь даже на одежде Моргана Лейфу совсем не нравится. Не при таких обстоятельствах.

— Сними, — мягко и в то же время упрямо просит Лейф, цепляя один из узелков. Он мягко целует Моргана под челюстью, ловит губами бьющуюся артерию и, усмехнувшись, говорит чуть громче: — Думаю, тебе бы пошли меха.

Anastasia, [13.09.2024 17:45]
Это не праздный интерес — любовь драконов к сокровищам так велика, что пролегла нитью в летописях, и было интересно, кроется ли за этим что-то большее, чем страсть к сверкающим вещицам. Моргану хотелось узнать больше о Лейфе, потому что — он его. Весь, с головы до пят — его, и к его потребностям следовало относиться с должным вниманием. Но он сам ведь не признается? Ничего не просит, не требует — Морган дал бы ему все, но как понять, что именно нужно?

Вот он и спрашивал. Прямо, не делая из своего интереса тайны, в надежде, что дракон и сам поделится своими потребностями, приоткроет завесу тайны, доверится. Складывалось ощущение, что он привык жить настолько малым, что просто не знал о том, что может предоставить такое место. Морган улыбается — логично, в целом. Странно ждать, что Лейф захочет того, о чем не знает. Показать ему весь дворец? Познакомить с каждым человеком? Это было бы непросто, но поможет ли?

Нет ничего важнее сокровищ. Смысл существования. Морган щурится, но ничего не говорит, лишь улыбается на дальнейшие слова, не прекращая ласково поглаживать по спине. Ладонь скользит ниже — к пояснице, ласково поглаживает по хвосту и снова возвращается на спину. Это успокаивает — ощущать его тепло, близость, знать, что он в порядке. Помогало сердцу успокаивать свой бешеный бег, выравниваться дыханию.

— И ты молчал? О том, что жизненно необходимо для тебя? — вновь укор в словах. Морган не со зла, напротив, он искренне переживает о комфорте любимого. — Почему ты не сказал мне о том, что это так важно для тебя? В наших сказаниях это преподносится больше как страсть к коллекционированию, поэтому, — он замолкает. Он ведь и сейчас спросил, потому что к слову пришлось, а не из-за того, что почувствовал важность. Хотел подразнить, а так попал в цель.

— Видел, когда тебе было хорошо, — улыбается в ответ на хитрую улыбку. Складывалось ощущение, что Лейф точно не умирает и не планирует лежать ничком, как положено при ранении. Стоит ли убедить его это сделать, или все не так страшно, как нарисовало Моргану его воображение? Он не боится крови и видел ее предостаточно, но увидеть на любимом человеке — совсем другое. Намного страшнее.

Рука дракона тянется к украшению, Морган смотрит ему в глаза с нежностью и знает, что отдаст ему всю сокровищницу, если будет такая необходимость — или желание Лейфа. Императору нередко дарили драгоценные камни и другие дорогие вещи, которые скрывались за массивной дверью от людских глаз. Раньше ему казалось, что это зря, а теперь с улыбкой думает, что просто ждало своего часа.

— Я отведу тебя в сокровищницу. Чтобы ты знал дорогу и мог проделать ее сам при необходимости — или по желанию. Я не смогу сам отсортировать драгоценности по их воспоминаниям, но ты сможешь брать все, что захочешь, — сравнится ли сокровищница южного правителя с тем, что было у дракона дома или нет, Морган не знал, но был готов предложить то, что у него есть. А много это или мало — решать Лейфу.  — И мои воспоминания для тебя не жалко. Найдешь ли среди них что-то интересное, вот в чем вопрос. Мою рутину ты видел.

Дракон ластится ближе, Морган ловит его в свои объятия, тянет ближе — ласково, бережно, без резких движений. И удивленно моргает — к чему внезапное желание его раздеть? Взгляд опускается ниже, натыкается на пятна крови. Совсем неосторожно повел себя, но так страшно было видеть людей с оружием, направленным на мужа. У него вновь пытались отнять самое дорогое, что важнее себя самого, да еще и как пытались — на его территории, ошеломив приказом настолько, что не совладал с собой и не успел вмешаться. У него давно не было кого-то настолько важного, и он отвык от этого чувства.

Anastasia, [13.09.2024 17:45]
— Снять? — приходится выпустить Лейфа из рук и потянуться к завязкам верха одежды, а сам приподнимает голову, подставляя шею губам. — Один единственный раз заворачивался в меха — когда ездил на север. В составе делегации, когда мой отец еще правил. У вас там ужасно холодно, не понимаю, как там можно жить, — тихо ворчит, распутывая ткань одежды и скидывая ее с кровати на пол. Кровь, на самом деле, очень плохо выводится, и проще сшить новую одежду. Эта, правда, была с историей, но они напишут новую и не кровью дракона. — Так лучше? — Морган вновь тянет Лейфа ближе, обнимает, кожа к коже, прижимается губами к виску, к скуле, тянется к губам, ловя их поцелуем, долгим, тягучим. — Так нравится больше? — шепчет в губы с хитрой улыбкой, совсем не дразня, нет-нет.

Очень мягко, придерживая обеими руками, Морган укладывает Лейфа на кровать, перекидывая ногу через его бедра, ища точки опоры — колени с двух сторон от бедер, вытянутые руки — нависая над драконом. Распущенные волосы мягко стекают вниз, обрамляя лицо. Морган улыбается, как мальчишка.

— По канонам лекарского дела, мне нужно обеспечить тебе покой. Ты спокоен, мой дракон? — мурчит ласково, разглядывая его сверху вниз. По глазам видит, что неспокоен, но значит ли это, что уйдет и оставит его одного? Конечно, нет.

DuoTian, [14.09.2024 16:11]
— Ужасно холодно, конечно, — чуть передразнивает Лейф. — И почему северные снега не растаяли, когда такое Солнце приехало? — Лейф наблюдает, как ткань скользит по коже, чтобы свалиться однообразным комком у их ног на полу. Дракону кажется, что этот жест пропитан лёгкой своенравностью, и ему чертовски нравится это. — Если поедешь на север ещё раз, то я тебя отогрею. Никакие меха не понадобятся, но придется позволить мне носить тебя на руках, — легко шутит — возможно, и нет — Лейф, пока покрывает шею Моргана неторопливыми поцелуями, ловит ими каждое слово и улыбается, слушая тихое ворчание.

В груди зарождается удовлетворенное урчание при виде полуобнаженного Моргана. Морган прекрасен в любом обличии, Лейф не может решить, какое именно прекраснее всего, но точно знает, что видеть дорогого мужа в крови не хочет. И в каком бы Лейф ни был состоянии, — да хоть при смерти, — не восхититься своим любимым он не может. Особенно когда он "не дразнится".

— Намного лучше, — Лейф влюбленно разглядывает Моргана, наслаждаясь тем, как он жмется к нему без всяких преград, и тянется навстречу, крепко прижимая к груди; дракон млеет от долгого поцелуя, ласки Моргана и гулкого сердцебиения, которое они делят на двоих. И шепчет в точно такой же манере, восхищённо разглядывая хитрую улыбку и глаза напротив, наполненные игривостью: — Не представляешь, как сильно нравится.

Лейф, поначалу собравшийся лечь сам, благодарно смотрит на Моргана. Благодарность растворяется в бездонной любви, Лейф любуется по-детски озорной улыбкой Моргана, не в силах пока вымолвить ни слова. Слишком красив, слишком замечателен, слишком, слишком... Внутри все переворачивается от ласковых интонаций, от слов, от того, каким он видит сейчас Моргана, и, шумно и восхищённо выдохнув, возвращает взгляд на мужа и шепчет одними губами: "Ты прекрасен", — на чужом языке, припоминая то, как эту фразу произнёс Морган.

Хочется обласкать мужа с ног до головы, исполнить все его капризы, но не поддержать его поддразнивания сейчас? Это выше его сил. Лейф игриво разглядывает его, будто раздумывает над заданным вопросом, хотя сам уже знает ответ. А ещё он не сможет совладать с эмоциями, если продолжит беспрерывно смотреть на супруга: то, как Морган каждый раз присваивает Лейфа себе в каждом обращении, объятии и действии, буквально разрывает в клочья всё самообладание дракона, заставляя лежать точно такой же бесформенной кучкой у ног.

