| [indent]
Не помнит своего рождения, но знает, что тогда шел снег. Маленькие белые кристаллики, потенциально несущие смерть от обморожения, падали на лицо, заставляя смеяться. Дети чувствуют опасность иначе. Не так, как взрослые, а новорожденные не способны заявить о своих ощущениях. Он смеялся, потому что ему нравилось, как холодит кожу, как, упав на язык, снежинка становится водой. Ньор. Темное имя, словно от рождения наделяющее силой и мощью. Вера родителей в свое дитя безгранична. Особенно, когда из двоих выживает лишь один. В нем должна жить сила обоих, его и его брата. Иначе, как так могло получиться?
Не помнит первых шагов, первое слово. Но зато помнит другое. Разбитые колени. Переломленная в драке палка, рассеченная бровь. Нет, не дрались — ложь. Отстаивает свое — еще совсем детское и незрелое — мнение. Мать по памяти рассказывает истории о рыцарях, отец делает вид, что не замечает, снисходительно наблюдая за восторгом ребенка. Уже слабый, болезненный человек, знающий, что долго не проживет и его взросления не увидит. В современном мире, словно таймер над головой у каждого, отсчитывающий отведенное время.
Он уходит сам. Глухой ночью, тяжело опираясь на трость, где-то вдалеке от стоянки прозвучит звучный волчий вой, но никто, кроме сторожевых, не придаст этому внимания. Сон важнее — он основа жизни. Горечь полыни не сравнится с горечью детских слез, пролитых наедине с собой. Об ушедших не плачут. Живые идут вперед.
Живые идут вперед. Ньору шестнадцать, когда пропадает его мать. Он остается один, но пока ты нужен — от тебя не избавятся. Пока можешь приносить пользу, не лишат порции еды утром и вечером, спального мешка и возможности отсыпаться перед длинным днем. Подростки способны, сильны — и злы, переглядки, словно кинжал под ребра, насмешки подобны удару в челюсть. Умеет постоять за себя, взрывной, живой, юный хищник, которого не пугает стайка гиен. Ньор — темный, не здешний, заблудший и потерянный, но точно не слабый.
Это становится проблемой. Когда медленно подминает под себя окружающих, тех, кто пытается говорить что-то против, лезть, задирать. Бить. Потому что всегда дает сдачи, даже если после этого не сможет подняться сам. Если после этого к работе придется ползти ползком. Ньор — бешеный пес, но точно не дворняга, а породистая тварь, адская гончая, в его глазах плещется арктический холод, словно снег, пошедший в день его рождения, проник так глубоко в него, что не вытравишь ни одним ударом, ни одной злобной шуткой. Указанием, требованием, приказом.
Ньор живет в небольшой общине, считающей, что все произошедшее — закономерно, и бесконечный путь — способ очищения. Тяжелый труд, скудная еда, постоянная усталость — возможность оправдать себя и свою жизнь перед смертью. Жестокие, злые люди у власти, пользующиеся тем, что идти от них буквально некуда. Вперед — не успеть, назад — оказаться на пути у других, кто затопчет и не заметит. По краю, между здесь и там.
Время теряет свой бег, застывая янтарной смолой. Палящее солнце буквально прожигает насквозь. Ньор открывает глаза и жадно припадает к бутылке с водой, такой же горячей, как и воздух вокруг. Ему двадцать пять, кажется, когда его путь уже год как самостоятелен. Когда его шаги к солнечному аду и ледяной пустоши все больше и больше, размашистее, из одной крайности в другую. От изморози на длинных ресницах к ожогам на щеках, не закрытых одеждой. Большая ошибка, не редко подводящая к пограничным состояниям. Но Ньор та еще живучая тварь, и близость смерти придает ему сил, заставляя подниматься и идти вперед, в никуда. В неизвестность.