— Даже не знаю, — Лейф лукаво щурит глаза, оглядывает Моргана с ног до головы и натыкается на украшение, которое любимый так и не снял. Во рту отчего-то пересыхает, в голову лезут непрошенные — почти непрошенные — мысли, и Лейф облизывает губы. Если будет такое воспоминание, то он окончательно потеряет голову... Впрочем, настоящее всегда лучше всяких воспоминаний, поэтому дракон наслаждается сейчас именно им, а не своими мыслями. — Не уверен, что успокоюсь или излечусь полностью, пока мой прекрасный император не подарит мне ещё хотя бы один поцелуй.

Лейф утягивает любимого в новый поцелуй, вдумчивый, трепетный, немного жадный, такой, что и хватить-то должно его с головой, что и мимолётный каприз должен удовлетворить, но, истратив глубокий вздох и оторвавшись, дракон все же нетерпеливо шепчет в губы: "И ещё один", — и целует вновь, чтобы теперь углубить поцелуй, очертить языком чужой, задев нёбо, чуть прикусить нижнюю губу и легонько зализать укус.

— Или я путаю лекарские каноны с супружескими, м? — Лейф ласково оглаживает талию Моргана, медленно спускается к бедрам и, обхватив под коленями, чуть тянет на себя, вынуждая сесть на свои бедра, мимолётно поясняя чуть тише: — Я не настолько хрупкий, любовь моя, у меня были раны и пострашнее, — и обнадеживающе улыбается. Будто и нет никакого ранения, будто его рваные края не жжёт. Для него говорить о подобных вещах вскользь — самое привычное из всего, что может быть. — Знаешь, я ещё далёк от того, чтобы быть спокойным.

DuoTian, [14.09.2024 16:11]
Ему нравится ощущение тяжести, близости, нежности, которые в полной мере и даже больше даёт ему Морган. Так Лейф сразу понимает, что происходящее — уж точно не затянувшийся сон. Хвост возбуждённо закручивается, выражая радость и счастье своего обладателя, и Лейф почти проклинает эту очевидную деталь.

— Спасибо тебе, — полушепотом тянет Лейф, пока гладит следы зубов, четкими двойными серпами рассыпанные по загорелой коже; он делает это очень осторожно, чтобы ненароком не поранить Моргана. — Ты ведь тоже защищаешь меня. Не только сегодня, когда ты отбросил стражников. С первого дня, как я здесь оказался, — Лейф всё-таки прикрывает рукой глаза, чуть громче и раздосадованнее протягивая: —
Боги, хотел бы я закрыться здесь с тобой и плевать на лекарей и кого-либо ещё. Я говорил, чтобы ты не беспокоился, не ревновал меня, потому что я весь твой, но сам же ревновал тебя сегодня утром, — он смотрит в родные глаза, чувствуя, как обеспокоенно вьется хвост и встают дыбом чешуйки, переливаясь на свету. — Я тебя слишком сильно люблю и не знаю спокойствия, — и тепло улыбается, добавляя: — мое самое главное сокровище.

Anastasia, [14.09.2024 17:53]
Конечно, Морган не согласен с Лейфом — ну какое носить на руках, он уже давно не хрупкий подросток, чтобы его можно было легко таскать на руках. Но вслух не произносит, не сомневается в драконе. Не нужное это, лишнее, вот если возникнет необходимость поехать на север, тогда и обсудят, как греться. Знает Морган способ, и улыбается хитро своим мыслям, наслаждаясь поцелуями к шее.

Видеть Лейфа лежащим под собой — отдельный вид удовольствия, Морган упивается зрелищем, и улыбается, когда слышит слова на своем языке, да еще и такие — нежные, ласковые.
— Не знаешь? И с каких это пор мои поцелуи обладают такой силой, я что-то не припомню, — вредничает, а сам склоняется ближе, к любимым губам, потому что готов подарить столько поцелуев, сколько дракон захочет. Целительные они или нет, а приятно обоим, он же чувствует. Можно утонуть в этой ласке, и Морган захлебывается ей, жадно приникая к губам Лейфа, выпивая с них дыхание, а вместе с ним и любовь, нежность, безграничное доверие. И еще один, потому что первого настолько мало, что хочется кричат и просить еще. Больше. Полнее. Морган прижимается к груди Лейфа и с трудом отрывается для резкого вдоха.

— Я расскажу тебе разницу между лекарскими и супружескими канонами, мой хороший, — шепчет ласково и выдыхает, когда его так усаживают на бедра. Не уверен Морган, что на них не осталось синяков после короткой драки. Да и рана на боку выглядела угрожающе, а он отнюдь не легкий, чтобы так держать его на себе.

— Хрупкий или нет, сейчас ты ранен, и тебя нужно беречь, а не придавливать всем моим весом, — Морган склоняет над Лейфом, но с его бедер не поднимается, удобно устроившись и приняв решение, что дракон может сам определить, способен он его удержать или будет больно. Не будет же он действовать себе во вред? Хотелось надеяться на его благоразумие.

А вот благодарность заставляет удивленно раскрыть глаза. За что он благодарит? Да еще и гладит так нежно, ласково.
— Ты ведь попал сюда — ко мне. В мои руки. Ты с самого начала был моим, просто мне потребовалось немного времени, чтобы разобраться что к чему. Я тоже не во всем быстро разбираюсь. Поэтому тебе пришлось помучиться, пока твой тогда еще будущий супруг до всего догадается, — Морган звонко смеется, не скрывая, что может быть неправ, или медленно думать. Гордыня — грех, но он им никогда не страдал, стараясь трезво оценивать свои возможности. — Поэтому, иначе и быть не могло, — на губах играет ласковая улыбка.

— Сейчас мы здесь, совсем одни, а дверь заперта, — улыбка меняет оттенок, становясь более глубокой. — Плевать на лекарей мы, конечно, не будем, они нам важны и нужны, но без моего приглашения сюда никто не войдет, это моя территория и я вправе защищать ее так, как сочту нужным, — в глазах мелькает сталь. Морган может сколько угодно быть нежным и ласковым, но он неплохой воин и умеет отстаивать свое, как дипломатическим путем, так и в драке. Не на все руки мастер, но и не сдастся просто так. — Поэтому, — пальцы мягко скользят по груди Лейфа. — Мы тут с тобой вдвоем столько, сколько пожелаем. В разумных пределах, конечно, — усмехается тихо.

— Я тоже очень тебя люблю, свет мой, — Морган склоняется к Лейфу и целует его жарко. Провоцировать на что-то большее? Он бы даже хотел, но бинты под ладонью, когда ведет ей по боку чужому, недвусмысленно намекают, что дракона нужно беречь. И все равно поцелуи с губ мягко спускаются на шею, а пальцы — на бедро, сжимая, Морган прикусывает тонкую кожу под ключицей Лейфа, оставляя яркий след, и возвращается к губам поцелуем.

— Если бы я предложил тебе выполнить любое твое желание, прямо сейчас, чего бы ты пожелал? — провокационно мурчит в губы, заглядывает в глаза, поднимаясь ладонями к плечам, слегка нависая над Лейфом. Словно джин, но без подвоха.

DuoTian, [15.09.2024 18:05]
Лейф чувствует, как волна мурашек проходится по позвоночнику, когда в голосе и взгляде Моргана мелькает властность. Он прекрасно видит и понимает, что Морган не такой уж беззащитный, каким кажется из-за мягкого и спокойного характера. Совсем нет. Он помнит их первую встречу, помнит ожесточенные споры со старейшинами, когда Морган проявлял здравую непреклонность и защищал то, что дорого. Просто дракон не умеет любить по-другому: всю жизнь защищал и оберегал что-то, что остаётся молчаливым всегда, а здесь... Лейфу ещё учиться и учиться новым подходам. В отношении своего дорогого супруга он всегда будет пытаться быть ещё лучше,

Лейф восхищается способностью Моргана отразить даже словесные нападки, хоть они и больно бьют по нему, тяжёлым грузом сбивая с ног после. Лейф не умеет говорить. Драться или выражать привязанность через прикосновения — запросто. Сказать что-то правильное или рассказать о себе и своих желаниях? Слишком сложно.

Для Лейфа все поцелуи Моргана целительные. Потому что лечат не физически, а морально. Дракон отвечает несдержанно, с такой же страстью и желанием. Согревающие прикосновения к бинтам заставляют чуть сильнее зажмуриться, но уж точно не оторваться от опьяняющих разум поцелуев.

Лейф откидывает голову с шумным выдохом, подставляясь новым ласкам, закрывает глаза от удовольствия — Морган точно знает, как сделать своему дракону хорошо. Очень хорошо. Он сдавленно мычит, почти срываясь на тихий стон, чувствуя, как Морган сжимает его бедро и прикусывает под ключицей, и с особым наслаждением выдыхает, ощущая лёгкую боль на месте укуса. Ещё один поцелуй и дразнящие интонации сводят дракона с ума ещё больше. Каждое нежное поглаживание по груди, рукам и плечам прошивает тело самыми настоящими импульсами электричества, заставляя дракона мелко-мелко подрагивать от накатывающего возбуждения. Морган сейчас — самый настоящий заклинатель, искусно вьющий из разнеженного дракона веревки и сложнейшие узлы.

— Чего бы пожелал..., — Лейф сглатывает сухость во рту, сравнимую с пустыней, которую проезжал ещё в первые дни заточения, из-за которой язык сухо липнет к нёбу, но помогает мало; Лейф разглядывает глаза любимого, надеясь найти ответ в них, но по итогу лишь больше теряется в плавящей его страсти; разум полнится многими мыслями, от самых невинных до таких, что и думать-то стыдно о них. Он пытается разобрать этот ворох, но пока только задумчиво и чуть сорванно выдыхает.

Сложно думать хоть о чем-то, когда над ним — буквально воплощение всех самых смелых фантазий. Лейф скользит ладонями по крепким бедрам Моргана, прижимая его к себе чуть сильнее, и думает, думает, думает, пока жадно разглядывает любимого с ног до головы, впитывая каждый взгляд, улыбку и жест, разделяет каждый вздох, желая следовать их с любимых губ, но вместо этого ждет. Каждое мгновение такого внимания сплетает в голове правильные мысли, вытягивает на первое место, подсказывает, чего именно желает дракон. Лейф, так и не оторвавшись от разглядывания янтарных глаз напротив, жарко шепчет в губы:

— Тебя, — это ясно априори, это неоспоримый факт, уже нерушимая догма. — На мне, — почти что-то новенькое, то, что понравилось с первых секунд. — С лентой на моих запястьях, — то, что пока ещё неизведанно, но дракон, сгорающий от нетерпения, точно знает, что подобное не оставит его равнодушным.

Лейф подцепляет завязки на чужих штанах, но, медленно развязав, не торопится с тем, чтобы стянуть их с мужа, находя особенную прелесть в том, чтобы супруг справился сам.

— Свяжи мои руки покрепче и делай со мной все, что захочешь, — Лейф мягко целует Моргана, обнимая под лопатками. — И я буду рад, если ты оставишь на мне как можно больше своих меток, — на губах появляется лукавая улыбка, Лейф указывает на след под ключицей. — Или это слишком смелое желание для раненого?

Anastasia, [15.09.2024 21:33]
Морган следит за реакцией на свои слова — интересно же, найдут ли они отклик в чужих глазах. Так хочется раздразнить супруга, распалить его, хотя совесть твердит обратное — Лейфу нужен покой, а не все вот это. И все равно — провоцирует, дразнит. Совсем немного, потому что слишком приятная ситуация, где дракон лежит под ним.

И поцелуи такие горячие, невероятно манящие, от чужих губ не оторваться, Морган ластится к Лейфу, точно большой ласковый кот, сокращая расстояние до минимума. Чего бы пожелал дракон? Морган ждет, жаждет услышать его желание — и выполнить его, потому что он может почти все, а что не может — найдет исполнителей. К ногам дракона бросается целый мир, и правитель с замиранием сердца ждет — что же тот захочет, что захочет?

Тебя. От этого короткого, емкого окатывает жаром, от которого Морган шумно выдыхает. Он догадывался, что ответ будет примерно таким, но подробности заставляют расплываться в улыбке. Значит хочется передам контроля? Почувствовать себя слабее, уязвимее? Объяснимое желание для того, кто привык быть сильным. А дракон… Выживал. Шрамы на нем говорят сами за себя, и уже во дворце он успел получить новый — в перспективе. Хотелось бы этого избежать, конечно. Он будет внимательнее. Осторожнее. На самом деле его осторожность уже граничит с паранойей.

— Меня? — мурчит ласково, садясь на бедра Лейфа, чьи пальцы уже теребят завязки его штанов. — Это можно устроить. Только для тебя, конечно, — естественно, только для него. Ни с кем другим Морган никогда себя так не вел, не заигрывал, не флиртовал неприкрыто.

— Можно ли так тревожить раненого, вот в чем вопрос, — наигранно задумывается, разглядывая супруга и сползает с его колен на кровать. Нужно выполнять обещанное. — Ляг, пожалуйста, поближе к изголовью, — просит, поднимаясь на ноги и ища ленту. Она находится быстро — широкая, мягкая, крепкая. Морган дожидается, пока Лейф переляжет выше и забирается к нему. Быстро и крепко связывает между собой чужие запястья, проверяет, чтобы нигде не пережало, и привязывает руки мужа к изголовью кровати, лишая подвижности. Интересно получается. Ладони скользят по обнаженной груди. — Теперь ты от меня никуда не денешься, — ласково улыбается. Знает, что и так не уйдет, не спрячется, не захочет отдалиться, но не может сдержать собственнические нотки в голосе, жадность во взгляде.

Руки спускаются к чужим штанам, мягко распутывая завязки, стягивая их с Лейфа, чтобы оставить его обнаженным, открытым, беззащитным к рукам, бесстыже поглаживающим по бедрам, по животу.

— Твои желания для меня закон, — Морган улыбается и поднимается на ноги, чтобы избавиться от штанов и мягко, плавно усесться на бедра Лейфа. Склонившись к нему, он касается губами шеи, прикусывает тонкую кожу, оставляя следы губов и засосов на белом холсте, так безрассудно ему подставленном. Пальцы сжимаются на чужой талии, скользят ниже, обхватывают член, поглаживая, лаская. У Моргана приятные теплые руки, ласковые, очень бережные, а вот мысли куда пошлее, он сдвигается ближе и обхватывает пальцами оба члена, мягко продолжая их ласкать, следя за реакцией. Это ведь важно, чтобы нравилось не только одному. Но Лейфу явно нравится, Морган чувствует его желание, твердое под его рукой. И хочет этого не меньше, чем его супруг. А потому…

Морган сдвигается выше, смотрит на Лейфа темными глазами и медленно опускается на его член, направляя его рукой. С глухим стоном, выдохнув тяжело, но насаживаясь до самого конца и замирая, привыкая.
— Я. На тебе. Как ты и хотел, любовь моя, — улыбается широко, отбрасывает за плечо длинные пряди черных волос, красуется, прежде чем начать двигаться, медленно, плавно, неторопливо — куда им спешить. Хочется растянуть этот процесс, склоняясь к Лейфу  и покрывая поцелуями его плечо, ключицу, шею, оставляя следы от своих прикосновений на белой коже.

— Хорошо ли тебе? — жадно спрашивает, выпрямляясь и вновь двигаясь плавно, хотя хочется быстрее, резче, но Морган осознанно растягивает удовольствие.

DuoTian, [26.09.2024 23:21]
Стоит отвлечь Моргана. Хоть как-то. Обласкать? Уболтать сначала? Лейф чуть улыбается, пока пальцами скользит от колена выше по бедру.

— Моё имя... ты говорил, что оно означает «Любимый», — Лейф довольно мурчит; да, это имя намного лучше тех, что давали другим драконам с целью увековечить их жестокость и кровожадность. — Что насчёт твоего имени?