Ньор обменивается продуктами и вещами в обмен на свою помощь — он хороший охотник, сильный мужчина, способный заработать себе на жизнь. Даже, когда и такой ресурс обесценивается. Где-то задерживается на час, где-то на несколько недель. Редко дольше. Одиночка, молчаливый, хмурый. Не обращающий внимания ни на что и ни на кого, кроме того, что ему необходимо. С одним отрядом проходит пару лет, выступая и охотником, и охранником в одном лице. Но не заводит даже коротких романов, держать обособленно, в стороне. Такие плохо приживаются в общинах, предпочитая даже есть в стороне, с прищуром поглядывая на окружающих.
Ему двадцать девять, когда поцелуи с коротко стирженной девчонкой заставляют его остаться. Она на три года младше, смешливая, улыбчивая, его полная противоположность, но с ней — он улыбается, и это выглядит настолько естественно, будто всю жизнь был не выживальщиком, а именно таким — живым. У нее мягкое имя Аннике, голубые глаза и светлые волосы, россыпь шрамов по белой коже. Она словно никогда не бывала на солнце, но впитала все его тепло — то, безопасное, которое можно поймать на рассвете. Аня прекрасно готовит, шьет, присматривает за детьми — теми, кто еще не может работать, пока их родители заняты. Она вдохновляет жить, а не зло смотреть на мир исподлобья загнанным зверем. С ней кажется, что жизнь не оканчивается этой ночью.
В мире нет обручальных колец, но есть слова, что важнее любых других. Алой лентой ложащиеся на запястья двух рук, ознаменовывая новую семью. И каждый день становится настоящим. Не призрачным адом, маревом стоящим за спиной.
Ньор живет с ними долго, намного дольше, чем с другими. Обзаводится вещами, бо́льшим количеством, чем смог бы забрать с собой, если бы завтра нужно было уйти. Но ему не нужно. Ане здесь хорошо, а значит и ему тоже. Он обещает ей показать океан, она рассказывает истории так, что он видит бескрайнюю воду прямо сейчас. Он обещает, что однажды их жизнь станет лучше, а ей нравится и так. Ньор строит планы на день, а Аннике на жизнь.
Семь лет. Долгих семь лет, проведенных бок о бок. Семь лет жизни, настолько хорошей, насколько это вообще возможно. Нормальные — не хорошие и не плохие — люди вокруг. Способность отбиться от мародеров.
Почти всегда. И когда они возвращаются с охоты, их ждет разоренный лагерь. Опустошенные запасы, потухший огонь. Мертвые тела. Она оказывается среди них, и он смотрит, хотя смотреть невозможно и это физически убивает. Все, что видит — будит древнего зверя, успокоенного ее руками. Будит ненависть, жестокость. Давно забытое желание убивать, мстить за своих. За Аннике, и за их так и не родившегося ребенка.
Они находят тех, кто сделал это. Ньор идет по следу с точностью охотничьей гончей, приводя охотников к лагерю мародеров — им тоже нужно спать, отдыхать, но этот привал становится последним. На утро остается лишь груда растерзанных тел. А своих даже не похоронить. Он уходит. На этом его жизнь с ними окончена, ему не нужна чужая помощь для сохранения собственной жизни. Никто не нужен. Кроме той, что призраком стоит за его спиной, как под надежной защитой, которую он ей не обеспечил.
Лишь спустя пару лет, задерживается с общиной, разобщенными людьми, сбившимися в группу, чтобы не умереть в одиночестве. По сути — те же мародеры, но попроще. Послабее. Голодные и вечно мерзнущие. Он помогает. Это не сострадание, он обменивает еду на спокойный сон. А потом, шаг за шагом, помогает объединить их. Выстроить внятную структуру. Распределить всех на ту работу, которую они могут делать.
Ньору сорок, когда он заменяет умершего неглавного вожака. Главарь собственной стаи. То, что пророчили «дома», от чего бежал всю сознательную жизнь — настигло здесь. Нежданно-негаданно, выбрав самого мрачного жителя из всех, отряд сплотился в плотную коммуну. С четкими выверенными правилами. Обязанностями и правами.
Ньор — ребенок холодного севера, матерый волк, взращенный дикой природой. Его община живет под его началом уже пять лет, не потеряв ни одного человека.
Кроме предателей. | |