Anastasia, [27.09.2024 17:04]
Морган знает, что Лейф будет стараться, но так же понимает, что ничто, ни одно обещание, не удержит дракона от вмешательства, если ему будет что-то угрожать. И все же его обещание греет душу, заставляет тепло улыбнуться. Он обещает, его бесконечно преданный и волнующийся.

И вновь Морган заставляет его волноваться. Наверняка же Лейф спал, он тоже устал, так еще и разбудили его таким не нежным образом. Правитель прекрасно знает, насколько бывает напуган во время пробуждения от ночных кошмаров, и как отбивается от всего, что попадается под руку. Но спать Лейф точно не намерен. Ну и что с ним делать? Как заставить отдыхать? Так еще и щурится хитро, как будто все о нем знает. Морган тает под его руками, под лаской, жадно впитывая их, и отводит взгляд лишь когда речь заходит о его слезах. Никогда не позволяет себе этого, но во сне так сложно контролировать себя. Он бы хотел, правда , но это слишком сложно.
— Я работаю над этим поводом, — Морган тихо усмехается, и шумно выдыхает от того, как к коже прикасаются ласковыми поцелуями. Дразнит, провоцирует, что угодно, но как же хорошо от этого.

От слов одолевает печаль. Морган с радостью сбежал бы с Лейфом, но как правитель — принадлежал не себе, но всем. Он не может просто передать кому-то знамя власти и уйти жить в свое удовольствие. С самого детства не мог, уже тогда понимая, настолько важно то, что он делает. И слова Лейфа заставили вспомнить те дни, когда и сам мечтал о таком — просто спрятаться ото всех, скрыться от глаз, от дел, от ответственности.
— Никогда не подумаю о тебе так, любовь моя, — шепчет ласково, поглаживая по руке, докуда дотягивается. Лейф не может сделать ему что-то плохое. Скорее солнце померкнет, чем это произойдет. Дракон сползает ниже по кровати, теплые ладони скользят по его бедрам, отвлекая от всех тоскливых мыслей.

В королевстве Моргана считалось, что дать имя — одно из старейших искусств колдовства. Что это не просто случайно выбранное из множества, а должно было подходить своему носителю. Поэтому, можно было обратиться к специальному человеку и сменить свое имя — если мог доказать, что другое подходит больше.

— Все верно, — он улыбается ласково и вспоминает — в моменте у него не было ни одного другого варианта. Только это. Потому что знал, что только оно будет верным. Не зря же он немножко маг.
— Что касается моего имени, оно означает «Морской». У нас имена даются не при рождении, а в возрасте пяти лет, когда примерно понятен характер ребенка, его рефлекторные стремления. Меня тянуло к морю. Я мечтал стать капитаном и ходить по морям.  Еще не понимал, что никогда так не смогу, но был уверен, что справлюсь. Даже после этого старательно учил языки торговых партнеров по ту сторону моря, знал все об устройстве кораблей, которые строят в нашей верфи. Но, как видишь, с морем у меня не сложилось. А тянет все также, поэтому мое имя мне подходит и я не хочу его менять. В другой трактовке «морской» означало не стремление в море, а море в душе. Такой, более романтичный вариант.  Когда внутри соленые ветра, высокие волны…

Морган замолкает и усмехается. О традициях он может говорить бесконечно долго. Как и о законах. О правилах и последствиях. А вот о любви — нет, это что-то новое и вносит в его душу смуту. Словно не имеет права на искренние чувства, только на то, что подлежит строгому расчету.

— Почему у драконов нет имен? Неужели они так и обращаются друг к другу — «дракон» и «ты»? — звучало очень странно. Морган сел на кровати и принялся мягко поглаживать Лейфа по волосам. Такой близкий, родной, нужный и важный. Идея напоить его снотворным и оставить в спальне завтра была заманчива, но Морган не пойдет на такое предательство.

DuoTian, [27.09.2024 21:51]
Лейф улыбается, пока слушает Моргана. Чужая увлеченность темой разливает в душе бо́льшую нежность и восхищение; Лейф любуется, живо представляя все то, о чем говорит Морган.

— Морской..., — повторяет шепотом. Кажется, Лейф даже чувствует запах соли, ощущает шквалистый ветер от поднимающихся ввысь волн. — Тебе подходит. А с морем... Кто знает, что будет в будущем.

Лейф блаженно прикрывает глаза, чуть упираясь головой в ладонь Моргана. Мурашки жаркими импульсами рассыпаются по плечам.

— Имя нужно заслужить. Для нас имя — показатель невиданной силы, — дракон смотрит на Моргана чуть виновато. — Отчасти поэтому я не стал на тебя нападать в первый день, когда ты представился, — он вновь прикрывает глаза с тяжким выдохом, на деле полным удовольствия; мягкие поглаживания буквально усмиряют его тревоги, волнения и усыпляют его самого, но дракон все продолжает рассказывать: — Можно получить его от людей. Тех, кто смог избежать расправы за посягательство на драконьи владения. Но в легендах и сказаниях все приукрашено, так что такие имена странные.

Лейф обнимает Моргана, урча от удовольствия. В объятиях мужа как-то не хочется говорить о жестокости, но дракон сейчас будто не владеет своим языком: говорит всё, что приходит в голову. Лейфу не хочется скрывать от Моргана ни единой детали.

— Драконы одиночки. Конечно, у нас есть свадьбы, но они редки и единицы могут поклясться в вечной верности. И мы... Как правило, другие драконы не остаются рядом с кем-то надолго, — и все же не получается приобщить себя к сородичам. Ни в прошлом, ни тем более в настоящем. — Только для продолжения рода. Но родители остаются рядом с детьми до определенного момента: до первой их удачной охоты. После этого родители уходят, — ни сожаления, ни обиды в голосе нет. Лишь полное безразличие. Будто это обычное дело, но ведь для дракона это именно так и есть. — Мы видим в других драконах угрозу. Так что мы к друг другу никак не обращаемся, — Лейф усмехается, вычерчивая закрученные узоры на смуглой коже. — Мы живем в скалах, в пещерах, охраняя свой запас драгоценностей. Иссякает энергия в сокровищах — ищем новые. Легче напасть на другого дракона и силой забрать его сокровища. Но тут как повезет. Если ты достаточно силен, то сможешь пережить нападение. А деремся мы не на жизнь, а на смерть, — горькая усмешка всё-таки появляется на губах. — Но так можно заслужить имя в битве с тем, кто сильнее. Тогда драконы забирают имя побежденного, если захотят. Я не умею по-другому решать конфликты, но мне детства не нравились драки, так что старался держаться подальше от остальных драконов. Из-за своей чешуи, цвета волос. Я очень удивлен, что тебе они нравятся, — Лейф благодарно целует руки Моргана и улыбается ему.

Шрамы на бледной коже — результаты этих драк. Он знает историю каждого, но пока не хочет погружать Моргана в подобные детали. По крайней мере не сейчас: им, в особенности Моргану, только-только удалось хоть на немного отойти от мрачного кошмара. Но сказывается расслабленное состояние и усыпляющая ласка Моргана. Разговорившемуся Лейфу хочется поведать как можно больше, и он бы хотел увести всё во что-то более позитивное, но что делать тому, кто всю жизнь только и делал, что калечил, убивал, умывал руки в чужой крови? Хотя...

— Мне больше нравилось, — Лейф замолкает на мгновения, обдумывая и подбирая нужные слова. — Я помогал... В общем, я лечил животных, — последние слова отчего-то вызывают детское смущение, и Лейф, красный от нахлынувших чувств, чуть отвернувшись вбок, разглядывает все, что попадется. На Моргана он пока не смотрит и говорит чуть тише: — Для моего народа это странно. И жалость к слабым, желание им помочь считается слабостью. Но мне нравилось видеть, что я могу не только обрывать чью-то жизнь. И за свою помощь могу получить благодарность, даже незначительную. Некоторые доверялись мне настолько, что подпускали к своему потомству. Ты бы видел, какие они неуклюжие в первые дни жизни, — Лейф забывается, чуть смеясь, но резко замолкает и чуть нервно перебирает край одеяла. Говорить о своих жестокостях всегда легче, чем о благодеяниях.

DuoTian, [27.09.2024 21:51]
Дракон, покрасневший уже не только ушами, но и плечами, быстро ретируется с ног Моргана, ложится рядом и утыкается носом в его бок, обняв. И натягивает одеяло на голову, чтобы наверняка спрятаться от внимательного взора. — Что-то резко потянуло в сон.

Anastasia, [27.09.2024 23:19]
Интересно, что такое чувствует Лейф, что так мечтательно улыбается? Матушка говорила, что он пахнет магией и морской волной, обещала пересечь с ним море, чтобы улыбаться,  глядя на его реакции. Ребенком он был безумно эмоциональным и открытым, это потом пришлось научиться держать себя в руках, закрываться и реагировать холоднее. Как положено правителю.

— Ты решил, что я достаточно сильный, что получил имя, и поэтому не нужно связываться со мной? — усмехается тихо, пропуская сквозь пальцы чужие волосы. Это было забавно. Моргану сложно вспомнить первое впечатление — слишком много всего произошло в тот день, но то, что безрассудно сунулся к опасному рабу. Потянуло. И не зря, словно к родной душе, к важному и нужному дракону.

Он обнимает Лейфа, прижимая к себе, гладит его по спине, по затылку. Интересно узнать побольше нового о непривычном мире. Кто вообще знает хоть что-то о драконах? Загадочная раса, все лишь догадки. А ему вот рассказывают правду в обмен на ласковые прикосновения. О том, как живут драконы, как относятся друг к другу. Морган не перебивает, вслушиваясь в слова. Походило на людей.

— Люди похожи на вас, но более… Лицемерны, что ли. Улыбаются в лицо и бьют в спину. Ну, ты и сам успел заметить, — усмехается тихо. Плохой пример он увидел, в самом деле. — Битвы за власть, за влияние. Нам удалось сделать так, чтобы столицу это затрагивало в меньшей мере, но сколько же сил и ресурсов было на это положено, — Морган качает головой.

— У нас есть движение сопротивления. Отец потратил несколько лет, чтобы вытравить их из столицы, но они нашли вот такой способ вернуться — запретную магию. Зачнется новый виток, и если у них не один человек владеет ей… Мне пока нечего им противопоставить, — тихо заканчивает фразу.

— Как же мне может не нравится твоя чешуя? Такой глубокий черный оттенок. И волосы, такие яркие. Ты прекрасен, любовь моя, — поглаживает большими пальцами по чужим рукам.
— Я не удивлен, что ты выбрал иной путь, предпочитая помощь нападениям. Я легко представляю тебя помогающим, потому что за такой короткий срок ты успел помочь и мне, — тянет к себе руку Лейфа и трется щекой о нее. Такой красивый — раскрасневшийся, румяный. Морган тихо смеется, любуясь — слишком прекрасный. Бережный, заботливый. Кто бы мог подумать, что среди таких сородичей Лейф — его любимый — вырастет таким замечательным.

— В сон, значит, потянуло? — Морган не уличает Лейфа во лжи и медленно ложится на подушку. Вот его точно тянет уже некоторое время. — Хорошо, давай спать, мой хороший, — ладонь поглаживает Лейфа поверх одеяла.
Он засыпает на удивление быстро. Сказывается измотанность организма, слабость после ранения. А потому кажется, что просто моргает — и наступает утро. Утро очень сложного дня. Одни мысли об этом заставляют поморщиться, потереть болящий бок — обезболивающее зелье уже давно перестало действовать.

— Лейф, чудо мое, — зовет тихо, выманивая на свой голос из сна. Плотный график. Можно было бы оставить его досыпать, но обидится же. — Просыпайся, мой хороший, пора вставать.
Без этого он и встать не сможет, потому что обнимают поперек тела. Не выбраться, не разбудив, а будить хочется прикосновениями, лаской. — Совсем скоро нас ждет завтрак, — а потом поход в тюрьму, но об этом Морган не говорит, не желая тревожить любимого. А еще показаться лекарям — им обоим. Синхронизировались в том, в чем не следовало бы.

DuoTian, [28.09.2024 22:54]
Лейф выглядывает из своего укрытия, слыша смех любимого, и смотрит на Моргана. Во взгляде — беззлобный протест, в сердце — без конца выливающаяся за край нежность и любовь. Его пробирает на тень ответной улыбки, особенно когда его поглаживает даже сквозь ткань. Не может он разозлиться на то, как смеётся над его смущением дорогой супруг. Совсем не может.

Просыпаться рядом с Морганом — одно удовольствие. Лейф зарывается носом в темные волосы, утыкается в висок и чуть улыбается, млея от тепла и родного запаха. Даже неосознанно, во сне, все равно утянул мужа в объятия, возможно, не уследив за тем, насколько крепко сжал его поперек. Он делает вид, что всё ещё спит, но все слышит. Каждое ласковое слово. И по итогу не выдерживает — никогда не отличался терпением — и всё-таки заканчивает тем, что влюбленно разглядывает супруга. Лейф, кажется, пропускает мимо ушей сказанное Морганом, вместо этого молчаливо, но с улыбкой смотрит в любимые глаза. Отчего-то на него накатывает шквал нежности, — он знает, чувствует, что это от аккуратного стремления Моргана разбудить его как можно мягче; в целом, не только от этого, конечно, но сейчас... — оттого, помолчав дольше нужного, подползает ещё ближе, оглаживает скулу, пропускает меж пальцев длинные пряди волос, заправляет их за ухо, чуть массируя затылок.

— Мне с тобой так повезло, — шепчет Лейф, смотря внимательно, почти испытующе. Следит за реакцией, любуется. — Мне с тобой так хорошо. Мой самый нежный. Самый заботливый. Самый красивый, до невозможности. Самый искренний, самый ласковый, самый чуткий, — и ловит в мимолётный осторожный поцелуй. Лейф ласково гладит спину, скользит по бинтам, стараясь проводить пальцами по ним невесомо и осторожно: извиняется за возможный дискомфорт, принесённый во время сна, — и притягивает ближе к себе, часто целуя. — Счастье мое, любовь моя, ты такой замечательный, — дракон теперь совсем уж ручной: преданно ластится, заваливает своей лаской, касаниями.

Лейф нависает над Морганом, оперевшись на локоть, внимательно оглядывает стянутый бинтами торс. Он не забыл — такое вряд ли забудешь за одну, две и больше ночей — и осторожно проводит по кромке ткани.

— Как ты себя чувствуешь? — он ловит взгляд Моргана, пригревая ладонью рану. Во взгляде зарождается беспокойство — на самом деле, оно было всегда, просто сейчас вылезло из глубин на поверхность сознания. — Больно? — конечно, больно. Такие раны могут долго затягиваться, что уж говорить о физических ощущениях. Лейф выдыхает, но первым выскальзывает из теплого плена одеяла, подушек и рук Моргана, чтобы, присев на краю и наклонившись к любимому, поцеловать ещё. И ещё. Ну потому что мало.

С Морганом каждое касание не утоляет голод, а разжигает его. Лейф с трудом держится, но замедляется, лишь бы сбавить обороты: все вдумчивее целует, медленнее спускается от губ к ключицам, пока не упирается лбом в плечо.

— Тебе нужен покой, а не решение всяких... вопросов, — с досадой тянет Лейф, бурча куда-то в шею Моргана. Он выпрямляется, помогает подняться и, с трепетом оглядывая супруга, спрашивает: — Мне найти лекарей? Или позволишь посмотреть мне?

Anastasia, [29.09.2024 9:39]
У них совсем немного времени. В голове Моргана безошибочно работают внутренние часы, а если он задержится — слуга придет его будить. Такое бывает редко, но иногда даже он зарабатывается до того, что на утро не может проснуться. В таких случаях нужна помощь. Но сейчас он справлялся сам — вчерашний день был изнурителен на ощущения и эмоции, но работал он мало, поэтому проснулся сегодня чуть раньше необходимого.

Лейф произносит столько важных слов, что Морган, право, смущен. Когда его целуют, когда притягивают ближе, ластясь, точно большой теплый кот, он смеется, обнимает крепче, мурчит что-то ласковое в поцелуе.

— Нежный мой, ты меня совсем засмущал, я теперь слова собрать не могу. Спасибо тебе за такое пробуждение, лишаешь меня дара речи, — кончиками пальцев поглаживает по шее, по груди Лейфа, нависшего над ним. Как он себя чувствует? Терпимо. Больно, но это, наверное, нормально, когда в бок втыкают что-то острое? А в остальном… Достаточно терпимо, чтобы не мучить этим своего дракона.

— Все в порядке, — мягко обнимает за шею, чуть прикрывая глаза, когда чужая ладонь теплом обдает рану. — Рядом с тобой все в порядке, — и не врет, рядом с драконом и впрямь легче держать себя в руках, чем одному. Словно есть ради кого стараться быть максимально бессмертным. Для других это вошло в привычку, а вот Лейфу было не плевать, и не из-за того, что он не утвердит новые законы. А от волнения за него. Теплого, ласкового, нежного. — Болит немного, — признается нехотя, а потом тянется к поцелую. Тот излечит его намного больше, чем лекарства. Дракон просто не представляет, какую власть имеет над правителем.

Вот Морган и подставляет шею, ключицы, а потом зарывается пальцами в чужие волосы, поглаживая.
— Хороший мой, — улыбается. — Я справлюсь, поверь. Это ведь не первая попытка убить меня, но разве можно убить то, что бессмертно? — не понять, шутит или всерьез так считает. На самом деле, второе. Морган уверен, что сможет защититься от любой опасности. И защитить Лейфа тоже, не зря же он маг, да и не из слабых.

— Нет, не уходи, — не хочется отпускать. Пусть побудет здесь. Ну то есть как, им обоим нужно было вставать, и он пользуется предложенной помощью, чтобы оторваться от подушек. Ох, хорошо бы, конечно, этого не делать сегодня. Но дела… Всегда дела. Выходной он получал только когда лекари диагностировали, что без него он точно умрет. А здесь нет, лишь помучается. — Можешь посмотреть, если хочешь.

Морган берется за края бинта и срезает его короткими словами заклинаний. Это что-то вроде бытового, он не силен и не может оперировать лишь мыслями при использовании, только словами и направленной осознанно силой. А вот слуги больше владеют именно этой сферой магии, помогающей им в выполнении обязанностей.

На самом деле выглядело неплохо. Неравномерный кровоподтек вокруг места входа стилета, но хотя сама рана и выглядела воспаленной, никаких выделений не было. Морган доволен. Можно быть куда хуже — лезвие могло быть отравлено.

— Видишь? Я в порядке. Откровенность за откровенность — дай взглянуть на твой бок и дальше решим, нужны ли нам лекари, — к Моргану точно придут, ну, потому что, ранен правитель. Но возможно их можно будет отослать. А вот на рану Лейфа еще предстояло посмотреть.

Это ужасно, когда ранен близкий. Мысль о том, что тому человеку удалось дотянуться до них обоих, больно била по уверенности Моргана, что он справится с защитой. А вдруг нет? Вдруг не так силен, как думает? Он хмурится, это залегает складкой меж бровей, и он тихо вздыхает. Нужен ли Лейфу телохранитель, вот в чем вопрос.

DuoTian, [29.09.2024 21:18]
Лейф кивает: конечно же хочет, он ведь волнуется — и, заинтересованно буравя взглядом распадающиеся бинты, подсаживается ближе. Что ж, выглядит лучше, чем то, что Лейф нарисовал в своем воображении. По крайней мере, рана не загноилась. Однако покраснение вокруг и — Лейф мягко касается самого края воспалённой кожи — лёгкий жар немного напрягают. И все равно, это лучше того, что он смог надумать.

— Откровенность за откровенность? — с лукавой улыбкой повторяет Лейф, чуть приподнимая брови в наигранно удивлении. — А если я знаю, что мне не нужен лекарь? — гордый, слишком гордый и упрямый, чтобы принять лишнюю помощь. Тем не менее, Моргану дракон не может отказать. Лейф расслабляет узел, стягивает бинты и с сожалением отмечает, что изнутри вся ткань залита кровью. Даже сильнее, чем вчера. Он хмыкает, отводя руку за спину и опираясь на неё, чтобы лучше разглядеть рану. Засохшая кровь вокруг багровых краев раны, тонкая корка затянутой кожи. Лейф оттягивает нижний край ровной резаной раны и, поморщившись, отдергивает руку: жуткое жжение тут же вспыхивает под кожей, мерзотными ощущениями отзываясь в голове. Тонкая затянувшаяся кожица начинает чуть кровоточить, совсем немного. Глубокая рана, он чувствует, но вида не подаёт.

Лейф чуть щурится, разглядывая нахмурившегося, погрузившегося в тяжёлые думы Моргана. Шумно выдыхает, ласково гладит лоб, скользя меж бровей и разглаживая складку.

— Опять надумываешь лишнего? — он улыбается совсем немного. — Завладев разумом твоего отца, тот человек хочет поселить в тебе сомнение. Неважно в чем. Это самый лёгкий путь выиграть бой, ты и сам это наверняка знаешь, — Лейф наклоняет голову вбок, внимательно смотря в глаза. — Если будешь вестись на его запугивания — ему будет ещё легче добиться того, что он хочет заполучить.

Дракон тянется к Моргану, обнимает за шею и, поглаживая, убеждает дальше:

— Я в тебя верю. И не брошу одного, — Лейф улыбается смелее. — Если сегодня он начнет давить на тебя, угрожать или пытаться пошатнуть твою уверенность в чем-то — останови свое внимание не на нем, а на мне, хорошо?

Лейф ластится, расцеловывая загорелую кожу то тут, то там — куда придется, какое местечко попадется — обнимает крепче, дразняще покусывая мочку, участок шеи под ней. Он-то не знает, сколько времени у них. Не привык ещё к расписанию, обязанностям, но привыкнет. И сделает как можно лучше. Не постарается, а именно сделает. И выучится новому и необходимому, и закроет собой от опасностей, и доставит ещё больше удовольствия и возвышенного, и греховного. Лейф замирает, когда в дверь стучат и почти сразу входят в помещение, но от супруга не отрывается. Лейф искоса смотрит на вошедшего слугу, собственнически обнимает Моргана и натягивает на него одеяло выше — нечего тут разглядывать посторонним.

Но видит лекарей и фыркает, нехотя отпуская Моргана. Сейчас его настырность и тактильность особо не поможет, но — всё-таки — успокаивающе поглаживает ладонь, прослеживая кончиками пальцев флексорные линии. Переплетает пальцы, чуть сжимает, спускается ниже, гладит большим пальцем запястье, останавливаясь на бьющейся венке: стучит, стучит, стучит. Разгоняется до его пульса, — или это его догоняет чужой, — бьётся эхом под тонкой кожей. Пальцами вновь скользит по мелким складкам ладони, чтобы, переплетясь пальцами вновь, окончательно сжать руку Моргана. Хочет поддержать хотя бы самую малость. Знает, что сильный, но оставить даже без фантомной заботы не может. Уже и не представляет возможным оставить любимого супруга наедине с болью. Лейф внимательно следит за манипуляциями лекарей, поджав губы, сощурив глаза. Свою рану прячет за поджатой к груди ногой, оперевшись подбородком на колено, насупившись, словно нашкодивший ребенок — другим необязательно разглядывать его раны. Уж так привык дракон: прятать слабости от посторонних, даже тех, кто может помочь, рассчитывает лишь на свои силы.

Anastasia, [30.09.2024 9:57]
— А если я знаю, что тебе лекарь нужен? — Морган вопросительно выгибает бровь, и тянется посмотреть, как выглядит рана Лейфа. Всевышний. Бинты пропитаны кровью, но и сама рана выглядит страшно. Разве что то, что едва-едва появившаяся тонкая кожица на ней изумляет — так быстро? Впечатляет. Моргану бы такую регенерацию, но нет, он обычный — почти обычный? — человек, и подобные чудеса ему не доступны. Хотелось, чтобы Лейф поправился побыстрее. А тот чутко замечает изменение в настроении правителя, заставляя вымученно улыбнулся.

— Просто думаю, что, может быть, слишком сильно полагаюсь на свои умения и нужна помощь извне? Стража, телохранитель, — невысказанное «для тебя» повисает в воздухе. Потому что, сам вроде и так справлялся столько лет, может и дальше сможет? — Но я тебя услышал. Буду стараться фокусироваться на тебе, хотя для этого и стараться не нужно, — улыбается ласково. — Все мои мысли, все помыслы — о тебе.

Поцелуи расслабляют, распаляют, Морган подставляется сухим губам, шумно выдыхая, мягко поглаживая Лейфа по спине, по здоровому боку, по плечам. Но их отвлекают, и правителю едва удается не выгнать всех куда подальше. Останавливало лишь то, что им нужна помощь. Обоим. Лейфа тоже не помешает, да. Лекари принимаются осматривать рану, а теплая рука сжимает его ладонь, и Морган слушает в пол уха, что нужно беречь себя, не делать резких движений, не поднимать тяжестей. В случае, если боль станет сильнее — сообщить. И настой обезболивающий передают в свободную руку, и он его пьет. Чтобы твердо стоять на ногах.

С ним покончено — рана забинтована, но Морган настойчиво требует осмотреть и мужа. Лекарь изумленно взмахивает руками — да, вот такая регенерация, да, вот так хорошо организм справляется. Восхитительно — и вот в глазах лекарей уже не страх при виде Лейфа, а восхищение. Морган тихо улыбается. Так ведь оно и происходит. Однажды, все жители дворца перестанут бояться дракона. А пока ему обрабатывают и бинтуют рану, оставляют на тумбе у кровати обезболивающее — вдруг пригодится?

И лишние люди уходят, оставляя их наедине, но…

— Нам пора вставать, душа моя, — ласково тянет Морган, и первым поднимается с кровати, потому что если сейчас его поймают в объятия — они никогда не вылезут из постели. Соблазнительно, конечно. Запереться, и чтобы никто не трогал, провести день лениво и расслабленно, приходя в себя. Но у Моргана нет такого права, у него враг, пробравшийся в святая святых — в его дом. И это нельзя просто проигнорировать.

Одежды Моргана цвета слоновьей кости, отлично скрывают бинты, ведь никто, кроме лекарей и мужа не должен знать, что произошло. И даже завтрак проходит тихо и почти привычно, правда еду приходится впихивать в себя через силу. Но после Морган хмурится, теряя это приятное легкое настроение.

— Тебе необязательно  ходить. Ты можешь остаться здесь, — конечно же, нет, конечно же, Лейф не останется. Путь вниз, в темницы мрачен. Даже каменные стены не светлые, как наверху, а серо-черные, мрачные. Здесь холодно в легких одеждах и стража одета теплее. Морган не чувствует холода. Зато кивает на дверь и ее открывают перед ним.

Anastasia, [30.09.2024 9:57]
Мужчина-пленник сидит на узкой койке, поднимает голову и расплывается в улыбке.
— Ну, вот и сыночек пришел. Не хочешь отца освободить? — изгиб губ ядовитый, точно у змеи.
— Я знаю, что ты, не мой отец, — холодно отвечает Морган, плечом рефлекторно прикрывая Лейфа.
— А ты не один, с, кем там тебе этот мальчишка приходится? Муж? Настолько не уверен в себе, что схватился за первого встречного, лишь бы не быть одному?
Морган фыркает и усмехается.
— Я не буду с тобой это обсуждать. Почему ты напал на отца? — попытка в конструктивный диалог проваливается, человек в разуме родителя смеется.
— Хотел добраться до тебя. Успешно.
— Вот эта царапина — успешно? — Морган напряженно смеется. — Такая большая работа, чтобы оставить царапину. Тут и пожалеть недолго.
— Глупый мальчишка, — чужак ухмыляется. — Навредить тебе ведь можно не только напрямую, — мужчина внезапно окольцовывает свою шею цепью, тянущуюся к стене, и резко затягивает, захрипев. Морган испуганно бросается вперед — это же его отец, его нельзя бросить задыхаться. И даже не замечает за оттягиванием цепи, как чужая рука заносится, чтобы предательски ударить в раненный бок.

DuoTian, [30.09.2024 16:07]
Лейф хочет уже зарычать, чтобы отогнать лекарей с их ненужным вниманием. Потому что чувствует страх, вот и сам отвечает вздернутым агрессией страхом. Он как-то справлялся сам — вот и сейчас справится. Ему уже лучше от того факта, что Моргана осмотрели и перебинтовали вновь, — он бы, конечно, и сам управился, будь под рукой нужные травы, но пусть будет так, лекари знают возможности Моргана лучше в вопросе здоровья, — так что, всё, пусть уходят. Но нет, не отстают, особенно после приказа правителя.

Восхищение выбивает из колеи. Лейф и сам теперь изумлённо смотрит на главного лекаря, пока тот восхищается его быстрой регенерацией, которая для дракона — пустяк сущий. Лейф безудержно краснеет, поджимая губы: столько внимания, столько восхищения. Это нонсенс. Ему будто совестно, ему неуютно быть центром внимания, но малая часть его существа — горделивая и охочая до внимания, изголодавшаяся по нему — удовлетворённо рокочет. И дракон уже не препятствует рукам на ране, прохладным бинтам на коже. Только отворачивается, сердито ворча о чем-то на своем языке, чтобы посторонние не видели смущение. И тихо благодарит после — уже на чужом языке.

Лейф задумчиво соглашается — действительно пора — и следует за Морганом. Хотя хочется, очень хочется вновь обнять, захватить в кольцо рук и уже не отпускать. Чтобы Морган отдохнул, чтобы на несколько долгих — хотя бы — секунд забыл про управление большим государством. Но нельзя. Чуть позже, когда смогут разобраться с давним врагом, отдохнёт.

Лейф не говорит ни слова до тех пор, пока его не пытаются в последний раз отговорить. До этого и не было смысла хоть что-то говорить: за завтраком, например, казалось, что лучше лишний раз проследить, чтобы Морган утолил голод, даже через силу. Он молодец, он старается. Неважно в чем. Впрочем... Лейф не говорит и сейчас: мотает головой совсем немного, но твердо убеждая, что пойдет. Он обещал. Ему не все равно. В груди клокочет ненависть и ярость к врагу, которого пока не видел толком, но это не мешает Лейфу с отвращением морщится и поджимать губы при воспоминании о ранах мужа, скрытых под одеяниями и глубоко в сердце и разуме. И все от одного человека.

Лейф облегчённо выдыхает в подземельях. Знакомый холод приятными волнами растекается по коже, остужает пыл. Дракон жмурится, часто моргает — глаза отпускает лёгкое напряжение, привычная тьма расслабляет и позволяет видеть сквозь себя каждую деталь тюрьмы. Очень похоже на его пещеры. Лейфу почти комфортно, даже ужасающая атмосфера не раздражает. Потому что очень похоже на дом. Наверно, уже бывший. С тем лишь отличием, что вместо свободных от преград тоннелей дракон подмечает множество камер, а вместо кромешной тьмы — редкие факелы, освещающие подрагивающим пламенем совсем уж крохотные участки коридоров. Да и сокровищ тут нет.

Вот только от созерцания окружения и предания воспоминаниям отвлекает ядовитый голос. Во взгляде тут же вспыхивает пожар ненависти, — вот он, этот урод! — но Лейф терпеливо ждёт, наблюдает за каждым движением, сжав плечо Моргана. Отдернуть, если что-то пойдет не так. Это не так сложно. Он понимает лишь обрывки диалога, закатывает глаза на словах, явно относящихся к нему — тот человек давит на Моргана, ещё и используя факт его существования и их статуса? Подлец. Но весь скептицизм улетучивается, стоит только раздаться первому хрипу, который Лейф не перепутает ни с чем — слышал миллионы раз.

Морган выскальзывает из хватки, поддавшись провокации, а Лейф бросается следом, видя, как заносится рука для удара исподтишка. Дракон не церемонится: хватает закованные в наручи руки, прижимает к чужой груди, с силой встряхивая, и впечатывает спиной в каменную стену. Цепи с лязгом ослабевают на шее, Лейф другой рукой скидывает их с шеи, параллельно с этим рыча:

— Какой же гнидой нужно быть, чтобы играть на чужих слабостях, — Лейф наматывает цепи на ладонь, поднимая их выше и натягивая, чтобы чужие руки вздернулись над головой. Дракон кидает взгляд на Моргана, проверяя его состояние — не задели — и морщится от удара в бедро.

DuoTian, [30.09.2024 16:07]
Уже и ноги пошли в дело? Лейф терпит, не отвечая на агрессивные выпады. Всё-таки это в первую очередь отец Моргана, нельзя его калечить. Лейф неотрывно смотрит в обезумевшие глаза — видно, что чужие, не те, что должны быть у настоящего родителя Моргана — и обращается к мужу: — Он тебя не тронул?

Anastasia, [30.09.2024 18:18]
Морган даже не успевает понять, что происходит. Просто Лейф оказывается рядом, перехватывает чужие руки, отталкивает мужчину. Ну, конечно, логично, что это было лишь постановкой. Глупой, простой, построенной на чувствах отца и сына. Точнее, сына к отцу. Вряд ли его отец хоть что-то осознает. Такая магия в королевстве запрещена, и Морган ничего о ней не знает. Почти. Кроме того, что вычитывал в одной книге из закрытой секции библиотеки. Просто в рамках общего развития, ничего большего. Да и не было в ней ничего практического, понятного подростку.

— Не тронул, — Морган покачивает головой, тяжело дыша, и черные волосы падают на лицо.

А вот то, что происходило здесь — было понятно. Его прекрасный дракон бросился его защищать. Иначе задохнулся бы от боли, подставил бы шею цепи — как все было бы глупо!

«Отец» смеется, хрипло, страшно. Нездорово.
— Значит, у правителя появился защитник. Это будет даже интересно, — взгляд почти безумных глаз переходит на стоящего рядом Моргана. — Договорились, он умрет первым, — и от чего-то до страшного веришь в эти слова. Проверять не хочешь.

— Лейф, идем, — ладонь Моргана касается плеча дракона, он манит на собой, подальше от того, что услышал, и что мог бы услышать в будущем. Нужно увести его, хотя человек, говорящий с ними, без сомнения, запомнил его мужа. И в чем Морган уверен, так это в том, что спрятать его в безопасном месте не получится. Его просто не будет — этого места. Но вместе они могут и побороться. Наверное. — Идем, прошу, — заставляет отпустить цепи и отойти. Мужчина бросается следом, но не дотягивается ни до одного из них. Рычит гневно и смотрит в спокойные глаза Моргана.

— Однажды, он умрет у тебя на руках.
Морган качает головой.
— Я больше не ребенок. И смогу защитить его от тебя.
— А что же отца не защитил? Правитель, — ядовито растягивает последнее слово, а Морган медленно выдыхает. Ловит пальцами пленника за подбородок и подается ближе.
— Раньше я думал, что ты сгнил где-то в восточных горах. Но я ошибся. Теперь же я буду знать, что мы встретимся.
Пленник улыбается.
— В столице отсидишься, где армии побольше? Сам-то не решишься прийти.
— А ты скажи, куда идти, — Морган отпускает чужое лицо, но в ответ смеются.

— Ты в порядке? — обращается он к Лейфу, когда дверь закрывается. Видел, как его пнули, да и то, как фиксировал цепь должно было отдаться в больной бок. — Это выглядело ужасно, — он вздыхает, и тянет мужа наверх, через коридор, во внутренний двор.
— Я не могу ждать, пока он со своей сворой ринется в столицу, — задумчиво произносит Морган, не в силах придумать умного решения. Может, не стоит принимать его вот так? А наоборот — обдумать, что-нибудь решить. Как обычно.

DuoTian, [02.10.2024 4:17]
Лейф буравит взглядом человека, тонущего в своем безумстве и больных амбициях. Как же жалко он выглядит для Лейфа! Как же опасно выглядит для Моргана... Дракон хмурится, слыша чужой смех, и несдержанно рычит при слове "защитник". Да, он самый, но так его может называть только Морган. И без этой надменности и усмешки в голосе.

Лейф неохотно отпускает пленника — хочется разодрать наглеца в клочья, переломать кости, но в голове тонким шепотом: "Он сидит в разуме и теле отца Моргана". И дракон покорно разжимает стальную хватку, отходя на шаг назад. Нельзя. Терпи. Сейчас не время.

Цепи со звоном разматываются, опадают с ладони, — на ней теперь красуется фигурный багровый след, — но почти тут же лязгают противным натяжением. Пленник шипит вдогонку, смеётся, ругается, угрожает; Лейф смотрит на Моргана, готовый защитить от чужого давления. Но оно пока не нужно: Морган, такой спокойный и собранный, справляется сам. Лейф щурится: хорошо. Так лучше. И следует за супругом, когда его манят идти за собой. И плевать ему с этого момента на возню пленника.

— Терпимо, — чуть поведя плечами, отвечает на вопрос. Лейф смотрит на Моргана, будто осознавая, что этот ответ не так уж устроит, так что перефразирует: — Я в порядке, — и чуть улыбается.

Приходится покинуть приятную, почти спасительную прохладу темницы. Дракону жаль совсем немного: всё-таки за такое короткое время он ещё не успел привыкнуть к вечной изнуряющей жаре. Но уже не хочется возвращаться в родной мороз. Потому что родное, близкое уже рядом. Лейф внимательно смотрит на Моргана, отмечая его задумчивость, мягко поддерживает предплечья, скользя под ними ладонями, и жмется к его спине, обнимая поперек талии. Успокоить, усмирить тревоги хоть немного, но не настолько, чтобы усыпить бдительность напрочь.

— Я могу... Как-то помочь твоему отцу? — непривычно робко спрашивает Лейф. — Я ведь ещё должен доказать ему, что ты не зря выбрал меня в качестве своего партнёра. Не сейчас, конечно, когда к нему вернётся разум, — лёгкая улыбка затрагивает не только взгляд, но и губы. — Или у вас не принято подобное? Северяне порой идут на безумные поступки, лишь бы завоевать доверие семьи своего избранника. Хотя уж ради тебя нельзя не безумствовать, — ласково, словно преданный пёс, чуть притирается кончиком носа к виску, чтобы, прижавшись губами, оставить вдумчивый поцелуй на нём же.

— Тот человек ведь использует магию крови, чтобы управлять сознанием твоего отца? — дракон с шумным выдохом опирается подбородком на плечо мужа. Голова полнится самыми разными мыслями: и совсем уж абсурдными, и, кажется, потенциально полезными.

— Для этого нужна кровь жертвы, — он рассуждает вслух, но шепотом, только для Моргана. Ласково поглаживает пойманного в объятия супруга, поддерживая его осторожными касаниями. Как ему помочь? Как помочь его отцу? Лейф прикусывает щеку изнутри, буравя взглядом то, что должен видеть перед собой, но по факту смотрит сквозь. Он впервые во внутреннем дворе — почти на свободе — но усердно размышляет над проблемой, забыв об изначальных стремлениях, желаниях и потребностях. — Если так, то как он получил кровь твоего отца? Во дворце завелся предатель? — Лейф фыркает: даже если так, его можно будет вычислить и заставить разговориться. Или добить, если уж не захочет говорить.

Лейф резко выпрямляется, разворачивает Моргана к себе, чтобы, обхватив плечи, притянув вновь в почти-объятия, заглянуть в глаза своими изумлённо распахнутыми и торопливо изложить свою мысль:

— Перельем мою кровь, — почти утверждает, спрашивая. — В моих краях нас, драконов, ищут не только из-за сокровищ, но и из-за нашей крови. Многие сильные лечебные настойки готовятся с нашей кровью. Даже если не делать ставку на лечебные свойства, так можно будет изменить его кровь. Разве это не разорвет связь с тем, кто сидит в его голове? — Лейф вдруг хмурится, задумываясь: — Или так нельзя? Это сделает ему только хуже?